— Хватай, недотрога, пользуйся, наряжайся, напяливай хоть все сразу. Брандис тебе дарит. Все — твое.

Стол, сервированный в кабинете барона, ломился от яств и бутылок, фарфора и хрусталя.

— Все твое, недотрога, — в экстазе вопил уже основательно подвыпивший Брандис, наполняя огромные фужеры французским коньяком. — А? Ты сидела когда-нибудь за таким столом? Могла мечтать?

Обряженная в роскошное вечернее платье, укутанная в дорогие меха, Бирута застыла, словно изваяние, и ни к чему не притрагивалась. Но Брандис этого не замечал, Его так и распирало от самодовольства.

— Небось, перетрусила, когда сюда шла? — подмигнул он. — Думала — ну, сейчас мне капут. Сдрейфила, признавайся?

Управляющий опрокинул прямо в глотку бокал коньяка и продолжал с пьяной откровенностью:

— А мне наплевать ка ихний фарфор. Хоть все переколоти к чертовой матери. — Он размахнулся и со всей силой хватил бокал об пол. — «Жду в Танненбурге», — передразнил барона. — Как же, нашел дурака. Так я тебе и бросился в Танненбург. С твоими жеребцами в кузове… Нет уж, господин барон, откатались вы на своих жеребцах, теперь моя очередь.

Брандис налил себе еще, но пить не стал. Наклонился к Бируте через стол, заговорил громким шепотом:

— А знаешь, недотрога, почему я позвал тебя сегодня? — Он похотливо подмигнул. — Ты думаешь, мне только это и нужно? — Долго сверлил ее взглядом, неожиданно заржал: — Я помню, как ты меня съездила по физиономии, не побоялась. Думаешь, я не мог тогда пристрелить тебя, как ту польку? Раз плюнуть. Но… — Он опустил глаза, облизнул пересохшие губы. — Ты хорошая баба, недотрога. И ты мне нравишься. — Брандис шумно вздохнул, потом с облегчением глотнул коньяку. — И по крови родная. Ты не гляди на меня, что Брандис вроде как на побегушках у барона. Брандису палец в рот не клади. Брандис не промахнется.

Он рванулся куда-то под стол и, выудив оттуда саквояж, щелкнул замком. Саквояж был туго набит деньгами и драгоценностями.

— Думаешь, Брандис с пустыми карманами? Как бы не так. Брандис зря времени не терял. Махнем с тобой, недотрога… Гори они огнем — немцы, русские… Куда-нибудь за океан или к англичанам. Ох, и гульнем с тобой, недотрога, ох, и гульнем…

Управляющий небрежно бросил саквояж под стол и опять налил коньяк.

— Ну что, недотрога? — хохотнул он. — По последней и, как говорится, за свадебку?

Он залпом осушил свой бокал, перевел дыхание, поднялся и, пошатываясь, направился к Бируте. Девушка незаметно придвинула поближе серебряный столовый нож.

— Ну же, цыпленочек… Иди за своим петушком. Цып-цып-цып… Ко-ко-ко…

В это время на лестнице раздались чьи-то шаги, послышались раздраженные мужские голоса, дверь распахнулась, и в комнату вошли два офицера — вид их был страшен: заросшие, забрызганные грязью, с воспаленными безумными глазами; у обоих — осунувшиеся от изнеможения лица. Вошедшие едва держались на ногах, и от них за версту разило порохом, сырой землей и тленом. У одного белела на голове грязная повязка с засохшими пятнами крови, у другого рука висела на перевязи. Они недоуменно, как бы соображая, не мерещится ли им, уставились на пиршественный стол, с еще большим удивлением оглядели красивую женщину в шикарном вечернем туалете. Наконец, обратили свой взор на Брандиса:

— С кем имеем честь? — глухо спросил офицер с забинтованной головой.

Брандис, заметно побледневший и съежившийся прямо на глазах, вытянулся в струнку, подобострастно, скороговоркой выпалил:

— Управляющий господина барона фон Штальберга. — Замялся, испуганно посмотрел на Бируту. — А это моя супруга.

Бирута вздрогнула — ей показалось, что она ослышалась. Но офицеры ничего не заметили. Превозмогая смертельную усталость, они изобразили на лицах почтение и даже попытались щелкнуть каблуками.

— Скажите, мы можем видеть господина барона? — спросил офицер с рукой на перевязи.

— К сожалению… Господин барон сегодня утром отбыл в Танненбург.

— Вот как… Печально.

