Джейсон продолжал стоять посреди комнаты.

– Где мои жена и сын?!

– В другом месте.

– Где именно?

Патриция махнула рукой.

– Наверное, где-то там… Ратна ушла к своим.

– Что значит «к своим»?! – Джейсон почти кричал.

– К индийцам.

– Вы поссорились? – резко спросил он, на самом деле зная, что Ратна никогда не смогла бы «поссориться» с его матерью.

– Нет.

– Ты ее прогнала?

– Прошу тебя, сядь. У тебя нет поводов для волнения. Я все объясню, – быстро произнесла Патриция, ломая голову над тем, что сказать в оправдание.

Джейсон сел и провел рукой по лбу.

– Я ничего не понимаю. Вы должны были уехать сразу после меня. Когда Ратна успела «уйти к своим»?

Патриция заметно нервничала.

– Мы вместе отправились на площадь. Там уже ждали кареты. Вдруг она решила, что ей надо вернуться. И убежала вместе с ребенком. Ее очень долго не было, и мне пришлось уехать одной.

– И ты не пошла ее искать?!

– Нас бы не стали ждать.

– Почему? Что дало бы промедление в четверть часа и даже в час?

– Не знаю. Там распоряжалась не я.

– Послушай, мама! То есть ты оставила Ратну и Айрона в форте, который через несколько дней был взят в осаду и от которого в результате не осталось камня на камне?!

– Я подумала, что она не хочет ехать. Я не беспокоилась за нее, потому что она наверняка ушла оттуда и укрылась среди индийцев.

– А за своего внука?!

– Он же был с ней.

Взгляд Джейсона резал, обжигал, обвинял.

– Я не настолько глуп. Признайся, ты не хотела брать их с собой!

Патриция почувствовала, что должна проявить известную твердость.

– Да. Не хотела. И никто не хотел. Для нас не нашлось бы места ни в одной карете.

– Тогда тебе нужно было остаться с ней.

– Где, в военном городке? Ты желал мне смерти?

– А ты желала смерти ей?!

– Ни ей, ни кому-то другому. Я просто хотела, чтобы она исчезла из моей и твоей жизни, чтобы ты мог все начать с чистого листа.

– Как?! Взять и поменять одну семью на другую? Забыть о том, что у меня есть жена и ребенок?

– А твой ли он? Мальчик не похож на тебя ни единой чертой.

У Джейсона вырвалось:

– Думай, о чем говоришь!

– Думать надо было тебе, когда ты женился на язычнице, на женщине, которой чуждо все, что ты с детства впитал с молоком матери!

– Ратна носила крест.

– Но в ее душе не было нашего Бога! Это издевательство над религией. Если веришь, то веришь искренне, а если нет, то не притворяйся!

– Это нужно было, чтобы мы смогли пожениться.

– Значит, – Патриция продолжала гнуть свою линию, – ты не должен был жениться на ней. Я привыкла к Индии, мне мешала только эта женщина. Сейчас мы стали получать приглашения на званые обеды и ужины, пикники и балы. Разве ты смог бы появиться там с женой-индианкой?! Она ни за что и никогда не сняла бы свое сари! Она учила ребенка говорить на каком-то варварском языке!

– Он должен знать его, если живет в этой стране! И если он – наполовину индиец.

Патриция почувствовала, что выдохлась.

– Беда в том, что он никогда не сможет покинуть эту страну. И никогда не станет белым.

– Господи! – Джейсон закрыл лицо руками. – Неужели мои жена и сын мертвы?!

– Эти туземцы способны выбраться из любой переделки. Это же их страна, – пробормотала Патриция.

– Страна, в которую мы влезли без спроса!

Последующие дни выдались напряженными и тревожными. Джейсон пытался узнать о судьбе Ратны, но, во-первых, почти все оборонявшие форт солдаты и офицеры погибли, во-вторых, никто из уцелевших не помнил, чтобы на территории появлялась индианка с ребенком.

Живущие за пределами военного городка индийцы шарахались от Джейсона и не желали отвечать на вопросы. Едва ли кому-то из них было что-то известно о Ратне.

И она, и Айрон могли погибнуть при взятии форта, а их тела – сгнить в какой-нибудь канаве. Джейсон чувствовал, что никогда не узнает правды.

Подать объявление в газеты? Но Ратна не читала газет. И едва ли обращалась в военное ведомство. Индия настолько велика, что искать ее следы, не имея никакого ориентира, было просто бессмысленно.

