— И где же вы живете? Здесь?

— А куда мне идти? — ответил старец. — Для меня по всей Руси уж двадцать годов места нет. Тут и живу, в каморке, — он махнул рукой куда-то в сторону. — Без света, без тепла, как придется. С Божьей помощью.

— Так, значит, учились в школе, ходили в храм, а потом все украли и сожгли? — произнесла Маренн задумчиво, взглянув на образ Богоматери. — Неужели у истории нет других путей, и к прозрению все народы она ведет через одни и те же испытания? Только одних раньше, других позже?

— А вы ведь не немка, — старик внимательно посмотрел на нее, на ее шинель, на погоны, на буковки «СС» на рукаве, — вы ведь не с ними.

Маренн вздрогнула и повернулась к нему.

— Я австриячка. Но родилась и долго жила во Франции. С детства воспитывали меня в католической вере. Но со временем вера моя иссякла. Увы. Наверное, мера испытаний оказалась слишком велика. Теперь скорее я атеист.

— Нет, нет. Господь никогда не допустит человеку большего горя, чем он может выдержать. Значит, сила духа вашего велика, коли он молчит. Господу известно, что и без него вы сдюжите.

— Во Франции тоже так было. Революция, долой церкви, веру. Потом все вернулось на круги своя. И революции нашлось место, и религии.

— Мне все это известно. И войной была наказана Франция, и крови пролилось немало. Чего один Бонапарт стоил. Теперь вот наш черед, — старик глубоко вздохнул. — Только мне уж не увидеть, как все переменится к лучшему. Помирать уж скоро. Вы идите, — сказал через паузу. — А то ваши хватятся вас. Темно совсем стало.

— Да, да…

Маренн поднялась, подошла к стене, на которой все еще был заметен лик Богородицы. И неожиданно для себя осенила крестом, по-католически, слева направо. И не оборачиваясь, вышла из церкви.

В задумчивости она вернулась в деревню. Ее встретил Раух.

— Оберштурмбаннфюрер уже спрашивал о вас, фрау, — сказал он обеспокоенно. — С вами все в порядке? Вы не замерзли?

— Нет, — она с улыбкой покачала головой. — Не волнуйтесь. Все хорошо.

— Тогда проходите в дом. Устраивайтесь поближе к печке. Там теплее.

— Спасибо, Фриц.

Единственная комната, которую заняли офицеры, была жарко натоплена. Маренн сняла шинель и подошла к печке, прислонившись к теплым кирпичам. Дверь скрипнула. Из сеней вошла хозяйка с посудой. Расставляя на столе миски, исподтишка с любопытством разглядывала тонкую, стройную немку в военной форме с длинными распушенными волосами. Сожалея, что не может пи слова сказать по-русски, Маренн подошла к ней и взяла часть посуды, показывая, что желает помочь накрыть на стол. Хозяйка явно испугалась, замахала руками, оглядываясь на дверь. Маренн жестом попыталась успокоить се. Но женщина, подобрав подол длинной юбки, быстро вышла из комнаты. Вошел оберштурмбаннфюрер в сопровождении Рауха и нескольких офицеров. Побросав шинели на лавку, они сели за стол. Скорцени подошел к Маренн.

— Где ты гуляла? — спросил, ласково сжимая ее руку. — Это опасно, я тебя предупреждал. К тому же холодно. Тебе привет от Ирмы и Алика. Они оба желают нам хорошенько выспаться на русской печке.

— Не думаю, что они нам завидуют, — улыбнулась Маренн.

— Еще бы в такой мороз, в лесной глуши. Ирму озноб прошиб, только когда она представила себе все это. Она ни на что не променяет свою теплую постельку в уютной берлинской квартире.

— Она может себе это позволить. И не скажу, что она неправа.

— Тебе тоже совсем необязательно, — напомнил он. — Ладно, давай ужинать.


Офицеры разливали шнапс, закусывая солеными огурцами и грибами, которые хозяйка достала из своих запасов. Маренн недолго посидела с ними, она почти ничего не ела, потом, сославшись на усталость, встала из-за стола. Через переводчика Скорцени приказал хозяйке постелить фрау в самом теплом месте. Расстегнув китель, Маренн забралась на лежанку, укрывшись пестрым лоскутным одеялом. Еще раз поймала на себе ее удивленный взгляд, видимо, внимание женщины привлекло тонкое кружевное белье под кителем фрау, но едва заметив, что Маренн на нее смотрит, женщина надернула на лицо край цветастого платка и отвернулась.

Офицеры еще долго сидели за столом, переговаривались вполголоса, приглушенно смеялись, чтобы не беспокоить фрау. До нее доносился стук кружек, знакомый запах сигарет.

