— Возможно, вам требуется помощь? — нагловато осведомился он, подходя. — Может, и я на что-то сгожусь?
— Я помню, что вы умеете делать уколы, — твердо ответила Маренн, даже не повернувшись. — Но пока что уколы не требуются. И я справлюсь сама.
— Я прошу меня простить, — продолжил он уже мягче, — что позволил себе отлучиться. Знаете ли, меня замучили эти проверяющие из Берлина. Всякий раз только отрывают от работы. Но мне не сказали, что на этот раз приедете вы. Поверьте, если бы знал, встретил бы первым у ворот. Мы давно не виделись, фрау Ким. Вы так заняты в госпиталях.
— Да, мы давно не виделись, — ответила Маренн, распрямляясь. — И должна заметить, господин гауптштурмфюрер, как главному врачу, что я нахожу вашу больницу совершенно не соответствующей тем санитарным нормам, которые установлены рейхсфюрером СС. И хотела бы узнать о причинах.
Она повернулась. Бруннер стоял идеально причесанный, в подогнанном по фигуре мундире, с белоснежным воротничком и манжетами. Лицо гладко выбрито, на ногтях поблескивал маникюр. Идеальный ариец для плаката доктора Геббельса. Светлые глаза слегка прищурены, явно чувствуется, что он совсем не рад ее визиту, ощущает опасность, но всячески старается это скрыть под показной любезностью.
Впрочем, не столько сам Бруннер привлек внимание Маренн — за его спиной на пороге барака маячило странное существо в серой бесформенной одежде, с совершенно белой кожей и такими же белыми волосами. Глаз и лица рассмотреть было невозможно, их скрывали темные очки с широкими стеклами. «А вот и ассистентка», — мелькнуло в голове у Маренн. Она хотела уже повернуться, чтобы показать на нее Ральфу, но вовремя остановила себя. Нельзя было проявлять заинтересованность. К тому же Ральф, без сомнения, все хорошо видел сам.
Ассистентка пристально смотрела на приезжую, сероватые губы ее кривились. По манере движения и нескольким жестам, которые эта особа сделала, войдя в барак, Маренн сразу определила, что это умственно отсталая женщина, у которой недостаток психического развития с лихвой компенсируется лютой жестокостью. Скорее всего, она попала в лагерь из-за своей неполноценности, но при помощи лекарств Бруннер приручил ее и сделал своей рабой. Маренн чувствовала, что альбиноска постоянно наблюдает за ней, готовая броситься при малейшей опасности для своего хозяина. Это был настоящий телохранитель, и Бруннер, конечно, мог чувствовать себя уверенно. В лагере, во всяком случае, ему ничто не угрожало. Мог ни в грош не ставить ни самого коменданта, ни его помощников. Что он, собственно, и делал.
— Конечно, уважаемая фрау Ким, у нас есть недостатки, — тонкие губы Бруннера растянулись в улыбке. — И я готов принять вашу отповедь. Без сомнения, весьма справедливую. Но у нас есть и успехи. Причем они столь значительны, что, ознакомившись с ними, вы наверняка будете более снисходительны к той стороне нашей деятельности, которая не столь совершенна.
— И каковы же эти успехи? — осведомилась Ким.
— Прошу в мою лабораторию, — любезно пригласил Бруннер, — оставим этот хлам, — он махнул рукой на больничный барак. — Я хочу показать вам кое-что посерьезнее. Будет о чем доложить рейхсфюреру.
— Вот здесь мы проводим инъекции, заборы крови, — Бруннер распахнул перед Маренн белоснежную дверь прекрасно оборудованной лаборатории, которая находилась на отдаленной территории лагеря, на расстоянии от бараков и лагерной администрации. — В данный момент мы работаем более чем над сотней экспериментов, различного содержания. Например, производим надрезы на теле нестерилизованными инструментами и оставляем раны открытыми, наблюдая за тем, что с ними происходит. Иногда смазываем раны ядом и изучаем последствия. Конечно, очень трудно подбирать экспериментальный материал. Мне приходится тратить время на то, чтобы самому встречать поезда с узниками и осматривать каждого, решая, кого взять для опытов. В этом смысле, я думаю, вы понимаете меня, — он бросил взгляд на Маренн. — Вам также приходится отбирать раненых, разъезжая по госпиталям, для того, чтобы оперировать их в Шарите. Это никому нельзя доверить. Только мы сами знаем, что нужно. Точнее, кто. Особенно меня интересуют близнецы. Я селю их в отдельном бараке, сейчас их у меня около тысячи. Пытаемся сшивать их вместе, менять цвет глаз при помощи различных химикатов.