Минуло несколько недель. Патриция напрасно пыталась завлечь сына приглашениями на приемы и балы. Джейсон замкнулся в себе и не желал никого видеть. Все происходящее в английском обществе казалось ему напыщенным и фальшивым.

Мать надеялась, что это дело времени, да и Глория Финч тоже уверяла, что так и будет. А потом Патриция получила письмо.

Собственно, оно было адресовано не ей. Просто однажды утром, после того как Джейсон ушел на службу, ее окликнула миссис Финч. Перегнувшись через ограду, она махала каким-то конвертом.

– Это письмо, – сказала она, когда Патриция приблизилась к границе их участков, – пришло в городок вчера. Мне удалось его перехватить. Возможно, там что-то неожиданное для вас. Будет лучше, если вы прочитаете его первой.

Патриция повертела письмо в руках. Супруга полковника Финча не собиралась уходить, вероятно полагая, что послание будет вскрыто в ее присутствии. Хотя, вполне возможно, она уже распечатывала конверт, а потом заклеила снова.

При некоторых обстоятельствах миссис Блэйд умела проявлять завидное упрямство и не позволяла командовать собой.

– Здесь стоит имя моего сына, – твердо произнесла она.

Миссис Финч хитровато прищурилась.

– Боюсь, если вы не заглянете в письмо, вам придется об этом пожалеть.

Резко повернувшись и не поблагодарив, Патриция ушла к себе. Пройдя в гостиную, опустилась в кресло и задумалась. Конверт был изрядно потрепан и испещрен штампами. Письмо пришло из Бенареса, из тамошнего военного ведомства. Что могло содержаться в послании? Почему-то мысль об этом наполняла ее душу тревогой. Дело было даже не в намеках миссис Финч, а в неведомом предчувствии.

Взяв ножичек, Патриция вскрыла конверт так, чтобы потом его можно было заклеить.

Ее сердце билось взволнованно и гулко. В послании кратко и сухо сообщалось о том, что капитана Джейсона Блэйда разыскивает его супруга, ныне проживающая в Бенаресе.

Патриция глубоко вздохнула. Значит, индианка жива! Это принесло ей и разочарование, и облегчение. Отныне она была свободна от груза вины за то, что бросила Ратну и Айрона в форте, но, с другой стороны, если индианка снова окажется здесь, их семья будет изолирована от местного общества.

А ведь все было так хорошо! Патриция сама ходила за покупками и готовила сыну английскую еду. В комнатах больше не витал запах специй, розового масла и сандала, и в глазах не рябило от ярких тряпок. По вечерам они с Джейсоном сидели на веранде вдвоем за чашкой чая и любовались закатом. Потом – естественно и незаметно – в доме могла появиться скромная белая девушка, а позже и дети, которым можно передать имя и семейные традиции.

Весь день Патриция не находила себе места. Ее терзали сомнения и, в известной мере, совесть. Под вечер она решила, что отдаст письмо сыну. В конце концов, это была его жизнь.

Джейсон пришел домой позже обычного. В последнее время он нередко задерживался на службе, но не потому, что мечтал о карьере, а потому, что дома его не ждали ни жена, ни сын.

Пока он умывался, мать собрала на поднос чай и поджаренный хлеб с кусочками бекона. Она заметила, что загорелое лицо сына словно покрыто слоем пепла. Он выглядел привычно собранным, но под этой собранностью таились подавленность и тоска.

Патриция уже собиралась протянуть ему лежащий на комоде конверт, как вдруг Джейсон устало произнес:

– Ты была права. Во всем этом есть нечто искаженное и лицемерное. На войне я убивал индийцев, а потом женился на их женщине!

Патриция затаила дыхание.

– Что ты имеешь в виду?

– В нашей разлуке с Ратной есть своя логика. Несчастья не происходят просто так.

– Главное, чтобы ты себя не винил, – пробормотала Патриция, понимая, что во всем виновата только она.

– Не буду. Что толку? – коротко и резко произнес Джейсон.

Патриция незаметно убрала письмо с комода. Она решила, что ей надо еще немного подумать.

В выходной день Джейсон отправился в Лакхнау. Мать не спросила зачем. Возможно, он просто хотел побродить по индийским кварталам и базарам. В отличие от сослуживцев, ему надоедала чисто английская жизнь.

В его глазах все краски мира померкли, а между тем был праздник Холи, символизирующий возрождение жизни, во время которого индийцы весело осыпали друг друга и все вокруг темно-желтым и красным порошком или поливали крашеной водой. То было короткое время нарушения кастовых запретов, когда шудры могли окрасить брахманов, за что те еще и давали им деньги.