Наконец Скорцени подошел к печке, поднялся на приступку.

— Ты спишь? — спросил, подняв занавеску.

— Нет еще. Дай мне сигарету.

Он протянул ей пачку. Она вытащила одну. Щелкнув зажигалкой, Отто дал ей прикурить.

— Сейчас я приду.

Он отошел. Через минуту послышался шум отодвигаемых стульев, шаги по комнате. Кто-то неожиданно громко рассмеялся.

— Скажи хозяевам, пусть уберут завтра, — приказал Скорцени переводчику.

Офицеры разошлись. Скорцени поднялся к Маренн на лежанку.

— Ну что здесь такое? — поинтересовался он. — Мне места хватит?

Она пододвинулась к стене.

— Должно хватить.

— Чем тесней, тем лучше.

Он улегся рядом, расстегнув китель. Было тихо. За маленьким тусклым оконцем хлопьями падал снег. Он взял у нес сигарету, потушил, бросил окурок на пол. Потом обнял, прижимая к себе. Она почувствовала, что его дыхание стало глубже, порывистей. Он приник к ее губам глубоким, страстным поцелуем, расстегнув рубашку на груди, и с возбуждением ощущая, как ее теплая упругая грудь, освобожденная от тонких французских кружев, буквально вылилась ему в руку. Он наклонился, целуя ее шею, плечи. Сдернув мешавший галстук, расстегнув его рубашку, она ласкала руками его сильные плечи и мускулистую грудь. Он все тесней прижимал ее к себе. Его руки ласкали ее ноги, приподнимая юбку. Наконец, тяжело дыша, он опустился на нее, и все ее тело словно пронзило раскаленным добела металлическим прутом, до сердца, до самого горла.

— Mon Dieu, mon Dieu! — прошептала она по-французски, сдерживая стоны. Его руки еще сильнее сжали ее груди. Раскаленный прут точно взорвал изнутри все ее существо. Не удержавшись, она застонала от боли и страсти.


Она не знала, как это случилось и кто убил этого солдата. Но в одном из домов на окраине деревни солдата, вышедшего ночью на двор по нужде, нашли мертвым.

Маренн проснулась от странного шума, доносившегося с улицы. Она не знала, как долго спала и сколько времени, но за окном уже стало светло, как днем. Скорцени уже не было рядом с ней.

Быстро одевшись, Маренн спрыгнула с лежанки и, накинув шинель, вышла на крыльцо. Вся деревня была ярко освещена несколькими мощными прожекторами, которые превратили ночь в день. Всюду сновали солдаты в полном обмундировании, слышались громкие крики команд, лай собак, стрельба, взрывы, крики о помощи. Будто и не было тишины и никто не ложился спать в эту ночь. Эсэсовцы окружили деревню. Небольшими группами они врывались в дома, выламывая и выбивая двери, если их не пускали или не успевали открыть, выгоняли жителей на улицу, кто в чем был — полуодетыми, испуганными. Потом бросали в дома гранаты. Жители деревни, старики и женщины, стеная, метались по улице, но всюду натыкались на автоматчиков, которые сгоняли их в общую группу. Маренн выбежала со двора на улицу. Увидев ее, солдаты расступились.

— Что происходит? — спросила она одного из них, который стоял ближе.

— Убили одного из наших, — доложил тот. — Приказано найти виновных и наказать.

— Где господин оберштурмбаннфюрер? — спросила Маренн.

— Он там, дальше, с адъютантом, — солдат махнул рукой, показывая на соседние дома.

— А кого-нибудь уже нашли?

— Так точно, — доложил солдат. — Двое скрывались на чердаке в самом крайнем доме. Да вон они!

Теперь Маренн и сама увидела виновных. Их вели по улице, босых по морозу. Двое мужчин в разорванном обмундировании Красной армии. Один из них был тяжело ранен и едва передвигал ноги, опираясь на плечо своего товарища. Два немца за их спинами подгоняли пленников прикладами. Маренн поняла, что их ведут на казнь. Место было подготовлено на небольшой площадке между домами. Здесь установили пулемет. Рядом выстроился караул. Маренн увидела Скорцени. Он стоял в окружении офицеров. Она быстрым шагом направилась к ним. Но вдруг остановилась. На пороге одного из домов она увидела старика с раздробленной головой, стена вокруг него была запятнана кровью. Она вдруг почувствовала, как тошнота подступает к горлу. Но собравшись с духом двинулась дальше. Скорцени встретил ее холодно.

— Зачем ты пришла? — спросил с явным раздражением. — Иди в дом.

— Нет, я останусь, — тихо, но твердо произнесла она.

— Иди в дом! — приказал он.