— Вы все это делаете с живыми людьми? — глухо спросила Маренн.
— Ну конечно, — Бруннер пожал плечами. — В основном евреи, цыгане, такой материал. Я даже не применяю анестезию. Зачем тратить на это отребье ценное вещество, которое пригодится вам, хирургам, оперирующим наших солдат, раненных на фронте. Эти и так потерпят.
— И что, многие выживают?
— К сожалению, не многие, — Бруннер вздохнул. — Впрочем, и тех приходится умерщвлять. Ведь они уже никуда не годны.
— А могу ли я узнать, в чем цель этих экспериментов? — жестко осведомилась Маренн. — Какие задачи вы перед собой ставите? Какая их польза для науки?
— Цели у нас разные, уважаемая фрау Ким, — тонкие губы Бруннера снова растянулись в узкой улыбке, но глаза остались холодными, с истинно волчьим равнодушием к жертве. — Не о всех я имею право вам доложить, даже несмотря на то, что вы имеете документ личного представителя рейхсфюрера СС. Это информация высочайшей степени важности. Но кое о чем расскажу. Например, мы проводим опыты по заданию люфтваффе. Определяем воздействие низких температур на человека.
— И как же вы это делаете?
— Закрепляем человека в неподвижной позе, обкладываем его льдом, ставим специальные датчики и наблюдаем, сколько пациент продержится.
— Пациент? — это слово как-то резануло ухо Маренн. — Заключенный скорее.
— Заключенный пациент, — уточнил Бруннер. — Впрочем, какая разница. Мы также экспериментируем с различными вирусами, это уже по просьбе военного министерства. Вы, верно, слышали, что не за горами бактериологическая война. У нас имеется для этих целей специальное помещение, которое позволяет сохранить жизнеспособность микроорганизмов до посева. В результате повышается вероятность их обнаружения в исследуемом материале. Пожалуйста, пройдемте, я покажу, — он пригласил Маренн в соседнюю комнату. — Специального костюма не надо. Весь материал надежно убран. В связи с вашей проверкой сегодня эксперименты не проводятся. Во избежание неприятных инцидентов. Сюда, пожалуйста, госпожа оберштурмбаннфюрер.
Они вошли в соседнее помещение. Здесь все было выкрашено в белый цвет — шкафы, стеллажи, верстаки, сейфы — и ярко освещено искусственным светом. Окна с плотно закрытыми ставнями. Во всем сразу чувствовалась аккуратность и основательность хозяина. Маренн ничего не удивило — она повидала немало лабораторий на своем веку, и эта, собственно, ничем не отличалась от прочих. Ее внимание привлекла женщина, которая находилась в комнате. Она была одета в голубой защитный костюм, волосы скрывала шапочка. На лицо, когда Маренн и Бруннер вошли, она надернула марлевую повязку, но Маренн успела заметить, что у женщины мертвенно-серый цвет лица, а глаза явно разных цветов — один темно-коричневый, другой — светлее.
— С какими же микроорганизмами вы работаете? — спросила Маренн, внимательно глядя на женщину.
— О, с самыми разными, — ответил Бруннер. — Например, тиф, оспа, водяная гангрена. Мы называем ее нома. Эта болезнь очень интересна, — он явно оживился. — Вы, верно, знаете, она поражает слизистые оболочки губ, полость рта, приводит к образованию незаживающих ран. Нома даст очень большой коэффициент летальных исходов, и по ряду причин ее можно рассматривать как самое перспективное направление в разработке будущего оружия. Однако бактерии еще требуют модификации, и мы сейчас работаем над этим. Мы хотим создать своего рода генетическое оружие, то есть такую разновидность болезни, которая поражала бы представителей одного народа и оставалась бы безвредной для другого.
— Разве это не утопия? — Маренн с сомнением покачала головой. — Может быть, вы зря тратите деньги рейхсфюрера? А заодно и занимаете его внимание?
— Ни в коем случае, — уверенно ответил Бруннер. — Подобные разработки велись в Соединенных Штатах еще до войны, я читал о них. Основываясь на всех полученных данных, у нас и за границами рейха, мы надеемся создать такую разновидность номы, которая бы развивалась у людей с темным цветом радужной оболочки глаз и не поражала бы голубоглазых.
— То есть вы хотите сказать, чтобы арийцы оставались живыми, а темноглазые славяне и прочие неарийские народы, противостоящие рейху, исчезли?
