СЕЛЬСКИЙ ВРАЧ

45

История, рассказанная за завтраком

Спустя несколько минут после того, как Дэвид напугал Р. Дж. на лесной тропе, они сидели в кухне в доме Р. Дж. и смотрели друг на друга с определенной долей опаски. Им было очень сложно начать разговор. Когда они виделись в последний раз, перед ними лежал труп его ребенка.

Они оба изменились. Р. Дж. казалось, что Дэвид маскируется, убрав хвост и отрастив бороду.

— Хочешь поговорить о Саре?

— Нет, — быстро ответил он. — То есть не сейчас. Я хочу поговорить о нас.

Р. Дж. крепко сжала ладони на коленях, пытаясь сдержать дрожь, разрываясь между надеждой и отчаянием, обуреваемая странной гаммой чувств — радостью, легкой эйфорией, огромным облегчением. Также в груди угольком горел разрушительный гнев.

— Почему ты решил вернуться?

— Я не мог перестать думать о тебе.

Он выглядел таким здоровым, таким нормальным, будто бы ничего не произошло. Он вел себя слишком спокойно, слишком деловито. Она хотела шептать ему нежные слова, но вместо этого сказала совсем другое:

— Я рада. Вот так вот. Целый год ни слова, а потом — здравствуйте, я вернулся. Откуда мне знать, что ты после первой же размолвки не сядешь в машину и не укатишь куда-нибудь? На пять лет, на восемь?

— Потому что я обещаю. Подумай об этом.

— О, я подумаю, — услышала она свой голос, исполненный такой едкости, что Дэвид отпрянул от неожиданности.

— Я могу сегодня переночевать у тебя?

Она хотела было отказать ему, но поняла, что не может.

— Почему нет? — ответила Р. Дж. и рассмеялась.

— Подкинешь меня до машины? Я оставил ее на проселочной дороге и прошел пешком через землю Крантца к лесной тропе.

— Ну, с таким же успехом ты можешь пройтись и назад, пока я буду готовить ужин, — горько ответила она. Дэвид кивнул и вышел.


Когда он вернулся, Р. Дж. уже успела взять себя в руки. Она сказала, чтобы он оставил чемодан в комнате для гостей. Она разговаривала с ним вежливо, как с гостем, чтобы он не заметил, как она рада. Она накормила его отличным ужином — телячьей отбивной с вареным картофелем, яблочным пюре.

Они сели за стол. Но прежде, чем приступить к еде, Р. Дж. быстро пошла к себе в комнату, притворив за собой дверь. Дэвид услышал, как она включила телевизор, по которому показывали повтор популярного сериала «Сейнфелд».

И Р. Дж. он тоже услышал. Каким-то образом он понял, что она плачет не из-за него. Он подошел к двери и осторожно постучал.

Она лежала на кровати. Дэвид опустился на колени возле нее.

— Я тоже ее любила, — прошептала она.

— Я знаю.

Они плакали вместе, как им и следовало поступить годом ранее. Р. Дж. подвинулась, позволив ему лечь рядом. Первые поцелуи были мягкими и смешанными со слезами.

— Я постоянно думал о тебе. Каждый день, каждую секунду.

— Мне не нравится эта борода, — сказала она.


Утром Р. Дж. не покидало странное ощущение, что она провела ночь с посторонним человеком. Дело было даже не в бороде и недостающем хвосте.

К тому времени как она приготовила тосты и поджарила яичницу, к ней присоединился Дэвид.

— Вкусно. Что это?

— Я смешала апельсиновый и клюквенный сок.

— Ты никогда так раньше не делала.

— Ну, теперь делаю. Все изменилось, Дэвид. Тебе не приходило в голову, что я могла встретить другого мужчину?

— Встретила?

— Ты больше не имеешь права знать это. — Ее гнев нашел путь наружу. — Почему ты связался с Джо Фэллоном, но не со мной? Почему ты ни разу не позвонил? Почему ты так долго ждал, прежде чем написать мне? Почему ты не сообщил, что с тобой все в порядке?

— Со мной не все было в порядке, — ответил он.

Когда он начал говорить, они забыли о еде.


После смерти Сары воздух вокруг меня приобрел странный оттенок словно весь мир стал светло-желтым. Часть меня продолжала функционировать как обычно. Я позвонил в похоронное бюро в Рослин, что на Лонг-Айленде, и договорился о похоронах на следующий день. Я осторожно, очень осторожно ехал за катафалком до самого Нью-Йорка.