— Я останусь, — настойчиво повторила она.

Пленных подвели к стене. Согнали жителей. Какой-то пьяный ротенфюрер громко хохотал, заставляя древнюю старуху со скрюченными болезнью руками передвигаться на корточках по обледеневшему снегу. Маренн отвернулась. Ее взгляд упал на пленных. Один из них раненый, совсем еще мальчишка, держался из последних сил. В глазах его стояли слезы, которые он отчаянно пытался скрыть. Другой постарше взирал на все происходящее с видимым спокойствием. Он повернул голову в сторону Маренн. Глаза их встретились. Русский внимательно посмотрел на нее. Она заметила, что во взгляде мелькнуло удивление, потом насмешка. Маренн не выдержала. Она повернулась к оберштурмбаннфюреру.

— Я прошу тебя отменить казнь, — попросила она. — Они же больные, раненые…

— Это не твое дело, — отрезал он и поднял руку в блестящей черной перчатке, подавая знак пулеметчику. Маренн схватила его за руку, опуская ее.

— Ты слышишь, я прошу тебя, — повторила она.

Он грубо оттолкнул ее и снова поднял руку. Маренн с отчаянием взглянула на пленных. В глазах старшего на этот раз мелькнуло что-то похожее на уважение и… сожаление. Пулеметчик изготовился к стрельбе. Скорцени подал знак. Какая-то женщина вскрикнула в толпе. Маренн неожиданно бросилась вперед и упала на снег — пули просвистели над ее головой. Побледневший оберштурмбаннфюрер сделал знак адъютанту. Раух подбежал, наклонившись, осторожно поднял ее.

— Вас не поранили? — спросил встревоженно, поддерживая под локоть. — Господин оберштурмбаннфюрер просит вас подойти к нему. Опираясь на руку Рауха, Маренн подошла к Скорцени. Он был бледен, скулы на лице выступили от напряжения, шрам на щеке стал заметнее. Жестом приказав Рауху отойти, он крепко сжал ее руку и, притянув к себе, произнес ледяным тоном:

— Стой здесь и смотри, если ты пришла. И не смей отворачиваться, а тем более показывать всем истерику. Здесь тебе не Франция, и я не твой отец, чтобы позволить бегать под пулями в угоду эмоциям. Да и тебе уже не восемнадцать лет, Маренн. Пора заканчивать со спектаклем. Солдаты смотрят на тебя. И не столько на тебя, сколько на меня. Стой и смотри. Ясно? — крепко сжав пальцами ее щеки, он насильно повернул ее лицо в сторону жертв. Она почувствовала боль. Не желая терпеть, она оторвала его руку.

— Ты мне не то, что не отец и не муж, ты мне вообще никто, — ответила вполголоса, сдерживая дрожь. — Ты мне то же самое, что и им, — она кивнула в сторону пленных. — Охранник в лагере военнопленных. Только лагерь немного повольготнее, да…

Договорить она не успела. Снова застрочил пулемет. Закричали женщины в толпе. Истекая кровью, пленники медленно сползли вдоль стены на землю. Молодой был еще жив — старший закрыл его собой, приняв на себя всю очередь. Он стонал, корчась на снегу. К нему подошел автоматчик, чтобы добить. Маренн инстинктивно сделала шаг вперед. Она ясно ощущала, что если сейчас Скорцени не прикажет эсэсовцу остановиться, все, что связывало ее с ним, все моральные, душевные нити оборвутся навсегда. Они и так-то были непрочны. Она шагнула вперед со смертельной готовностью подвести черту под собственной судьбой, с готовностью вернуться в лагерь, принять любую муку, ее даже сейчас не останавливала мысль о Штефане и Джилл, как обычно. Она не могла смотреть на все это и не воспрепятствовать.

— Отставить! — приказала она, не дождавшись команды Скорцени.

Солдат опустил автомат. Он ведь не знает, что она такая же пленница, как эти двое. На ней эсэсовский мундир с погоном оберштурмбаннфюрера, он обязан подчиниться ей.

— Устав запрещает повторный расстрел, — она повернулась к Скорцени и с вызовом взглянула на него, ее зеленые глаза блеснули.

Солдат тоже вопросительно смотрел на него.

— Встаньте в строй, — произнес Скорцени, и эсэсовец отошел.

— Устав запрещает повторный расстрел, госпожа оберштурмбаннфюрер, — продолжил Скорцени, неотрывно глядя на Маренн, — но это не имеет отношения к военнопленным. По отношению к ним действуют совсем другие правила, и вам, как члену войск СС, должны быть известны указания рейхсфюрера на этот счет. Однако вы правы, мы поступим по-другому, — едва заметная усмешка скривила его губы.