— Вот и я говорю, — согласился Скорцени, — в тридцать восьмом сам лично устраивал его и Джилл на обучение. Что-то тут не вяжется. Но Анна в сумасшедшем доме. Это факт. С ним не поспоришь.

— Он показал тебе какие-то бумаги? Заключение врачей? Какой у нее диагноз? — спросил Науйокс. — С какой стати ты веришь ему на слово? Сам-то он, этот Людер фон Блюхер, нормальный? Может, его самого надо отправить на экспертизу. Может, он получил ранение в голову на фронте, а теперь начались галлюцинации. Признаться, я был обеспокоен, что ты к ним отправился. Если бы ты не появился еще час или полтора, я бы взял парней и отправился к ним сам, проверить, в чем, собственно, дело.

— Я не думаю, что для него большое удовольствие встречаться со мной просто так, — заметил Скорцени. — Он и его брат Хуберт явно опечалены всем тем, что произошло с Анной, и это еще слабо сказано. И факт состоит в том, что она действительно больше никогда не появилась в Берлине. А это очень на нее не похоже.

— Анна фон Блюхер сошла с ума. Ха-ха. Никогда бы не подумал. — Науйокс с усмешкой мотнул головой. — Вот так поворот. А ведь была такая уравновешенная девица, просто кремень, хоть на спецзадание отправляй. Жаль, Ирма ничего об этом не узнает, — он вздохнул. — Ее бы позабавило такое дельце.

Он помолчал. Затем, вскинув голову, взглянул на Скорцени.

— А с чего они взяли, что это Ким упрятала ее в психушку? Зачем? И как бы она могла там находиться, что бы нам в Управлении об этом ничего не было известно? Они, правда, того, — Науйокс повертел пальцем у виска. — Сами не знают, о чем говорят.

— По их словам она находилась там под фамилией матери. Поместил ее в Шарите какой-то помощник де Криниса, фамилия которого им неизвестна, они во всем полагались на семейного доктора и его связи. А Ким… Людер утверждает, что она в прямом контакте надломила психику Анны и спровоцировала болезнь. Отвела ее в Шарите, и так показала какого-то тяжелобольного, чтобы Анна испугалась. Ты веришь в такое?

— Ким?! — Науйокс снова присел на нары. — Которая собственными руками спасла столько людей? Которая готова спорить с Мюллером за каждого заключенного, чтобы его как можно скорее отдали Красному Кресту, еще недавно в марте и апреле. Спорить так, что даже Мюллер не выдержал, сдался, делай, что хочешь, только отстань. Ким намеренно лишила рассудка какую-то вздорную девицу, только за то, что она обещала устроить неприятности ее сыну в армии, когда он туда, может быть, пойдет. А кто тогда, в тридцать восьмом году, мог точно утверждать, что Штефан пойдет в армию? Он мог пойти по линии Риббентропа или Геббельса, остаться у нас в Управлении. Он же сам захотел вступить в армию, воевать, как его отец, этот английский художник, как его там, я уже забыл. Ким, ты, я, Ирма, чуть ли не сам Шелленберг его отговаривали, точно предчувствовали, чем закончится. Но он настоял на своем. Повторил судьбу отца. Был ранен в сражении, только тот благодаря Ким пожил еще немного, а на Штефана такой сестры милосердия не нашлось, он сгорел в танке. Но только, скажите мне, что за провидица такая эта Анна фон Блюхер, что она еще осенью тридцать восьмого года, когда еще и войны-то не было, уже знала наперед, как все будет. Да еще Ирме рассказала. Нет, не смешите меня. Все это выдумки. Весьма нездоровые. Я бы на твоем месте, — он наклонился к Скорцени, — не очень то доверял их болтовне. Ни в каком Анна не в сумасшедшем доме, просто уехала от войны в Швейцарию и живет там себе спокойненько. Зачем ей терпеть бомбежки? Будь мы сейчас на Беркаерштрассе, можно было бы проверить, кто ей выдавал документы на выезд и когда. А заодно и всех фон Блюхеров прошерстить, как у них вообще с головой. Может, у них это семейное заболевание — сумасшествие. По мужской линии. И болен как раз Людер, а ему кажется, что больна Анна. Такое я слышал, у них бывает. Вот кого надо бы показать де Кринису.

— А кем мы были для нее? — Скорцени опустил голову. — Ты думал об этом?

— Для кого? — Науйокс не понял. — Для Ким? В каком смысле? Ты еще сомневаешься? — он усмехнулся.

— Может быть, все-таки врагами? Надсмотрщиками в лагере, как этот Ваген, который издевался над ней и ее детьми?

