— Как? — изумленно воскликнул Рихард. — Ты остаешься?

Марта не ответила.

— Та-ак, понятно, — тихо, со злостью процедил Лосберг.

И вдруг — будто у него сдернули кожу с зажившей раны, обнажили голый нерв.

— Его ждешь? На него надеешься? Ради него ты разбила нашу семью, ради него ты хочешь погубить и себя, и ребенка?

— Ты прекрасно знаешь, что семьи у нас никогда не было. А что касается ребенка, то тебе ли говорить?

Нерв дернулся — кто-то провел по нему безжалостной рукой.

— Вот как? Когда я подбирал тебя из грязи, как подметку, ты разговаривала другим тоном. А сейчас… — И вдруг, потеряв над собой контроль, истерично закричал: — Идиотка! Думаешь, Артур спасет тебя? Ни черта подобного. На тебе же клеймо — на всю жизнь. Ты моя жена.

— Бывшая! — сорвалась на крик Марта.

— Для меня, а не для них. И, между прочим, не забудь про отца. — Рихард ткнул пальцем в перепуганного Озолса. — Уж от него ты никак не открестишься. Подтвердите, господин староста.

— Я говорил, я просил… — слезливо забубнил старик.

— Подумай о ребенке. Кем он вырастет при них?

— Уезжай, Рихард, — блеклым, не окрашенным никакими эмоциями голосом ответила Марта.

Он долго и пристально смотрел ей в глаза, сокрушенно вздохнул:

— Ты об этом очень пожалеешь, но будет поздно.

— Господи, что это там?.. — засуетился Якоб.

Во дворе немецкие солдаты — усталые, хмурые, запыленные фронтовики — окружили готовую к отъезду подводу.

— Лошадь не моя, — объяснял лейтенанту Петерис. — Говорите с хозяином. Он там, в доме.

— Какие разговоры — русские в двух километрах, — раздраженно бросил лейтенант. — А у нас раненые. — И приказал солдатам: — Разгружайте!

Те расторопно принялись выполнять приказание. С телеги полетели ящики, мешки, чемоданы.

— Боже, что они делают?! — крикнул в ужасе Озолс, пробираясь к подводе. — Господин офицер, я староста этого поселка, и я тоже эвакуируюсь.

Волоча хромую ногу, он кинулся к солдатам, пытаясь преградить им дорогу. Но те молча оттолкнули его и продолжали свое дело.

— Рихард! — завопил старик. — Что же вы стоите?

Лосберг недовольно посмотрел на неугомонного тестя, секунду-другую подумал, направился к своей машине.

— Манфред, — с наигранным спокойствием начал он, — придется тебе в своем мундире сказать пару слов этому ретивому лейтенанту. Неудобно, все-таки тесть…

— В моем мундире? — холодно усмехнулся Манфред. — Этим психопатам из окопов? Нет уж, спасибо.

— Минуточку, — поднялся со своего сиденья Крейзис. — В таких делах надо с тонкой душой. Это я вам как юрист говорю.

Он хитро улыбнулся, пересчитал пальцем солдат, раскрыл один из чемоданов и, зажав что-то в кулаке, самоуверенно, слегка шатаясь, двинулся к подводе. Рихард удивленно смотрел ему вслед.

— Послушайте, лейтенант, — солидно начал Крейзис, — есть приемлемая основа для примирения сторон. Вы этому старику лошадь, я вам…

— Что? — изумленно обернулся к нему офицер.

Крейзис покровительственно осклабился, разжал кулак: на ладони лежали золотые кольца.

— Что это? — растерялся лейтенант — он, видимо, не верил своим глазам.

— Золото. Самой высшей пробы, — деловито объяснил Крейзис. И, заметив странно неподвижный взгляд немца, торопливо добавил. — Ну хорошо, сейчас принесу еще. Договорились?

Офицер наконец осмыслил предложение, проглотил комок и вдруг с ненавистью ударил Освальда в челюсть. Крейзис мешком отлетел в сторону, тут же проворно вскочил — из рассеченной губы потекла кровь. Золото валялось у его ног. Один из солдат не выдержал, нагнулся, взял одно из колец, внимательно разглядел, даже попробовал на зуб, презрительно усмехнулся:

— Фальшивка… Сволочь…

Лейтенант дрожащей рукой расстегнул кобуру. Его ненавидящий взгляд не предвещал ничего хорошего — Манфред невольно потянулся к автомату. Кровавая стычка, казалось, была неминуема. Но в это время где-то совсем рядом послышался рокот танковых моторов. Солдаты бросились врассыпную, Крейзиса какая-то невидимая сила швырнула в машину. Не стал искушать судьбу и Рихард. Один Озолс замешкался и обескураженно топтался на месте как же можно уехать, не попрощавшись с дочерью, без сундучка… Оттолкнув Рихарда, Манфред схватил руль и, рванув с места, перевалил автомобиль через канаву и погнал к лесу. Минуту спустя машина уже петляла между деревьями, подпрыгивая на корнях, едва не задевая стволы, потом выскочила на узкую лесную дорожку.

