«Достоинства и положительные качества Неда» – так он озаглавил почти пустой лист. А потом пронумеровал позиции с первой по пятнадцатую, намереваясь составить исчерпывающий список. Это был в точности такой же метод, который он использовал несколькими часами ранее, озаглавив страницу «Возможные объяснения миграции ласточек (в контексте известных умозрительных моделей)». Однако тогда он не рассматривал бездумно белый лист в течение получала, не зная, с чего начать. Нет, он заполнил ту страницу всего за несколько минут.

Достоинства Неда… Гм… Было бы значительно легче, и, что самое главное, он бы испытывал большее удовлетворение, если бы спел песню о том, что было плохо, безнадежно плохо с мадам Эсмеральдой.

Сидевший неподалеку от Гарета его поверенный спокойно и профессионально просматривал корреспонденцию. Уильям Уайт был достаточно молод для своей должности, едва ли старше Гарета, но умен и прекрасно разбирался во всех современных теориях ведения хозяйства. Он усердно склонился за своим письменным столом. Несомненно, он уверен, что Гарет занят делами не меньшей важности. Гарет вовсе не хотел его разочаровывать.

Ему осталось два задания. Он вовсе не обязан их выполнять; он в любое время мог отказаться от нелепого состязания. Но если он так сделает, Нед продолжит общаться с этой женщиной, и, что еще хуже, если он сдастся, она выиграет.

Он не позволит ей этого. Он просто должен приступить к сочинительству.

Нед наш в общем-то хорош.

Вот. Первая строчка есть. Вполне академический, практически совершенный хорей[5], без ложной скромности отметил он. Это, возможно, не самый выдающийся комплимент, которым один джентльмен может удостоить другого, но он не собирался сочинять рапсодии, воспевающие каштановые кудряшки Неда. У него все-таки есть четкие представления о чувстве собственного достоинства, которыми он никак не мог поступиться.

Единственное, что ему нужно, – рифма и размер.

Нед наш в общем-то хорош.

На меня во всем похож.

Безусловно, это не совсем верно. Неду еще расти и расти, чтобы сравняться с Гаретом величественной осанкой и размахом плеч. Но зато здесь есть рифма и размер. И это, в конце концов, комплимент.

Единственная проблема, которую видел во всем этом Гарет, ну, возможно, не единственная, но, по крайней мере, основная, заключалась в том, что, когда мадам Эсмеральда велела написать оду его кузену, она вовсе не подразумевала, что Гарет будет делать упор на их сходстве. Она требовала превратить Неда в золото. Превращение же Неда в Гарета вряд ли соответствует поставленной перед ним задаче. Он ужаснулся при одной только мысли, что придется еще раз повторить эту песнь.

Недовольный собой и окружающим, Гарет скомкал лежавший перед ним лист бумаги.

– Уайт.

Его поверенный взглянул на него, погрузив перо в чернильницу.

– Да, милорд.

Расскажи мне о достоинствах моего кузена.

Нет. Так нечестно. Он вырежет своего собственного слона. Господи, он сам напишет оду Неду.

– Какая рифма к слову «доверяет»?

В высшей степени профессиональный и компетентный Уайт ответил незамедлительно:

– «Огорчает», «потрясает».

Гарет взял еще один лист бумаги из выдвижного ящика стола и написал:

Нед меня совсем не огорчает,

Хоть и всем на свете доверяет.

И это сложно назвать комплиментом. Гарет скрипнул зубами и скомкал второй лист.

– Милорд. – Голос Уайта звучал обеспокоенно, однако он старался держаться в границах, приличествующих его положению. – Вы пишете поэму?

– Нет. – Гарет хмуро уставился на стол.

Во-первых, он уже не пишет. Он неудачно пытался написать. Во-вторых, это скорее ода, чем поэма. И в-третьих, даже если бы он и писал поэму, вовсе не обязательно сообщать об этом своему человеку. Потому что, если он поделится одной неуместной личной подробностью со своими слугами, они будут ожидать большего. Очень скоро его начнут постоянно расспрашивать о подобного рода абсолютно пустых и ненужных вещах.

Например, о том, что он пишет оду своему нелепому кузену. И вскоре он начнет им жаловаться на то, что заставила его заняться этим самая возмутительная, самая досаждающая женщина в мире.

И наконец, последнее, что стал бы обсуждать со своим поверенным лорд Блейкли, была сама мадам Эсмеральда. Потому что, после того как он высказал бы все накопившееся в нем бешеное раздражение этой невозможной женщиной, он вынужден был бы добавить, что, когда она покинула его карету прошлой ночью, он настолько был заворожен этой внезапной, озорной улыбкой на ее лице, что не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, как бы она выглядела в том наряде, который должна была выбрать. Плечи, открытые для его прикосновений, многочисленные слои пышных юбок, которые бы он снимал одну за другой, чтобы добраться до ее кожи, нежной словно лепестки розы…

Уайт продолжал наблюдать за ним, в глазах его сверкали заинтересованные огоньки.

