Лора Бекитт - Дочери Ганга

Она никак не ожидала встретить здесь кого-то из тех, кто выпрашивал милостыню возле стен храма Шивы, и потому невольно отшатнулась. Несчастная женщина выбирала подгнившие фрукты, надеясь купить их по дешевке. Сона попыталась незаметно исчезнуть, но Падма неожиданно обернулась, и перезрелые яблоки посыпались у нее из подола.

– Сона?!

Падма недоверчиво и жадно разглядывала женщину, гадая, почему она так изменилась.

– Да, это я.

– Куда ты подевалась?

– Я нашла работу.

– Нашла работу? – словно эхо повторила Падма.

Ее взгляд остановился на Латике, пухленькой, веселой, здоровой.

– Твоя дочь похорошела – ее не узнать!

– А как Виру?

– Он умер.

Между двумя женщинами словно пронеслась огромная волна, отшвырнув их друг от друга.

– Мне очень жаль, – прошептала Сона.

Падма кивнула, продолжая смотреть на Латику.

– Прошу тебя, – проговорила Сона, думая о последствиях этой нежданной встречи, – не говори Бриджешу о том, что ты меня видела.

– Не скажу, – медленно ответила Падма, в глазах которой читалась неприкрытая зависть, – ты всегда хорошо относилась ко мне.

– Хочешь, я куплю тебе что-нибудь? Или дам денег…

– Не надо. Все равно я не стану богаче, – вяло произнесла Падма и, повернувшись, побрела прочь.

Сона вернулась к себе расстроенная, с испуганно бьющимся сердцем. Из головы не выходили мысли о Падме, взор которой был полон горечи и зависти. А если она проболтается? Варанаси – большой город, но, как известно, тот, кто ищет, всегда находит, а Бриджеш ни за что не простит ей того, что она сбежала.

Несколько дней она никуда не выходила, а потом Харшал снова послал ее с заказом. Сона попыталась отказаться, и тогда он спросил:

– Что случилось?

В глазах женщины мерцали слезы.

– Я встретила кое-кого из прошлой жизни. Нам с Латикой угрожает опасность!

– Ты говоришь о мужчине?

Сона потупилась.

– Да. Но это не то, о чем вы, возможно, подумали…

– Не важно, о чем я подумал. – Взяв длинный нож, которым чистили и потрошили рыбу, Харшал показал его женщине и добавил: – Пусть попробует здесь появиться! – А после смущенно произнес: – Я давно хотел сказать тебе, да все не решался… Не согласишься ли ты… стать моей женой? И ты, и твоя дочь будете под защитой. Муж совсем не то, что хозяин! Я нанял тебя, потому что ты показалась мне очень красивой и беззащитной, и с тех пор мысли о тебе не дают мне покоя.

Ошеломленная тем, чего она никак не могла предвидеть, Со-на промолвила:

– Я принадлежу другому мужчине.

Харшал ревниво поджал губы.

– Но где он? Жив ли? Почему не приходит за тобой? Если ты нужна ему, пусть предъявит свои права!

– Прежде всего их предъявляет моя любовь к нему, – тихо ответила женщина. – Вы очень добры, но я не могу.

Несмотря на неожиданное предложение, Сона немного успокоилась. Она пошла одна, без Латики, и всю дорогу оглядывалась, не следит ли кто. Ей до смерти надоело бояться – сперва Суниты, а потом – Бриджеша. Она хотела наконец стать свободной.

Он ждал ее в переулке. Вероятно, Падма не сдержала слова и разболтала о том, что видела Сону на рынке. Возможно, она сделала это из зависти или в надежде получить несколько анн.

Нарядная, чистая, с красиво заплетенными волосами, женщина посмотрела на Бриджеша так, будто их разделяло огромное расстояние, и это его взбесило. И все же он уловил в глубине ее глаз страх, вызвавший в нем злобное торжество.

– Ты посмела удрать?! Возвращайся обратно, слышишь! Пойдем со мной!

Он попытался схватить Сону за руку.

– Нет! – вырвалось у нее, и в ее голосе звучала такая непримиримость, что Бриджеша передернуло.

– Тогда пеняй на себя! Я отрежу твоей девчонке уши и нос или сделаю так, что ей придется молиться покровителю Сурдасу![106]

То было самое ужасное из всего, что ожидала услышать Со-на. На следующий день она исчезла, и Харшал мучительно размышлял над тем, что могло произойти. Он пытался разыскивать женщину, но поскольку Сона так и не призналась в том, что прежде была попрошайкой, ему не пришло в голову высматривать ее возле стен храма великого Шивы.

На протяжении нескольких недель положение в Ауде день ото дня становилось все более угрожающим. В Лакхнау царила сумятица. Войска Ост-Индской компании вперемешку с королевскими полками[107] акр за акром теряли территории, приносящие сотни тысяч рупий годового дохода.