— Куда же вы? А я?..

Озолс беспомощно оглянулся на Марту, заковылял было вслед за уехавшим зятем, но скоро понял тщетность своих намерений и безвольно остановился посреди дороги. Он не стыдился своего отчаяния, не вытирал слез, которые ручьями стекали по его небритому, грязному лицу.

— Будьте вы все прокляты! — беззвучно шептали его губы. — Будьте прокляты!


Барон фон Штальберг — холеное, породистое лицо, старопрусская выправка, дорожный костюм в английском вкусе — вошел в гостиную и с неудовольствием огляделся. В доме — этой чопорной цитадели прусского аристократизма — творилось черт знает что. Снятые со стен картины штабелями громоздились вперемешку с какими-то ящиками, корзинами. Повсюду — на столах, на диванах — возвышались груды фарфора, хрусталя, пол был усыпан стружкой, обрывками бумаги, клоками ваты.

Но самое ужасное — это пленные девки. В своих грубых башмаках они толклись на узорчатом паркете, хватали грязными заскорузлыми руками тончайшие, прозрачные на просвет чашки с танцующими пастушками, причиняя барону почти физические страдания. В одинаковых серых куртках, с одинаково серыми, изможденными лицами, женщины были так странно похожи одна на другую, что среди них не сразу можно было признать Бируту.

Под присмотром сухопарой, жилистой экономки — настоящего фельдфебеля в юбке — женщины спешно упаковывали хозяйское добро. Складывали в ящики со стружкой обернутую в вату посуду, сворачивали и зашивали в чехлы гобелены. Брезгливо отворачиваясь, барон поспешно прошел через зал к выходу.

У подъезда, возле вместительного черного лимузина, дюжий шофер выстраивал чемоданы, рядом суетился, усаживая в авто баронессу, какой-то плюгавый человечишко во френче, напоминавшем не то мундир, не то ливрею.

— Брандис! — окликнул его Штальберг.

— Слушаю, господин барон. — Человечишко угодливо ощерился — это был гнилозубый капрал-коротышка — «приятель» Артура Банги по довоенной казарме.

— Извольте проследить, Брандис, — Штальберга отличала отрывистая, лающая манера говорить. — Чтобы все было упаковано и сложено. До последней мелочи. Грузовики будут здесь завтра. Утром, в десять. Ноль-ноль.

— В десять? — ужаснулся Брандис. — Но, господин барон, как бы не опоздать.

— Не рассуждать! Особое внимание обратите на упаковку мехов. Ковров. Гобеленов. Список у вас?

— Так точно, господин барон. — Капрал торопливо вытащил из кармана объемистый блокнот.

— Проверяйте каждый ящик. Каждую корзину. Каждый тюк. Смотрите, чтобы эти коровы… Не забыли. Не сломали. Не украли. Не разбили. Не испортили. Отвечаете головой.

— Вольфи! — крикнула из машины баронесса. — Меня очень беспокоит фарфор.

— Библиотеку погрузите в крытый фургон…

— Как, и библиотеку? — взмолился Брандис. — Но, господин барон, когда же я все это успею?

— Слушайте, Брандис, — неожиданно застрочил Штальберг. — Я избавил вас от окопов и взял управляющим не за тем, чтобы вы задавали мне идиотские вопросы. Я надеялся, что в вашей клоунской армии вас научили командовать хотя бы бабами. Вы в состоянии заставить этих свиней хоть раз как следует потрудиться? Или умеете только таскать их к себе в постель?

Брандис виновато потупился.

— Лошадей сами погрузите — лично. На борт поднимете — лично. Проверите коновязь — лично. Решетки запрете — лично. И поедете с ними — лично. Но не в кабине…

— Вольфи, почему ты не скажешь ему о фарфоре?

— Но не в кабине, — даже не обернувшись к жене, продолжал Штальберг. — А в кузове. Не дай бог, с Пилигримом, или с Эфиопом, или с Констеблем что-то случится в дороге.

— Не извольте беспокоиться, господин барон.

— Беспокоиться? Мне? С какой стати? — высокомерно отрезал барон. — Это вам надо беспокоиться. За свою шкуру.

К машине подошла надменного вида девица с черной лохматой собачонкой на руках.

— Я не понимаю, папа, к чему такая спешка? Мы нарушаем Ральфу весь режим.