На одно глупое мгновение Гарет подумал о том, чтобы рассказать своему поверенному все. От мысли о том, чтобы довериться ему – слуге, человеку, стоящему много ниже его, – у лорда Блейкли заломило позвоночник. Он еще раз молча послал мадам Эсмеральду к дьяволу.

– Я не пишу поэму, – сухо повторил Гарет.

– Как скажете, милорд. – Уайт снова вернулся к прерванным занятиям.

Его жесткий тон подействовал. Он всегда действовал. Последнее, в чем он нуждался, – так это в непрошеных доброжелателях среди своего окружения. Ему нравилось быть одиноким, исключительным. Ему нравилось не доверять никому. И, черт возьми, у него не было никакого желания меняться.

* * *

Посыльный в ливрее, вернее, посыльный мальчик, как его быстро окрестила про себя Дженни – доставил послание к ее дверям около десяти часов утра. В первый момент она решила, что это один из ее постоянных клиентов хотел бы назначить с ней встречу. У нее было несколько клиентов, которых она не видела уже давно, и особенно ее интересовало, удалось ли скромной, неуверенной в себе женщине по имени миссис Севин наладить отношения с мужем.

Однако эти слова, написанные твердой рукой, могли принадлежать только лорду Блейкли.

«Окончил оду. Музыкальный вечер завтра в 7 часов. Вы приглашены. Б.».

Он думает, что она принадлежит ему, чтобы ею командовать. А что, если у нее на это время назначена встреча? Дженни очень хотелось, чтобы это так и было, тогда бы она еще раз подтвердила, что у нее есть жизнь, совершенно с ним не связанная, и что существуют и иные задачи, за исключением удовлетворения его пожеланий.

К записке прилагался толстый коричневый сверток, перевязанный многочисленными веревками. Мальчик – и в самом деле, ему было не больше семнадцати – вручил ей сверток. Прядь белокурых волос выбилась из-под его белого парика. Он старался сохранять невозмутимость. Однако независимо от того, сколь прямо и твердо держал он спину, ему не удавалось скрыть того факта, что его красная бархатная униформа стала выглядеть значительно хуже от хождений по лондонским улицам. Пятна грязи – вероятнее всего, навоза – покрывали полы его ливреи. Однако все равно ее покрой был гораздо изящнее, чем у затрапезного платья Дженни.

Она взяла сверток. Грубые волокна бечевки резали ей пальцы, пока она пыталась справиться с многочисленными тугими узлами, бумага морщинилась, прогибалась; наконец, ей удалось развернуть сверток. В нем лежало платье. И еще парочка нужных вещей – шелковые чулки, изящные туфельки и настоящий корсет. Одеяние было тщательно сложено, однако Дженни уже сейчас могла предположить, что с ним возникнут проблемы. Это было сложное платье, с многочисленными лентами и шнуровками, с золоченым кантом, в красно-кремовую полоску.

Она вздохнула. Обычно лорд Блейкли был весьма наблюдательным и здравомыслящим. Что же случилось?

– Будет ответ? Его сиятельство милорд Блейкли приказал мне, чтобы я принес его ему, если таковой найдется. – Мальчик был слишком хорошо вышколен, чтобы проявлять нетерпение. Напротив, он стоял необычайно спокойно, с неподвижной прямой спиной, замерев в позе внимательного ожидания, скорее приличествующей армейскому сержанту, чем семнадцатилетнему мальчику.

Дженни перевернула записку и написала ответ с обратной стороны.

«К сожалению, я не могу надеть это платье. Желаю приятно провести вечер, искренне ваша, и т. д.».

Она протянула записку и сверток обратно посыльному.

Он издал неподобающий столь вымуштрованному слуге возглас и затряс головой:

– Но это же ваше.

Дженни покачала головой:

– Больше нет, не так ли? Теперь это принадлежит лорду Блейкли. Как ты думаешь, он будет хорошо выглядеть в этом платье?

Его глаза расширились от охватившего его ужаса.

– Да, ты прав, – проговорила Дженни. – Платье будет ему слишком коротко.

Его еще по-детски припухлые щечки раздулись от возмущения. Сама идея смеяться над лордом Блейкли не укладывалась в его сознании. Дженни вздохнула. Очевидно, предписанный лордом Блейкли суровый вид вовсе не был присущ всем его слугам изначально. Скорее всего, его сиятельство распространял это качество как некую заразную инфекцию.