Джейсон слышал, что это неуемное веселье обрывается, когда солнце проходит через зенит. Индусы моются, меняют заляпанную краской одежду, а вечером идут в гости, где угощаются сладкими молочными и мучными кушаньями.

Джейсон подумал о том, что Ратна наверняка тоже праздновала бы Холи и мать снова назвала бы ее язычницей. И так бы продолжалось всегда. Они бы никогда не пришли к согласию и не сумели жить вместе. Так или иначе, но Ратне не было места в его мире.

Целая толпа индийцев сопровождала довольно молодого человека в длинной хламиде и с посохом в руках. Иногда он останавливался и что-то говорил, а потом шел дальше. Джейсон подумал, что это один из индийских прорицателей. Может, спросить у него, что ему делать дальше?

Он не стал пугать индийцев своим красным мундиром, а просто пошел следом, держась в отдалении и дожидаясь, когда прорицатель останется один.

Тот сел под большим деревом и развернул тряпицу, в которой были лепешка и несколько яблок. Приблизившись, Джейсон нерешительно заговорил с ним на хинди.

– Садись, – дружелюбно пригласил индус, показав на землю рядом с собой. – Чего ты хочешь?

В его ясных глазах не было и тени страха перед англичанином в военной форме.

– Я потерял жену и сына и не представляю, как жить дальше.

– Они умерли?

– Не знаю.

– Почему ты обратился ко мне?

– За тобой бежала толпа, и я подумал…

– Я не прорицатель. Я ученик Рамакришны[112].

– Кто такой Рамакришна? – спросил сбитый с толку Джейсон.

– Великий учитель.

– И чему он учит?

– Тому, что Бог един, просто известен нам под разными именами. Что в случае необходимости брахман может принять пищу из рук шудры. Что всякая религия истинна настолько, насколько она проповедует чистоту души. Что человек не должен предаваться самоосуждению или унынию. Что Бог во всех людях, но не все люди в Боге. Что мы должны уважать чужую веру.

Джейсон невольно посмотрел на свои ладони, где навсегда остались зловещие отметины.

– У нас своя иерархия, у индийцев – своя. А я… я бы хотел быть свободным от всего этого.

– Так будь свободным. Оставь все, что тебя гнетет. Преодолей условности. Ни о чем не жалей.

Джейсон задумался.

– Как тебя зовут?

– Дашан. Это означает «видеть».

– А куда ты идешь?

– К учителю, в Калькутту. А потом – куда велит он, куда направит сердце.

– Ты тоже что-то ищешь?

– Я просто присоединился к великому каравану Истины и Вечности.

– Ты сумасшедший? – с надеждой спросил Джейсон.

– Нет, – спокойно ответил Дашан. – Просто ты делаешь то, что нужно, а я то, что хочу.

– Мне приходилось убивать.

– Убийством ничего не добьешься, лишь покалечишь собственную душу.

– Но прошлое не вернуть.

– Тогда думай о будущем.

Джейсон задумался. В Калькутте находился знаменитый храм черной богини Кали, пляшущей на кладбищах и на кострах мертвых и, как ни странно, разжигающей огонь в сердцах живых. Той, что говорит, будто смерть человека не может перевесить тяжесть грехов и ошибок, но их можно исправить при жизни.

Следующим вечером, вернувшись с очередного званого ужина, Патриция Блэйд с изумлением увидела, что мундир Джейсона висит на гвозде, но его самого нет ни в доме, ни в саду. Напрасно прождав сына до темноты, женщина едва не сошла с ума от тревоги. Обнаружив, что сапоги и остальная часть обмундирования Джейсона тоже остались в доме, Патриция не знала, что и думать. Получается, сын ушел неизвестно куда и непонятно в чем.

А потом она нашла и прочитала записку, содержание которой не смогла разгадать ни она сама, ни позже – другие люди. Джейсон писал о бытии без границ, о безмятежности души, о поисках самого себя. Если б мать не знала его почерка, она бы ни за что не поверила, что он способен выдумать такой бред!

На следующий день Патриция обратилась в штаб, но там никто ничего не знал. Спустя неделю отсутствия Джейсона на службе командование пригрозило, что капитана Блэйда объявят дезертиром и разжалуют, но Патриция лишь разводила руками: она не имела понятия, где находится ее сын. По городку поползли слухи о внезапном помутнении рассудка совсем еще молодого человека, и несчастной женщине было нечего возразить.