— Именно так, госпожа оберштурмбаннфюрер, — Бруннер кивнул. — Кроме того, мы изучаем генетический механизм передачи цвета глаз от родителей детям. Мы прививаем ному близнецам. И наблюдаем за тем, как протекает болезнь. Врачебная помощь зараженным не оказывается. Но если одному из близнецов удается перебороть болезнь, мы умерщвляем его инъекцией и вскрываем тело, чтобы выяснить природу индивидуальной переносимости болезни. В основном мы экспериментируем на цыганах. Но знаете, я был поражен, — вдруг рассмеялся он. — Мне сказали, что изначально у цыган были голубые глаза. Я приказал во что бы то ни стало найти мне голубоглазых цыган, и, представьте, не далее, как в феврале, мне привезли четверых. Мы умертвили этих людей, вынули глазные яблоки и отправили рейхсфюреру, чтобы он приказал исследовать их в Берлине.
— Для чего? — спросила Маренн, едва скрывая негодование.
— Чтобы выделить вещество, которое в человеческом организме отвечает за цвет радужной оболочки глаз. В дальнейшем его можно было бы использовать в качестве нейтрализатора генетической модификации гангрены, которую мы разрабатываем.
— Я смотрю, у вас действительно есть успехи, — заметила Маренн и спросила, указывая на женщину в лаборатории: — Это ваша сотрудница?
— Да, и сотрудница тоже, — ответил Бруннер уклончиво. — Но в основном — объект для исследований. Это заключенная. Из евреев. Но не без медицинских способностей. Она помогает мне в лаборатории, все убирает здесь, следит за порядком. Кроме того, я регулярно делаю ей заборы крови и ввожу специальные химические соединения. Уже могу сказать, что достигнуто полное бесплодие. У нее больше никогда не будет детей. Кроме того, как вы сами видите, фрау Ким, мы работаем и над цветом глаз, используя и эту заключенную в частности. Мы хотим добиться, чтобы в будущем у арийцев у всех поголовно были исключительно голубые глаза. Но здесь наши успехи куда как скромнее, удалось достичь лишь частичного просветления одного глаза, а мне бы хотелось, чтобы у нее один глаз был коричневым, а другой голубым.
— То есть хотите сказать, что, забирая кровь, вы намеренно лишаете женщин возможности рожать детей? — опустив голову, спросила Маренн. — И ради чего же такие старания? Чтобы человечество исчерпало себя?
— Напротив, уважаемая фрау Ким, — Бруннер улыбнулся шире, показав передние зубы, остренькие, как у молодой овчарки, — Чтобы человечество исправилось. Вы занимаетесь благороднейшим делом, возвращаете рейху самое ценное — его воинов — снова ставите их в строй. Честь и хвала, но вы даже не представляете, какие задачи приходится решать, чтобы эти самые воины, когда они одержат окончательную победу, чувствовали себя комфортно на покоренных территориях. Какие цели ставит перед нами рейхсфюрер? Это грандиозная очистка европейских земель от неполноценных народов. Нам приходится проводить массу экспериментов по разработке более или менее дешевой технологии стерилизации людей. Это требует больших сил и времени. А рейхсфюрер требует, чтобы золотой дождь пролился, чуть ли не завтра. Он хочет, чтобы мы выработали эффективные методики уничтожения репродуктивной способности целых этносов. И рейхсфюрер совершенно прав. Сколь высоки ни были бы достижения нашей науки, сколь самоотверженно вы, фрау Ким, и другие военные врачи, ни трудились над тем, чтобы как можно меньше наших солдат умирало в госпиталях, как бы ни умствовали наши стратеги, сочиняя операции с наименьшим количеством потерь, людей высшей расы всегда меньше, чем неполноценных отбросов. И эти неполноценные плодятся куда быстрее. Если их не остановить, они скоро будут залезать к нам в окна, как тараканы, которых не доморили.
Бруннер мгновение помолчал, размышляя, потом продолжил с заметным пафосом: — Врага необходимо не только победить, но и искоренить. В тех случаях, когда его не нужно убивать, следует лишить возможности воспроизводить себя. Например, по данным гестапо в плену у нас сейчас находится три миллиона большевиков. Всех их можно стерилизовать, но в то же время они будут пригодны для работы и более послушны. Это как кошки, — он усмехнулся. — Пока их не стерилизуешь, они показывают коготки, а когда с будущим размножением покончено — они становятся ласковыми и послушными. Также и люди.
— То есть что люди, что кошки, что тараканы, прошу прощения, это все одно? — заметила Маренн и снова взглянула на женщину в лаборатории. Та сделала несколько шагов, переходя от одного стола к другому, и Маренн увидела, что она хромает — одна нога короче другой. Вряд ли этот дефект был врожденным.
"Доктор Смерть" отзывы
Отзывы читателей о книге "Доктор Смерть". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Доктор Смерть" друзьям в соцсетях.