Я остановился в мотеле. Утром прошла простая церемония. В нашем бывшем храме был новый раввин. Он не знал Сару, и я попросил его быть очень кратким. Сотрудники похоронного бюро несли гроб. Распорядитель похорон поместил объявление в газете о церемонии, но пришло всего несколько человек. В Западном Вавилоне на кладбище Бет Мозес две девочки, которые дружили с Сарой в школе, плакали, обнявшись. Рядом стояло человек пять, мужчины и женщины с мрачными лицами, которые знали нашу семью, когда мы жили в Рослине. Я отпустил землекопов и засыпал яму сам. Сначала я бросил несколько лопат камней, слушая, как они глухо стучат по крышке гроба, а потом пошла земля. Над могилой я насыпал небольшой холм.

Полная женщина, в которой я с трудом узнал лучшую подругу Натали из какой-то прошлой жизни, всхлипнула и прижала меня к себе, а ее муж умолял меня поехать к ним домой. Я даже не помню, что ответил им.

Я ушел сразу же, как только закончилась церемония. Проехав пару километров, я свернул на пустынную стоянку возле церкви, где прождал больше часа. Когда я вернулся на кладбище, люди уже разошлись.

Две могилы располагались довольно близко. Я сел между ними, положив на них руки. Никто меня не потревожил.


Я чувствовал лишь боль утраты и одиночество. Когда солнце начало клониться к западу, я сел в машину и уехал.

Я не знал, куда еду. Казалось, машина едет по собственной воле по Уэллвуд-авеню, пересекая перекрестки и мосты.

В Нью-Джерси.

В Ньюарке я остановился у «Старой славы», бара для рабочих, который находится как раз возле шоссе. Быстро выпив три стопки, я почувствовал на себе косые взгляды и внезапно наступившую тишину. Если бы на мне был рабочий комбинезон или джинсы, то все было бы в порядке, но на мне был испачканный землей дорогой синий костюм от Харта Шаффнера и Маркса. К тому же я носил хвост. Я расплатился и вышел, направившись к ближайшему супермаркету, где купил три бутылки джина «Бифитер», с которыми поехал в мотель.

Я слышал десятки рассказов алкоголиков о вкусе выпивки. Некоторые описывают его как «жидкие звезды», «нежный нектар», «пищу богов». Мне никогда не нравился вкус алкогольных напитков, сделанных на основе зернового спирта, я ненавидел свое пристрастие к джину и водке. В мотеле я искал забвения, накачиваясь спиртным, пока не засыпал. Когда я просыпался, я лежал несколько минут, не понимая, где я нахожусь и почему. Потом накатывали воспоминания и ужасная боль, и я снова тянулся за бутылкой.

Это была старая, проверенная временем тактика — в былые времена я тоже пил в запертом помещении, где был в безопасности. Три бутылки джина помогли мне не выбираться из забытья четыре дня. Потом я почти сутки страдал от похмелья. Съев скудный завтрак, я выписался из мотеля и поехал дальше.

Подобный образ жизни я вел прежде, потому очень быстро и легко снова к нему адаптировался. Я никогда не садился за руль пьяным, понимая, что от катастрофы меня отделяют лишь машина, бумажник с кредитными картами и чековая книжка.

Я ехал медленно, практически на автопилоте. Мой разум замер, пытаясь оставить реальность позади. Но рано или поздно наступал момент, когда реальность вторгалась в машину и ехала вместе со мной. Когда боль становилась невыносимой, я останавливался, покупал пару бутылок и заворачивал в ближайший мотель.

Я напивался в Харрисбурге, штат Пенсильвания. Я напивался на окраинах Цинциннати, штат Огайо, и в местах, которые мне совершенно не знакомы. Я напивался и трезвел снова и снова.

Одним теплым утром в начале осени, очень рано, я обнаружил, что еду по проселочной дороге. У меня было сильное похмелье. Передо мной открывался милый холмистый пейзаж, хотя холмы были ниже, чем в Вудфилде, и там было больше обработанных полей, чем леса. Я объехал черную телегу с впряженной в нее лошадью. На телеге сидел бородатый мужчина в соломенной шляпе, белой рубашке и черных штанах с подтяжками.

Эмиш.

