Айрис Маколей и Вивьен Синклер решили послушаться совета, послав миссис Клайв свои карточки, и вскоре получили приглашение.

Дом опиумной королевы оказался настоящим дворцом. Особняк сверкал полированным мрамором, а ворота кованого железа с украшениями в виде вздыбленных львов поражали воображение.

Дамы ожидали увидеть увешанную звенящими украшениями и завернутую в яркие ткани экстравагантную особу, но их встретила типичная английская вдова. Наглухо застегнутое черное платье, гладко причесанные седые волосы, бледная кожа, голубые водянистые глаза, тонкие губы создавали впечатление чопорности и строгости.

Обстановка дома сочетала в себе традиционное с экзотическим. Вероятно, нельзя было прожить в Индии столько лет и не поддаться ее веяниям.

Хотя вдоль стен выстроились книжные полки темного дерева, а время отмеряли старинные часы, в особняке нашлось место и накрытым вышитым бархатом диванам, и толстым узорчатым коврам, и золотым чашам для ароматических масел, и серебряным светильникам с фитилями, распространявшими индийские благовония.

Когда Флора Клайв попросила дам рассказать о путешествии, те не удержались от жалоб на всевозможные тяготы. Терпеливо выслушав их, она спросила:

– А как вам страна?

Айрис и Вивьен переглянулись.

– Мы представляли ее другой. Здесь столько зловония и грязи! Мы буквально боимся до чего-то дотронуться, – призналась одна из них.

А другая добавила:

– Господин губернатор сказал, что вы сумеете нам помочь.

Губы Флоры тронула улыбка, но ее глаза сохранили холодноватое выражение.

– Могу, но несколько в ином смысле, чем вы думаете. Прежде всего оставьте мысли о превосходстве всего английского над индийским. Многие белые люди, приехав сюда, считают ниже своего достоинства изучать культуру и обычаи этого народа. Между тем их язык, философия, литература куда древнее всего, что знаем мы, города больше и красивее, чем наши, а ремесла великолепны. Я прожила в Индии сорок лет и уже не представляю, что на свете есть еще какие-то земли и страны.

– А слуги? Вы нанимаете индийцев? Они надежны? Насколько мы поняли, с белой прислугой тут совсем плохо.

– Полагаю, надо вас чем-нибудь угостить, – промолвила Флора, не отвечая на вопрос, и добавила: – Не беспокойтесь, я в том возрасте, когда вредно употреблять острую пищу.

Она позвонила в колокольчик. Через несколько минут в зале появился юноша в белой курте[32] с подносом в руках. Он бесшумно прошел по ковру и аккуратно поставил поднос на резной деревянный столик.

– Это расгулла, – сказала Флора, показывая на аппетитные ноздреватые шарики, – а еще попробуйте ласси и паеш[33].

Айрис занялась лакомствами, тогда как Вивьен обратила внимание на слугу. У того был золотистый оттенок кожи, ресницы подобны стрелам, а брови будто крылья птиц в парящем полете. Все его движения казались отточенными, грациозными, как у танцовщика; он смотрелся живым украшением комнаты.

– Твоим родственникам помогли лекарства, о которых ты просил? – как бы между прочим спросила Флора у юноши, и тот, почтительно кланяясь и не поднимая глаз, ответил на хорошем английском:

– Благодарю вас, мэм. Я еще не получил известий.

– Ладно. Иди.

Флора небрежно махнула рукой. Когда слуга удалился, Вивьен восхищенно произнесла:

– Вижу, вы относитесь к ним как к родным!

– Иногда приходится. Собственно, для нас, британцев, индийцы и есть «усыновленные дети»!

– И многие из них знают английский? – поинтересовалась Айрис.

– Нет, но они легко и быстро обучаются. Конечно, среди индийцев есть и плутоватые, и вороватые – тут уж как повезет! Однако они умеют быть благодарными.

Флора Клайв долго потчевала дам увлекательными рассказами о традициях и обычаях местного населения, а под конец заметила:

– Если вы не сумеете полюбить Индию, вам придется очень трудно. Но если вам это удастся, она откроется вам как волшебный сундук с несметными ценностями.

– Скажите, – с воодушевлением произнесла Вивьен, – здесь случаются чудеса?

Флора ответила с легкой усмешкой:

– Конечно. Если б этого не было, я бы тут не жила.

