— Да что вы панику порете?! — взорвался наконец Лапин. — Парень-то тут при чем? Он у нас на заводе два года отработал!

— А вот это особенно любопытно, товарищ Лапин, — с язвительной вежливостью проговорил и обернулся к нему особист. — Как это сынка такой особы в летное училище принимали, потом в школу летчиков-испытателей, на военный завод? Полагаю, не без вашей бескорыстной, так сказать, помощи…

Лапин зло дернулся, но опять поспешил вмешаться Минк:

— А вы знаете, Виктор Петрович, — мягко заметил он, эдак и мне, пожалуй, придется завтра пропуск сдать. Дед мой, между прочим, был немецкий барон, форменный эксплуататор, мать из богатого дворянского рода…

Тарасенко в изумлении уставился на Главного — знал, что он терпеть не мог, когда теребят его экзотическое происхождение.

— Не до шуток, Игорь Евгеньевич, не до шуток, — буркнул особист. — Какая уж тут заграница?! Да за то, что я такого фрукта к секретной военной технике подпустил, с меня погоны снимут вместе с головой!

— Я еще раз спрашиваю, — тихо, но упрямо процедил Лапин, — при чем здесь пилот Эдгар Банга? Вы кого на работу оформляете — его деда, мать? Какого черта он всю жизнь должен за родню отдуваться?

— Боже ж мой, до чего все умные стали, спасу нет! Почему да отчего… Я же у вас не спрашиваю, дорогой товарищ, как мне с территории завода вертолет угнать!.. Может, и не должен отдуваться за них ваш Банга, но это не мне решать. Только почему у него в автобиографии об этих интересных фактах ни слова?

Он выложил главный козырь и многозначительно зыркнул в сторону Минка, потому что чутьем улавливал его сопротивление. Вот, мол, — осиное гнездо у вас под носом свили. Ему во что бы то ни стало нужно было перетянуть Главного на свою сторону.

В свою очередь, Главный уставился на Лапина.

— Да он просто ничего не знает об этих фактах, — смущенно объяснил руководитель полетов.

— Ах, не знает?! — это для особиста было уже через край. — Что же, теперь узнает…

Тарасенко не спеша поднялся, забрал со стола свою папочку и с достоинством покинул кабинет.

Некоторое время длилось тягостное молчание. Наконец Главный снял очки в тонкой золотой оправе и подошел к Лапину.

— Сам я никогда не понимал смысла этого вдохновенного копания в чужих биографиях, по, согласитесь, Николай Сергеевич, все выглядит весьма странно. Сын ничего не знает о жизни собственной матери… Еще раз простите великодушно, — Минк слегка щурился без очков, — вы в самом деле давно знаете этого летчика?

— С горшка, — не задумываясь, ответил Лапин, — и он действительно ни сном, ни духом… Но, впрочем, довольно непростая у него история, и вам, наверное, ни к чему в нее вникать…

Лапин с сожалением вздохнул и отвел глаза от сосредоточенною, настороженною лица Главного.

— Может, и вправду проще будет взять на место Банги другого пилота, — проговорил он.


В свой кабинет Тарасенко не вошел, а ворвался. В сердцах хлопнул дверью и с ходу схватился за телефон.

— Зина, ты? Тарасенко беспокоит. Значит, так: сделай мне запрос в Ригу, в Комитет, на одного ихнего земляка. Да, записывай — Банга Эдгар Артурович… Что нужно?

Вперившись в диск аппарата, темно-карие живые глаза особиста застыли.

— Все! — жестко заявил он. — Ты поняла — все! До седьмого колена. А особенно пусть копнут родителей. Ну и самого, конечно, тщательнейшим образом. И не тяни! Чтобы завтра уже все ушло в Ригу.


Глухой лес, обступивший завод и аэродром, по опушкам был превращен в парк. На асфальтированных дорожках шуршали палые листья сентября.

— Был во время войны такой разведчик, Александр Ефимов, — рассказывал Лапин. — Герой Советского Союза… А мой единственный и настоящий друг. Знаете, как бывает, — учились в одном классе, росли в одном дворе. Казалось, и жизнь у нас на двоих одна. Только недолго он после войны прожил. В Иркутске и схоронили его.

Они медленно брели вдоль пруда. То нараставший, то утихавший гул полигона не мешал разговору — так же неназойливо и привычно гудит работящая пчела. Аэродром работал в обычном режиме: взлетали и садились вертолеты, и только рев двигателей иногда перекрывал шум ветра в вершинах деревьев.

Лишь взволнованное, с ярким сухим румянцем на скулах лицо Лапина подсказывало, что прошлое никуда не ушло и сейчас встает из забвения в его неторопливом рассказе. Налетел ветер, закружил желто-бурые листья под ногами, дернул за поднятый воротник плаща Минка.