— Мне кажется, что полфляги шнапса выпил я, а не ты, — Науйокс подошел и встал напротив. — Но голова у меня на месте? А чем тебя напоили фон Блюхеры, что у тебя мозги съехали? Кто был для нее надсмотрщиком? Ты? Вальтер Шелленберг, прошу прощения?! Профессор де Кринис? Конечно, Ким скрытная женщина, она вся в себе, ее так просто не поймешь. И у нее весьма богатое прошлое, которое тоже никуда не денешь.

Она самостоятельная, ей вроде как никто не нужен. Но уверен, что если у нее и были какие-то сомнения, какие-то остатки обиды, то это кончилось в тот день, когда погиб Штефан. Она сделала свой выбор. Я не сомневаюсь в этом. Иначе не осталась бы до конца, до самого краха. Она сбежала бы раньше, и Шелленберг помог бы ей в этом. Наверняка, он предлагал ей, и не один раз, я думаю. Но она осталась. А что касается Анны фон Блюхер, — заложив руки за спину, Науйокс прошелся по землянке. — Не думаю, что мы скоро узнаем, где правда. Не до Анны нынче. Если она в сумасшедшем доме, то это жаль, конечно. Но мало ли горя теперь? Она по крайней мере в безопасности. И у ее братьев хватит средств, чтобы содержать ее до конца. А у нас вряд ли сейчас есть время и возможность разбирать, кто кого куда водил на экскурсию в тридцать восьмом году. Боюсь, что нескоро мы свидимся и с Маренн, если вообще когда-либо свидимся, — он вздохнул, — чтобы спросить ее о этом. Но, знаешь, даже если мы и свидимся, я бы не стал ее спрашивать. Я бы расцеловал ее, с твоего разрешения, конечно, — он усмехнулся. — За все, что она сделала для Ирмы. И даже за то, что она не смогла для нее сделать. — Он помолчал. — Смерть никому еще не удалось победить, — продолжил, понизив голос, — я солдат, меня не напугаешь, но хотел бы знать, что Маренн и Джилл добрались до Парижа, и им больше ничего не угрожает. Что для них кончилась война.

— Так и есть, господин штандартенфюрер.

Скорцени и Науйокс оба повернулись на голос. Раух. Он спустился по ступеням в землянку.

— Я проводил фрау Ким и ее дочь до швейцарской границы. Они в безопасности. Для них все кончилось.

— Фриц!

Скорцени быстро поднялся и обнял адъютанта. Больше, чем адъютанта. Своего друга. Раух побледнел, оброс щетиной, осунулся. Но все же он пришел. Пришел.

— Фриц. Живой…

— И ты живой…

— Как ни странно, — невесело пошутил Науйокс. — Ну, садись.

Горьким был рассказ Рауха о последних днях обороны Берлина, и о том, что им с Маренн пришлось пережить там. Разлив остатки шнапса по железным кружкам, они молча почтили память тех, кто погиб.

— Интересно, кто помянет нас, — все так же мрачно заметил Науйокс.

— А ты уже на тот свет собрался? — спросил Скорцени. — Не рановато?

— Рановато, не рановато, а меня там ждут.

— Когда я прощался с ней, она просила меня сказать тебе, — произнес Раух, глядя Скорцени в лицо, — что любит и будет ждать. Всегда. Всю жизнь. Мне очень хотелось добраться сюда живым, чтобы передать тебе ее слова.

— Спасибо, Фриц, — Скорцени с неподдельной теплотой сжал руку адъютанта. — Я едва смел надеяться на то, что все получится. Устал?

— Очень. Но ради Маренн и Джилл я сделал бы еще не то…

— А как Джилл? — осведомился Науйокс. — Как ее голова? Надеюсь, все-таки не так серьезно?

— Ей стало лучше. И она, к большой нашей радости, смогла идти сама. Иначе пришлось бы очень туго. Маренн, конечно, волновалась, что такой переход не пройдет для Джилл бесследно. Что делать — другого выхода не было. Русские пришли в Шарите. Так что нам пришлось пойти на хитрости, а потом просто сбежать, воспользовавшись непогодой. Джилл вела себя молодцом. Но все время плачет о Ральфе…

— Надо думать. Я с радостью дал бы тебе отдохнуть…

— Я понимаю, Отто. ТОЛЬКО побреюсь — и я готов.