Армия раджпутов двигалась вперед, захватывая населенные пункты, громя английские судебные и налоговые учреждения и дома индийских ростовщиков, сжигая найденные в них документы, разгоняя всех, кто попустительствовал колониальной политике. На всем пути их поддерживали долговые рабы – крестьяне, которые собирали продукты, предоставляли нужные сведения, укрывали раненых.

А потом наступил перелом в пользу белых. Сыграло роль военно-организационное и техническое превосходство англичан, о котором некогда говорил Ратне Джейсон Блэйд.

Грейс Уоринг могла бы прочитать обо всем этом в газетах, если бы хоть одна из них попала в ее руки. Но она продолжала жить в полной изоляции и неведении, будто все, что с ней случилось, происходило во сне.

Никто не мешал ей проводить дни так, как она хотела. Она имела возможность отправить письмо Эйприл, но не стала этого делать. О чем было писать? О том, что она до сих пор живет надеждой на нереальное счастье? О мечтах, дабы это непонятное безвременье, ожидание, которое она в глубине души считала бесплодным, никогда не кончалось?

Грейс не знала, искала ли ее Флора, какое впечатление произвела на тетку покаянная записка, в которой, как казалось девушке, сквозили нотки безумия?

Сон закончился с приездом Дамара Бхайни. Возможно, грезы продолжились бы, вернись он с победой, но это было не так.

Хотя он предстал перед Грейс одетым в чистое и умытым, ей почудилось, что он пахнет порохом, сталью и кровью. Собранный и погруженный в себя, Дамар напоминал туго сжатую пружину, ибо его воля, стиснутая в кулак, должна была защитить душу от гнетущих мыслей о поражении в деле, которому он посвятил свою жизнь.

– Мне стоило труда вырваться сюда. В моем распоряжении сутки, не больше, – сразу сказал он.

– А что потом?

– Давайте сядем, – предложил он, не отвечая на вопрос. – Сейчас принесут кофе. Я устал с дороги. А вы? Как вы тут жили?

– Хорошо, – ответила Грейс, едва удержавшись, чтобы не добавить: – «Я ждала вас, я волновалась за вас!»

Дамар Бхайни кивнул. Девушка видела, что он крайне уставший, но не просто от дороги, а от всего, что ему пришлось пережить в последние дни и недели.

Грейс не могла скрыть удивления, что он не забыл о ней среди нечеловеческого напряжения, кромешного разочарования, дурмана безнадежности, урагана смерти, горя от потери товарищей. А ведь она была англичанкой, коих он ненавидел и презирал. Или он приехал ради своего сокровища – коллекции оружия?

Она решилась задать вопрос, и Дамар Бхайни ответил:

– Сундуков много, они тяжелые. Такой груз не провезти незамеченным.

– Но тогда оружие достанется англичанам!

На лице Дамара появилось выражение, которого Грейс предпочла бы не видеть.

– Это всего лишь предметы. Они неживые. К тому же у меня все равно нет наследников, которым я смог бы передать их. Я приехал не ради оружия, а чтобы решить вашу судьбу. Надо вместе подумать, как быть.

– Мои соотечественники не тронут меня.

– Кто знает? На войне люди зачастую перестают отличать добро от зла. Я должен быть уверен в том, что вам ничто не угрожает. Что, если я дам вам отряд моих людей? Они проводят вас в Варанаси или куда скажете…

– Мне некуда ехать, – призналась девушка.

– Я верну вам часть денег – хватит на то, чтобы жить независимо. В Индии. Или на вашей родине, в Англии.

Грейс прикусила губу. Она не видела себя нигде. Разве что в этом особняке. Или в другом, нереальном месте, созданном с помощью собственных грез.

– Дело не в деньгах. Хотя мне бесконечно жаль, что они так и не помогли вам добиться своей цели.

– Я попытался. – Он сделал паузу. – Возможно, я не учел прежних ошибок, но нам так и не удалось сбросить эти цепи. Но главное… да, главное, что мы попытались.

Грейс понимала, что ему тяжело говорить об этом. Можно пережить личное горе, но за Дамаром Бхайни стояло слишком много людей, за которых он отвечал, коим вольно или невольно внушил надежду на победу.

Принесли кофе, и он собственноручно разлил его по медным чашечкам. Напиток был густым, крепким, обжигающим, горьким. Таким, какой, вероятно, сейчас и требовался Дамару.

Отхлебнув кофе, Грейс почувствовала, что мысли разлетаются, словно вспугнутые птицы. И все же она решила, что должна сказать самое важное. Больше они наверняка не увидятся, и у нее не будет другой возможности.

Остались сутки, чтобы сделать то, что нужно сделать, произнести то, что необходимо произнести. В эти минуты каждая мелочь приобретала особый смысл.