Признав в хозяйке дома настоящую английскую леди, дамы были в восторге и пообещали зайти еще. Между тем Флора Клайв ни за что не выдала бы им своей тайны. На самом деле она происходила из низов, родилась в лондонских трущобах, выросла в нищете и грязи. Она бы закончила свои дни так, как их заканчивали многие девушки, если б не была практичнее, терпеливее, дальновиднее и умнее других.

После нескольких лет строжайшей экономии на грани голода и других лишений Флоре удалось оплатить проезд на корабле, следующем в далекую Индию. К сожалению, она не встретила там султанов, живущих во дворцах, облицованных яшмой и ониксом, зато ей удалось соблазнить немолодого сладострастника Ральфа Клайва, к концу жизни сумевшего сколотить немалое состояние.

Флора сделала ставку на то, что в те времена юные хорошенькие англичанки в Индии были наперечет, и не прогадала. Несколько лет душевных и телесных мучений – и она обрела свободу. Она так и не успела подарить супругу наследника, однако не горевала об этом. В Лондоне осталась ее младшая сестра, но Флора никогда о ней не вспоминала и не пыталась связаться.

Вот уже много лет миссис Клайв думала только о своей персоне и жила исключительно для себя. Сумев приобрести необходимый лоск и обладая большим богатством, она с успехом дурачила местное «высшее общество».

Остаток дня пожилая женщина провела как обычно: читала, предавалась размышлениям, просматривала документы и почту, гуляла в саду. А потом наступило время, по сравнению с которым все минувшие часы казались бледной тенью чего-то по-настоящему стоящего.

С наступлением сумерек Флора прошла в свою спальню, где стояло широкое, воистину царское ложе, по которому подобно пестрым островам были разбросаны шелковые подушки. Сняв с себя черное вдовье платье, женщина подошла к низкому столику, на котором помимо золотого кальяна с длинной изогнутой трубкой лежала простая бамбуковая хукка с мундштуком на конце. Здесь же стояла коробочка с темно-коричневыми шариками. Это был опиум.

Глубоко затянувшись, Флора закрыла глаза и медленно выпустила из ноздрей белый дым.

Тысячи алых цветов плавали в знойном мареве полдня. Воздух был наполнен гудением насекомых; сладкий запах дурманил и навевал сон. Флора видела маковые поля давным-давно, но сейчас она словно стояла посреди одного из них.

Она сделала ровно столько затяжек, сколько потребовалось для того, чтобы тело наполнилось восхитительной слабостью, а мысли перенеслись в более яркий, совершенный мир, где юность подобна вечнозеленому венку, надетому на шею очередной пастушки, с которой забавлялся любвеобильный Кришна.

Положив трубку на место, Флора подошла к большому зеркалу. В нем отразилась девушка в полупрозрачной ночной сорочке, облегавшей гладкое стройное тело, с длинными распущенными волосами насыщенного каштанового оттенка, пленительным взором, обещавшим избавление от всех горестей и бед, и улыбкой, которая выдавала желание расправить крылья и взлететь.

Вдоволь налюбовавшись собой, Флора протянула руку и позвонила в колокольчик.

– Кришна! – в страстном нетерпении позвала она за секунду до того, как порог спальни переступил юноша.

Тот самый, которого молодые англичанки видели днем, только сейчас он был совершенно голый.

Флора дышала отрывисто и поверхностно. Если несколько опиумных затяжек лишили женщину ощущения времени и места, то вид прекрасного юношеского тела сделал ее почти невменяемой. Она сумела взять себя в руки лишь колоссальным усилием воли.

– Немного, – предупредила хозяйка, подавая индийцу трубку, – иначе расслабишься. А мне нужна твоя сила!

Он сделал несколько коротких затяжек, а потом Флора потянула его на ложе. На мгновение ей почудилось, будто она покидает собственное тело. Впрочем, так оно и было: она оставляла свою плоть и превращалась в ту девушку, какой была сорок лет назад. Никто не сумел проделать такого фокуса – обмануть время! – а она смогла. Проведя молодые годы в постылых объятиях старого мужа, не познавшая ни любви, ни страсти, она яростно наверстывала упущенное, благо возраст надежно защищал ее от слухов и сплетен.

На какое-то время губы, язык и руки юного любовника стали центром ее существа.

– Сегодня я хочу быть девственницей, соблазненной богом Кришной! – простонала она.

Он исполнил ее желание, как исполнял всегда, жаждала ли она покорности, грубости, нежности или нетерпеливой страсти.

Сама Флора тоже в точности следовала игре. Она никогда не делала лишь одного – не заглядывала в глаза юноши, ибо там могла увидеть свое истинное отражение и прочитать свой приговор. Однако нынче она помимо воли сделала это и узрела в них древний как мир восторг мужчины, который жаждал только ее, одну ее.