Пока Раух приводил себя в порядок, Скорцени переговорил с Науйоксом. Прежде чем приступить к осуществлению плана, надо было сделать первый, очень важный шаг. Выкупить себе свободу, принеся жертву, которая давно уже была намечена, — обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер. Его не предполагалось брать с собой в «голубой экспресс», который доставит их к станции новой жизни. Он будет тем, кто перед всем миром будет отвечать за деятельность СС. Для Кальтенбруннера наступило время расплаты. Вот во что ему обойдется конфликт с Шелленбергом. Его просто вычеркнули из списков тех, кто, скрывшись за его спиной, уютно расположится в ближайшем будущем на заранее обустроенных ранчо Южной Америки в ожидании лучших времен, ни в чем не зная нужды и потихоньку, конспиративно, будет продолжать свою деятельность. А Кальтенбруннера повесят. За них за всех. Так решил Вальтер Шелленберг. Он не простил Кальтенбруннеру притеснений, которые ему пришлось терпеть от шефа СД в последние годы. К тому же толку от Кальтенбруннера мало, он туповат и труслив, а потому — опасен. Он мог предать, а значит, от него надо избавляться. Такой балласт обычно сбрасывают в первую очередь с тонущего корабля. Игра, которая вот-вот должна начаться, — не для него. Он просто запутается в ней и запутает всех остальных. Скорцени не сомневался, что единственная цель Кальтенбруннера состояла в том, чтобы украсть припрятанные в горах сокровища и документы и за них выкупить свободу, почтительность и комфорт, предав всех остальных. Этого нельзя допустить. Итак, решение было принято давно. Теперь надо его исполнять. Науйокс отправится к Кальтенбруннеру и позаботится о том, чтобы американцы вовремя обнаружили его. Тем более что сдаваться в плен вдвоем им нельзя. Два высокопоставленных офицера Шестого Управления — это вызовет подозрения. Надо действовать поодиночке. Так вернее. Каждый рассчитывает на себя. Надо прорваться, а там… Там встретимся.

Связавшись с агентами союзнических спецслужб, вошедшими в руководство местных групп Сопротивления, которым было поручено выслеживать укрывшихся в высокогорных логовах эсэсовских главарей, штандартенфюрер СС Альфред Науйокс раскрыл им местонахождение обергруппенфюрера СС Эрнеста Кальтенбруннера. На рассвете 12 мая 1945 года «охотничья хижина» шефа РСХА была окружена, и он без выстрелов вместе с охраной сложил оружие. «Молодец, Алик», — мысленно похвалил себя Науйокс, которому признательность союзников открывала неплохие перспективы в будущем. Практически, оно было обеспечено.

Теперь — Раух. Ему отводилась одна из главных ролей в разыгрываемом действе. Адъютанту предстояло остаться стражем нацистских богатств, спрятанных на дне озера Топлицзее и в других альпийских тайниках. Ему не нужно сдаваться американцам и получать индульгенций. Необходимо было просто исчезнуть, сгинуть с глаз долой, отсидеться. А когда обстановка более или менее нормализуется — выйти из укрытия, сменив эсэсовский мундир на штатский костюм, черную фуражку с высокой тульей на безобидную тирольскую шапочку с кисточкой. И под новым именем, по новым документам, изменив до неузнаваемости внешность, как ни в чем ни бывало поселиться в фешенебельном квартале Граца, столице земли Штирии, на территории которой расположен район Зальцкаммергута и озеро Топлицзее. Его задача состояла в том, чтобы вести размеренную благопристойную жизнь в соответствии со своим новым занятием — но документам он будет учителем в местной гимназии, — и тайно хранить богатство рейха от любопытных глаз. А тем более, от глаз и рук тех, кто в ближайшем будущем ринется по следам исчезнувших золотых запасов гитлеровской Германии и важнейших документов СД, хранить до тех пор, пока они не потребуются вновь.

Ну, вот и все. Простившись с Раухом и Науйоксом, Скорцени и те, кто еще оставался с ним, сдались в плен. На первом же допросе бывший обер-диверсант фюрера потребовал немедленно доставить его к высокопоставленному офицеру американской военной разведки. Тогда же он предложил свои услуги для тайной войны против коммунизма, и не теряя времени изложил общий план заранее продуманных диверсионных операций. Его показания, записанные на кинопленку, затребовал сам Дуайт Эйзенхауэр.


Париж ликовал, празднуя победу. В такой великий и радостный день прибыла она в столицу своей юности, на вокзал, с которого десять лет назад поезд увез ее в Берлин. В ее памяти сохранился еще один, такой же светлый и незабываемый для каждого француза День Победы — День Победы в Первой мировой войне.

Так же как и тогда, сейчас она была чужой на этом празднике. Но все-таки вместе с Джилл, сойдя с поезда, доставившего ее из Берна, она направилась на Елисейские Поля. Память звала ее. И она не могла противиться.

Здесь, на Елисейских полях, двадцать пять лет назад израненный, изуродованный осколками английский лейтенант на глазах всех победивших наций бросил на землю перед восседавшим на белом коне маршалом свои награды, полученные за Марну и Верден. И вот четверть века спустя у Триумфальной Арки — генерал де Голль, члены правительства Национального Совета Сопротивления, генералы, префекты, командиры маки, летчики эскадрильи «Нормандия — Неман»…