– Вы были правы, когда говорили, что я совершила чисто женский поступок.

Рука Дамара, подносящая ко рту чашку, замерла на полпути.

– О чем вы?

– Дело вот в этом.

Отвернувшись, Грейс вытащила из лифа много раз сложенный и изрядно помятый рисунок. Однако он не выцвел. Как и ее мечты. Глядя на сидящего перед ней человека, она с новой силой чувствовала это.

Расправив бумагу, Дамар непонимающе разглядывал ее.

– Что это?

– Не узнаете… себя?

– Человек на картинке… – Он поднял глаза на Грейс. – Немного похож на меня, но это…

– Всего лишь страница, вырванная из книги. Я сделала это в Лондоне, в Британской библиотеке, накануне отъезда. Наверное, мне чего-то не хватало в детстве. Красок, грез, волшебства…

Дамар Бхайни молчал, и она вдруг увидела за его плечами целый мир, огромный, как океан, и одновременно сжатый до капли, ужасающе мощный и вместе с тем тонкий, как паутинка, непередаваемо красочный и в то же время серый и плоский, будто пустыня.

Спустя несколько минут он тяжело промолвил:

– Вы должны подумать о своем будущем. Реальном будущем.

Глаза Грейс блеснули.

– Думать о будущем – значит строить его. Пока я ничего не вижу впереди.

Он кивнул.

– Я тоже.

– Куда вы отправитесь? – спросила Грейс.

Дамар напрягся, но после, заглянув в ее глаза, мягко промолвил:

– Пока не знаю. Ходят слухи, что Нана Сахиб укрылся в Непале. Может, и я отправлюсь туда. Благо, Непал независим и граничит с Аудом.

Сердце Грейс забилось жарко и гулко.

– Тогда, быть может, возьмете меня с собой? В качестве попутчицы.

– Это будет сложный и долгий переход. Дороги патрулируются, некоторые перекрыты. За мою голову наверняка объявлена большая награда. Если вы окажетесь рядом, вам не избежать обвинения, а то и расправы. Я не могу рисковать вашей жизнью. Будет лучше, если мы поговорим о чем-то другом. Я долго куда-то мчался, сражался, неистовствовал. Мне нужна хотя бы короткая передышка.

Он в самом деле выглядел утомленным.

– Поспите, – с искренней заботой промолвила Грейс.

Дамар возразил:

– Сон – это забвение. Практически смерть. А я хочу еще немного пожить. Провести эти часы в человеческом обществе. В вашем обществе.

Грейс смотрела на него внимательно, непонимающе и… с благодарностью. Ведь у него были соратники, друзья! И, возможно, родные.

– В моем? Я англичанка, человек чуждого вам мира.

Дамар подался вперед.

– На самом деле я никогда не отрицал возможность единения Востока и Запада. Человеческие сердца соединяют не традиции и не обряды.

– Сердца? – повторила Грейс.

Он вновь улыбнулся.

– А что же еще? Мне кажется, вы – человек, способный следовать его голосу, зову. Вы это доказали. И я хотел бы узнать о вас как можно больше.

– Я из простой семьи. В моем роду не было ни одного знатного человека. Моя жизнь всегда была бедна событиями.

– В данном случае я ценю благородство души и золото сердца.

Грейс поняла, что Дамар и сам пришел к ней с открытыми намерениями и обнаженной душой. Он не мог позволить себе быть таким на людях, но сейчас был другой момент.

– Расскажите о себе, – попросила она.

Он сцепил руки в замок, и Грейс заметила, что его пальцы унизаны сверкающими кольцами. Это наверняка тоже было что-то родовое, то, что не продается, хотя и представляет собой немалую ценность. Девушка невольно подумала о безликих мертвых деньгах Флоры Клайв.

Этот человек казался ей гордым, мужественным, выносливым, загадочным, могущественным. И она видела, что Дамар Бхайни понимает это. Он заговорил, и его речь была удивительно спокойной, поэтичной, плавной:

– Да, я из богатого и знатного рода. Но я отнюдь не наслаждался жизнью, пьянящий угар развлечений был мне неведом. Из меня с детства растили воина, дабы мои глаза горели вожделением при виде меча, а дух захватывало от дикой скачки. Я с раннего возраста искал повод испытать судьбу. Обычная жизнь казалась мне слишком пресной. Разумеется, я отличался от простых воинов – хотя бы тем, что получил хорошее образование. Но главное – меня всегда учили, что свобода и благо моего народа важнее собственного обогащения. Что я в вечном долгу перед этой землей. Мне внушали, что я должен любить свой край, клан, родителей, дом. Воинов, лошадей и оружие. Все, что мне принадлежало, чему принадлежал я. Что находилось под моей защитой, что питало мою душу и придавало смысл моей жизни.