Я проехал ферму и заметил женщину в длинном платье и маленькой шапочке, помогавшую двум мальчикам сгружать с телеги тыквы. По другую сторону пшеничного поля еще один мужчина правил пятеркой лошадей.

Меня мучила тошнота, болела голова.

Медленно продвигаясь по сельской местности, я повсюду видел белые или некрашеные дома, милые амбары, водонапорные башни с ветряными мельницами, ухоженные поля. Я думал, что снова попал в Пенсильванию, куда-то в район Ланкастера, однако очень скоро я подъехал к какому-то городку и узнал, что покидаю пределы Эпплкрик, штат Огайо, и въезжаю в городок Кидрон. Во рту у меня пересохло. Всего в километре от меня находились магазины, мотель, холодная кока-кола, еда. Но я этого не знал.

Я мог бы легко проехать мимо того дома, но подъехал к пустой телеге с оглоблями, лежащими на асфальте. Оборванные постромки говорили о том, что лошадь убежала.

Я проехал мимо мужчины, который бежал за кобылой, не желавшей возвращаться к телеге.

Недолго думая, я обогнал лошадь и загородил ей дорогу машиной. Выпрыгнув наружу, я стал перед машиной и замахал руками. С одной стороны дороги был забор, а с другой — пшеничное поле. Когда кобыла остановилась, я подошел к ней, заговорил ласковым голосом и схватил за уздечку.

Громко пыхтя, подбежал мужчина.

— Данке. Зер данке. У вас есть опыт обращения с лошадьми, не так ли?

— У меня тоже когда-то была лошадь.

Мир перед моими глазами поплыл, и я оперся о капот машины.

— Вы больны? Вам помощь нужна?

— Нет, я в порядке. Все в порядке. — Тошнота и головокружение проходили. Мне нужно было лишь убраться из-под прямых солнечных лучей. В машине у меня был тайленол. — Вы знаете, где здесь можно найти воду?

Мужчина кивнул и указал на ближайший дом.

— Вот они дадут вам воды. Постучите к ним.


Фермерский дом окружало пшеничное поле, но здесь жили не эмиши. Я заметил на заднем дворе несколько автомобилей. Постучав в дверь, я прочел небольшую табличку «Иешива Исроел. Дом изучения Израиля». Из открытых окон до меня донеслись голоса, певшие на иврите, определенно один из псалмов.

— О дом Израилев, слава Господу, о дом Аарона, слава Господу.

Дверь открыл бородатый мужчина, которого невозможно было отличить от эмиша. Он был одет в темные штаны и белую рубашку, но на голове его красовалась кипа, левый рукав был закатан, а филактерии[11] обвивали его лоб и руку. За его спиной я увидел сидящих за столом мужчин.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Заходи, заходи. Ты еврей?

— Да.

— Мы ждали тебя, — сказал он на идише.


Никто никому не представлялся. Это сделали позже.

— Ты десятый мужчина, — сказал мужчина с седой бородой.

Я понял, что совершил миньян[12], позволив им закончить с псалмами и приступить к утренним молитвам. Несколько мужчин улыбнулись, еще один глухо пробормотал, что я пришел очень кстати. Я внутренне застонал. Даже в самом лучшем своем состоянии я не хотел бы попасть на службу ортодоксальных евреев.

Однако что я мог предпринять? На столе стояли стаканы с водой, и сперва мне дали напиться. Кто-то протянул филактерии.

— Нет, спасибо.

— Что? Не будь глупцом, ты должен надеть филактерии, они не кусаются, — прогрохотал мужчина.

Очень много лет прошло с тех пор, как я в последний раз надевал филактерии, потому им пришлось помочь мне надеть кожаные ремешки на лоб и руку и закрепить коробочку с текстами Торы на переносице. Между тем двое других мужчин нацепили мне филактерии и проговорили молитву. Никто меня не торопил. Позже я узнал, что они привыкли к нерелигиозным евреям, время от времени забредающим к ним в дом. Это была мицва, считалось благословением иметь возможность помочь и направить. Когда начались молитвы, я обнаружил, что серьезно забыл иврит, но остаточных знаний было вполне достаточно для службы. Когда-то в семинарии меня хвалили за хорошее знание этого языка. Ближе к концу службы трое мужчин стали для каддиша, молитв по недавно умершим, и я стал вместе с ними.