– Верните это платье, – сказала она. – Я не возьму его, пусть он это знает. – Она улыбнулась мальчику, чтобы смягчить удар. Возможно, ее улыбка тоже окажется заразной.

Но мальчик не ответил ей тем же выражением. Вместо этого он отвесил ей короткий деловой поклон и убежал вприпрыжку.

Не прошло и часа, как посыльный вернулся. Его костюм потерял весь свой накрахмаленный и свежий вид. Башмаки покрылись налипшей на них глиной, да и ноги его были в грязи по колено. На бархатной, расшитой золотом ливрее проступили мокрые пятна от вездесущего лондонского тумана. И он по-прежнему держал в руках коричневый сверток, что совсем не облегчало его передвижений. К нему оказалась приколота еще одна записка.

Он вручил свою ручную кладь Дженни. Она взяла ее и отцепила записку, заложенную между переплетениями бечевки.

«Неразумно. Неэтично. В самом деле, мадам Эсмеральда, нет нужды добавлять «скучная и утомительная» к вашим многочисленным прегрешениям».

Скучная и утомительная? Хорошо. Если и есть что-нибудь скучное в данной ситуации, так это обмен репликами через мальчика-посыльного. Она вручила сверток мальчику, но он воздел руки вверх и отступил назад.

– Нет, мадам. Я не возьму это назад. Его сиятельство приказал. Он также сказал, чтобы я передал вам, что дальнейших дискуссий быть не может и что он принимает ваши благодарности и согласие.

Дженни топнула ногой. Очевидно, лорд Блейкли думает, что она не повинуется ему ради самого процесса неповиновения. Это не совсем ошибочное предположение с его стороны, просто в данном случае оно весьма далеко от истины. Ладно. Она не ждет клиентов до следующего утра.

Если его слуга отказывается отнести эту одежду назад, у Дженни остается мало выбора. Лорду Блейкли некого винить, кроме себя.

– Вы дождетесь моего ответа? – спросила Дженни.

Он кивнул, и Дженни приступила к немедленным действиям. Она надела полуботинки, подхватила тяжелую шаль и капор. Посыльный кусал себе губы в растущей тревоге.

– Хорошо, – проговорила Дженни, взяв в руки сверток. – Я готова.

– М-м-м… – Мальчик озадаченно переминался с ноги на ногу.

– Хорошо? Веди.

– Но…

– Не надо никаких но. Он сказал тебе принести ответ. Ответ – это я. Он рассердится, если не услышит то, что я должна ему сказать.

Мальчишка оглядел ее с головы до ног. Даже весь перепачканный грязью он выглядел внушительнее, чем Дженни в ее выгоревшем одеянии.

– Он рассердится в любом случае, – в конце концов заключил он.

– Да, но он рассердится на меня.

Этот аргумент оказался решающим. Он встряхнул головой, поправляя свой парик, и быстрыми шагами покинул комнату. Дженни проследовала за ним. По мере приближения к цели их путешествия улицы становились чище, а дома больше. Когда они достигли Мейфэра, ряды солидных домов нависали над ее головой, словно военные укрепления, тяжелые каменные стены возносились вверх, даже выше верхушек деревьев. Всюду были разбиты цветники. Площади был тщательно вычищены: аккуратно подстриженные кусты причудливой геометрической формы, идеальная гладкость газонов.

Люди, которых они встречали на улице, принимали Дженни за девушку-разносчицу. Они смотрели сквозь нее так, будто бы ее вообще не существовало. Кроме того, она несла тяжелый сверток, а ее застиранные юбки выдавали принадлежность к низшим слоям общества.

Дженни чувствовала себя не в своей тарелке. Полы ее юбки перепачкались грязью; ее прочная блузка, скроенная из плотного материала, была предназначена служить годы. Однако цвет ее потускнел до неописуемого серого.

Чувство пробирающего до костей несоответствия только усилилось, когда посыльный вошел в высокий мавзолей из тяжелого серого камня. Она прошмыгнула за ним, спустилась по нескольким лестницам и вошла через черный ход. Они оказались в неописуемо чистой кладовой, полки которой были заставлены многочисленными съестными припасами. Две служанки у входа с криком накинулись на Дженни. Они замахали руками и отвели ее в угол кухни, где ей приказали снять грязные ботинки. Как только она развязала шнурки, на кухне развернулась жаркая дискуссия. Появился дворецкий с каменным лицом. Он подозвал жестом главную экономку. Ни разу не улыбнувшись, дворецкий объявил, что его сиятельство чрезвычайно занят и велел не беспокоить его ни по какому поводу. Конечно, бедный хозяин так много работает, согласилась экономка, и если у него даже не нашлось времени, чтобы перекусить…