— Садись, Эльза, — приказал барон. — Слухи о русском прорыве… Уверен, сильно преувеличены. Но мой девиз — предусмотрительность, благоразумие и осторожность. Кроме того…

Он вдруг замолчал, прислушался — из раскрытого окна гостиной донеслись громкие крики, звон разбитого стекла, ругань, звуки пощечин.

— Что такое? — обернулся он к Брандису. — Узнать.

— Вольфи, — высунулась баронесса. — Это фарфор. Я чувствовала, я говорила… Боже, я не вынесу этой пытки.

Брандис стремглав бросился в дом.

— Мерзавка, грязная скотина! — экономка хлестала Бируту по щекам. — Ты нарочно разбила, гадина? Получай, получай…

Брандис обомлел — на полу, у ног девушки, лежали осколки самой дорогой, самой любимой хозяйкиной вазы, вывезенной когда-то Штальбергом из Китая.

— Прекратите! — приказал он экономке, испуганно оглянувшись в сторону окна. — Немедленно прекратите крик, фрау Кноблох… И не пачкайте об нее руки. С этими тварями не так расправляются.

Он подошел к полумертвой от страха девушке, вприщур оглядел с головы до ног, процедил злорадно:

— Ну что, недотрога? Нашкодила? Вот теперь мы с тобой и потолкуем. Посмотрим, что ты запоешь. — И гаркнул: — Марш в барак! Живо…

— Ну, что там? — нервно спросил барон, когда Брандис вернулся.

— Все в порядке, господин барон. Экономка нервничает, что эти свиньи медленно работают.

— Но я слышала звон стекла, — сказала баронесса.

— А-а… Они нечаянно выбили стекло в столовой.

— Вот видишь, Люция, — Обернулся барон к супруге. — Ты напрасно нервничаешь. — Он хлопнул дверцей и сказал Брандису уже из окна: — Жду вас в Танненбурге. Завтра.

— Господин барон, одну секунду, — вспомнил вдруг Брандис: — А как мне быть с этими? Ну, с ними… — кивнул он в сторону окна. — Куда мне их?

— Это меня не касается, — отмахнулся барон. — Куда хотите, туда и девайте…

— Но, господин барон, если их оставить здесь…

В ответ лишь взревел мотор, и машина отъехала, обдав Брандиса облаком выхлопных газов.

— Бирута Спуре, к управляющему! — открыв дверь в барак, крикнул охранник — пожилой немец в штатском с автоматом в руках.

Девушка вздрогнула, села на нарах. Испуганно оглянулась, словно ища у кого-то защиты. В тускло освещенном бараке спали под серыми одеялами сморенные работой женщины.

— Ну, что ты там копаешься? Я тебя еще ждать должен? — прикрикнул охранник.

Она медленно поднялась.

— Бирута, слышишь? — схватив ее за руку, зашептала соседка. — Постарайся его задобрить… Что уж теперь? Не упирайся, прошу тебя. А то будет, как с той полькой, с Зосей. Помнишь?

Бледное, без кровинки лицо девушки застыло гипсовой маской; ничего не ответив, ссутулившись, она пошла к выходу. .

Брандис ожидал в гостиной.

— А, недотрога… Ну-ка, ну-ка, иди сюда.

С загадочной ухмылкой управляющий смотрел, как медленно, обреченно приближалась к нему работница. Не в силах сдержать нетерпение, он схватил ее за руку, рывком поволок за собой по лестнице на антресоли и, распахнув ногой дверь, втолкнул в комнату. Это была спальня баронессы — роскошная, обставленная в восточном вкусе комната, с широченной, как палуба, кроватью.

— Раздевайся… — все с той же затаенной улыбкой тихо сказал управляющий.

Бирута затравленно озиралась, прижав руки к груди.

— Ну быстрей же!

Она не шевельнулась.

— Ну! — хищно ощерился Брандис. — Долго тебе повторять? — и выхватил из кармана пистолет.

Самодовольно пристукивая носком сапога по паркету, он внимательно наблюдал, как к ногам девушки падают куртка, юбка, грубая рубашка…

— Башмаки!

Ноги Бируты медленно ступили из тяжелых ботинок на пушистый ворс ковра. Брандис пинком отшвырнул в угол кучу тряпья, прошел мимо невольницы и распахнул полированную дверь гардероба — шкаф был битком набит изысканными нарядами.

— А теперь одевайся, — торжествующе приказал Брандис, пряча пистолет. — Ну! Что вылупилась? Долго будешь голой задницей светить? — Он захохотал и, схватив с вешалки первое подвернувшееся платье, швырнул ей. — Не нравится, выбирай другое.

К ногам оторопевшей и ничего не понимающей Бируты летели бархат, шелка, меха, кружева.