— М-да… — ни разу не прервавший до этого Лапина, Главный был слегка обескуражен неожиданно романтическим повествованием. — М-да… Необычная история… Пожалуй, на месте той женщины я тоже не стал бы посвящать сына в семейные тайны, — он сделал паузу и закончил: — До определенною возраста, конечно.

— Вы правы, и вышло так, что мать его подвела, — вздохнул Лапин.

— А на Тарасенко вы зря обижаетесь, — Минк поправил очки каким-то извиняющиеся жестом. — Он выполняет свою работу, и она у неге не сахар. Осторожность в наших делах необходима.

Они стояли друг против друга и молчали. Далеко раздвинутые субординацией, положением и тем не менее близкие по духу, донимающие один другого люди. Лапину стало неловко дожидаться последнего слова Главного, и он поставил точку сам:

— Собственно, я все это рассказывал не для того, чтобы вас… А, в общем, просьба у меня одна, Игорь Евгеньевич: если вам в итоге мои речи покажутся неубедительными…

— Я вам верю, — сухо перебил Главный.

— Спасибо, но я понимаю, что в сложившейся ситуации даже вы не всесильны. Одним словом, — Лапин проводил глазами пролетевший над ними вертолет, — одним словом, без Банги мне у вас делать нечего…


Марта стояла неподвижно, уткнувшись лбом в холодное оконное стекло. Оно слегка затуманилось от ее горячею дыхания. Артур подошел сзади, легонько обнял, прижался щекой к мягкому льну волос.

— Марта, ну что ты? Чего испугалась, глупышка? Я же тебе все рассказал. Сама теперь видишь — винить меня не в чем… Я не преступник и сумею это доказать. Бояться нужно им, круминьшам…

— Боже мой, — прошептала она, — неужели все впустую? Вся жизнь… Все эти долгие годы, что мы искали друг друга? Неужели мы встретились для того, чтобы снова потерять…

— Ну-ну, перестань… Не выдумывай лишнего.

Артур повернул жену к себе и увидел дрожавшие в ее глазах слезы. Нежно, обеими руками притянул он к себе ее голову и начал легонько касаться губами мокрых щек.

Но Марта резко оттолкнула его.

— Как ты посмел?! Как ты мог! — в отчаянии выкрикнула она. — Пойти на такой безумный риск, все поставить на карту! Неужели ваша проклятая селедка стоит того, чтобы разрушить нашу жизнь? Эгоист! Холодный расчетливый эгоист! Ты просто помешался на своей работе и не хочешь знать ничего другого, не хочешь ни о ком думать. За три года, что мы вместе, ты со мной к сыну ни разу не выбрался! Ты всегда занят, тебе вечно некогда! Ты стал просто роботом!

Теперь слезы хлынули в два ручья. Заливая губы, капали с подбородка. Уронив руки, Артур стоял с опущенной головой и не смел ничего возразить. Все правда, она права. И он ведь никогда не думал обо всем этом…

Марта выбежала из комнаты. Артур услышал, как в ванной льется из крана вода. Он медленно опустился в кресло, подпер кулаком лоб. Слушал, как тикают часы на стене, и тихонько раскачивался в такт их мерному ходу.

Марта металась по кухне. Хватала то одно, то другое, пока не поняла наконец, чем нужно заняться. Насыпала в маленькую турку кофе, зажгла газ и застыла над конфоркой, бессмысленно уставившись на ровные язычки голубого пламени. Тихо вошел Артур, осторожно, словно боясь напугать, взял у нее медный ковшик. Она не пошевелилась, будто ее заворожил голубой венчик горящего газа.

— Марта, родная… Конечно, я виноват перед тобой, но попробуй меня понять. Двадцать лет я прожил один — и вот жизнь моя изменилась… Ну а я, выходит, превратился в старого черствого холостяка. Наверное, таким уже и останусь… Прости… — он тяжело вздохнул. Вдруг Марта порывисто обернулась, обняла за шею.

— Замолчи, глупый… Господи, как я боюсь за тебя. Ты даже не представляешь, в какую петлю по своей воле сунул голову! — Она все крепче прижимала его к себе. Артур покорно слушал. — Они будут счастливы затянуть ее у тебя на шее. Все эти круминьши, лицисы, калныни! Ты им всем поперек глотки, они тебя ненавидят. Это страшные, беспринципные люди, Артур. Лжецы, приспособленцы, садисты. Я знаю, что говорю… Глаза их — на допросах — я запомнила на всю жизнь. У них у всех одинаковые глаза! Холодные, наглые, злые… Глаза убийц!