Флора не знала, что опиумные пары воссоздали в воображении юного любовника образ женщины, являвшей собой воплощение его грез. И он взял ее в теле той, которая была не девушкой, а старухой. На протяжении ночи они еще несколько раз курили опиум, после чего он овладевал ею так, как она желала и приказывала. А после оба провалились в глубокий сон.

Флора всегда ненавидела утро, суровую реальность, неизменно приходившую на смену упоительным грезам. Теперь ей вновь было шестьдесят, а не двадцать.

Однако она не спешила отсылать своего юного любовника, ей надо было с ним поговорить. Тогда как тот явно спешил и нервничал, поглядывая в окно. Флора это заметила.

– Куда ты торопишься?

– Хочу умыться в Ганге.

– Это подождет. Нужно кое-что обсудить.

Он посмотрел на нее со скрытой мольбой, надеясь, что она не потребует утренних ласк, что было выше его сил.

– Я помню, – начала Флора, – как подобрала тебя маленьким оборванным паршивцем, не имевшим ничего, кроме редкой красоты, на которую, впрочем, никто другой не обратил бы внимания. Я отмыла тебя, обучила, пригрела, и какое-то время ты не чаял себя от счастья. А потом обнаглел.

– О чем вы? Я всегда исполнял все ваши желания! – тихо произнес он.

– Сперва – с подобострастием, а после – со снисхождением. Я могу называть тебя богом в любовных играх, но никогда не потерплю этого в реальности!

Юноша откинулся на подушки. Его тело казалось расслабленным, бессильным.

– Отпустите меня! – в отчаянии прошептал он.

– Отпустить тебя?! – Флора приподнялась на локте, и в ее глазах сверкнула злоба. – Нет! Ты останешься со мной до конца моей жизни! Если будешь послушным, перед смертью я кое-что тебе отпишу. А если попытаешься сбежать… Ты видел маковые плантации, работал на опийной фабрике? Нет? Так увидишь и поработаешь. Или я скажу, что ты украл у меня украшения и деньги, и тогда ты сгниешь в тюрьме!

С этими словами она отвесила юноше такую пощечину, что на его глазах появились слезы.

– Ты меня понял?! – в бешенстве вскричала Флора.

– Я понял, мэм, – прошептал юноша и с поклоном поцеловал протянутую морщинистую руку.

– Я тебя прощаю – благодаря минувшей ночи. Ты был великолепен. Ступай к своему вонючему, грязному Гангу, да сгниют в нем кости всех индийских брахманов, как и всех священных коров!

Когда юноша ушел, Флора натянула на себя покрывало, дабы проспать до полудня. Позже другой слуга, не исполнявший обязанности любовника, подаст ей несравненный индийский чай масала с хрустящими коричневыми треугольничками – лепешками-парота и ароматной зардой[34].

Арун понимал, что не сумеет скрыть последствий употребления опиума, не успеет смыть с себя запах Флоры, так же как избавиться от неуверенности, стыда и раскаяния, и все-таки поспешил на берег в надежде встретить Ратну и Сону.

Увидев, как девушки поднимаются навстречу по каменной лестнице, он сложил ладони в приветственном жесте.

– Намасте!

Они остановились. Сзади струился Ганг, воды которого казались покрытыми миллионами сверкающих чешуек. Солнце изливало потоки ярких лучей, и в их сиянии растерзанный вид юноши был особенно заметен.

– Намасте. Но мы уже уходим.

– Я опоздал, – потерянно произнес он и добавил: – Возможно, вы уделите мне хотя бы несколько минут?

Ратна молчала, понимая, что Арун хочет поговорить не с ней, а с Соной.

– Чего вы от нас хотите? – спросила та. Он и сам не знал, как у него вырвалось:

– Мне нужна ваша помощь!

Сона слегка отстранилась.

– Помощь? Разве я могу вам помочь?

– Можете! – выдавил он и неожиданно пошатнулся: от спешки и еще не выветрившихся опиумных паров у него закружилась голова.

– Давайте присядем, – предложила Сона.

Арун кивнул. У него был тупой, помертвевший взгляд, запекшиеся губы и темные круги под глазами.

– Я вернусь в приют, – заметила Ратна. – Отвлеку Суниту.

И, не оглядываясь, пошла наверх.

– Вы брахманка, – сказал Арун Соне, когда они спустились к воде и сели на ступени, – вы выше всех, и вам не должно быть дела до других каст… И все-таки я хотел бы…