Артур чуть отстранился от нее, погладил по волосам.

— Ну уж Калныня ты напрасно так сурово… При всем прочем он хоть честен. И вообще… Сейчас как-никак другие времена. После двадцатого съезда к прошлому мы не вернемся.

— Ты просто дитя, Артур! Неужели ты до сих пор не понял — чтобы расправиться с честным человеком, засадить его за решетку, у них всегда «те» времена. Не верю я никаким их съездам! Ни одному их слову не верю!

По едва высохшим щекам Марты снова катились слезы.

— Артур, умоляю тебя. Нельзя терять ни одного часа! Ты должен завтра же лететь в Москву, рассказать все… Пробиться на самый верх… Может, хоть там найдется честный человек, выслушает тебя, поймет!

— Хорошо-хорошо, — усмехнулся Артур, успокаивая сам себя. — Подождем пока, Москва от нас никуда не денется.

— Чего ждать? Здесь они тебя уничтожат! Ради меня, ради сына — поезжай! Ведь если с тобой что-нибудь случится, то я…

— Марта, милая моя, родная… Ты же знаешь, что для тебя я готов… — голос его дрогнул, но он не выдержал ее взгляда и опустил глаза. — Увы, сейчас я связан по рукам и ногам, понимаешь? Я дал подписку о невыезде.

— Подписку? — Марта побелела. Артур схватил ее за плечи, испугавшись, что она сейчас рухнет на пол. — Ты дал им подписку?.. Боже мой… — Она бессильно соскользнула вниз, ноги отказались ее держать. Артур опустился вместе с нею. — Боже мой… — еще раз прошептала она и закрыла лицо руками.

Глава 9

Настороженно и чутко вздрогнули розоватые влажные ноздри. Огромный косматый кабан неподвижно застыл в густых зарослях орешника. Сквозь поредевшую сентябрьскую листву виднелся силуэт человека, ловившего зверя в прорезь прицела. Несколько секунд человек и зверь, казалось, смотрят в глаза друг другу. Громыхнул выстрел, эхом прокатился между стволами. Кабан вскинулся и метнулся в сторону. Снова остановился, затравленно озираясь, не понимая, куда бежать. Тяжело раздувались ободранные в кровь о кусты и сучья бока. Опять начали приближаться голоса загонщиков, шум, звон, треск. Обезумевший кабан помчался туда, откуда только что прогремел выстрел.

Круминьш снова торопливо вскинул двустволку, прищурил светлые беспощадные глаза.

— А-а, мазила, не дергайся!

Кто-то грубо пихнул его под руку, выбил ружье. Круминьш бросился поднять, но потный, раскрасневшийся мужик, сам похожий на кабана, грузный, злобно сопящий, наступил на ствол тяжелым охотничьим сапогом, вдавливая в грязь.

— Не трожь… Уйдет! — просипел он натужным шепотом. Вскинул свою винтовку. Жирная багровая щека расплющилась на полированном с серебряной инкрустацией прикладе. Седые космы, выбившиеся из-под вытертой джинсовой кепочки, прилипли к бугристому лбу со вздувшейся жилой.

Матерый секач выскочил прямо на них. Под его копытами подрагивала земля. Круминьш понял — вот она, смерть… Как сквозь сон донесся до него оглушительный грохот. Но разве мог он остановить эту налитую звериной яростью тушу?..

Кабан рухнул, не дотянув до охотников нескольких шагов. С тяжким вздохом повалился в траву. Целмс, это был он, торжествующе причмокнул. В глазах его горел лихорадочный охотничий азарт.

— Так-то, бледнолицый друг! Портки, надеюсь, сухие?

Круминьш промолчал. Стараясь не глядеть на Целмса, поднял из грязи свою винтовку, без колебаний вытер ствол о рукав новенькой щеголеватой куртки.

Брякая сапожищами, к ним подбежали еще двое.

— Блестящий выстрел, Улдис Донатович, — завистливо проговорил рослый красавец, похожий на стареющего киногероя. Портило его лишь буровато-сизое пятно, то ли родимое, то ли след от ожога, расплывшееся по левому виску и сползшее на щеку.

— Да уж, Улдис по добыче не промажет, — поддержал второй, тот самый генерал милиции, что получил взбучку в кабинете Калныня. Сейчас в полувоенном «хаки», перехваченном широким грубым ремнем, он выглядел гораздо моложе и крепче телом. Бронзовый загар эффектно оттенял его седину.

В этот момент казавшийся безжизненным кабан завозился и захрипел. Раненый зверь поднял здоровенную башку с загнутыми желтыми клыками и неуклюже засучил передними ногами.