Бирута постепенно приходила в себя: ее лицо порозовело, в глазах появились живые искорки. Она внимательней прислушалась к разговору, осторожно огляделась — ей вдруг пришла в голову отчаянная мысль: а почему бы, действительно, не попытать счастья? И откуда только взявшимся беззаботным тоном предложила:

— Присаживайтесь, господа. Выпейте с нами бокал вина, отдохните. Сейчас прикажу подать чистые приборы.

Брандис оторопел от неожиданности. Его маленькие испуганные глазки беспомощно заметались из стороны в сторону. Офицеры удивленно переглянулись — как Бирута ни старалась, скрыть акцент она не могла — однорукий что-то вполголоса буркнул своему товарищу. Но девушка, не теряя самообладания и не давая им опомниться, не спеша, вышла из комнаты. Брандис хотел было двинуться вслед за ней, пробурчав что-то невнятное в оправдание, но тот, что был с забинтованной головой — офицеры уже сидели за столом и руками хватали с тарелок куски мяса, колбасу, — спросил:

— А скажите, господин управляющий, у вас какого-нибудь транспорта не найдется? Автомобили, тракторы…

— Грузовики прибудут завтра утром.

— Завтра? — офицеры вновь переглянулись. — Ну а лошади у вас хотя бы есть?

— Лошади? — замялся Брандис. — Видите ли… Как вам сказать? И да, и нет. В общем-то есть, но какие… Высший класс, выездка, дерби, ипподромные скачки…

— Скачки? — невесело усмехнулся однорукий. — Боюсь, в этом им с нами уже не сравняться. — Он подхватил жирными пальцами большой кусок ветчины и отправил его в рот. — Придется познакомить ваших питомцев с более прозаическими задачами. Телеги, надеюсь, найдутся?

Брандис испуганно выпучил глаза:

— Извините, но как же можно? Господин барон…

— Вы хотите сказать, господин барон предпочел бы, чтоб его лошади достались русским?

Брандис побледнел:

— Вы считаете…

— Я давно уже ничего не считаю, господин управляющий. Разумеется, кроме трупов и километров — от Москвы до фатерланда.

— Но ведь это, господа… — у Брандиса задрожали губы.

— Неужели вам еще не ясно? — раздраженно спрос офицер с забинтованной головой. — Русские будут здесь с минуты на минуту.

— Простите, я совсем не о том, — взмолился коротышка. Но это же выходит, что все имущество господина барона…

— Как и все имущество великой Германии, — не сводя с него воспаленного взгляда, бросил однорукий. — Вас это не беспокоит, господин управляющий? Вы-то кто по национальности?

Брандис смутился, словно его поймали на чем-то очень неприличном, едва слышно пролепетал:

— Латыш.

— Ну, что я тебе говорил? — однорукий победно взглянул на товарища. — Я по ней сразу понял — типичный акцент. Ну, так что же вас беспокоит?

— Мне поручено господином бароном…

— Ах, это… Ничего не поделаешь — завтра здесь уже будут пировать иваны. Так что, если вас не устраивает перспектива скорой встречи с ними, выводите скакунов, выкатывайте телеги. Парочку самых резвых прикажите оседлать. Господину барону передайте наши искренние соболезнования.

— Эрвин, — недовольно поморщился второй немец.

— Ладно, не буду. Но где же ваша супруга?

Брандис, давно ожидавший этого вопроса, — теперь у него не было никаких сомнений, что Бирута сбежала, — неуклюже переступил с ноги на ногу, виновато шмыгнул носом:

— Сам не пойму. Сейчас гляну. — Он схватил с пола свой саквояж и направился было к выходу, но офицеры тоже поднялись.

— Пойдемте вместе, — сказал тот, кого звали Эрвином. — Нам тоже недосуг здесь рассиживаться. — Залпом осушил бокал, вытер о салфетку пальцы, с сожалением посмотрел на оставляемые яства, неожиданно спросил: — Это действительно ваша жена, господин управляющий?

Брандис смешался под его тяжелым, испытующим взглядом, попытался увернуться:

— Видите ли… Собственно…

— Я так и думал, — на губах немца появилась торжествующая ухмылка. — Ты обратил внимание, Вилли, на ее руки?

Вилли не ответил, лишь мотнул забинтованной головой — они уже спускались по лестнице.

— Вы не очень внимательны к своей невесте, господин управляющий. Разве можно допускать, чтобы у любимой женщины были такие руки? — И вдруг, понизив голос, спросил: — Откуда эта девка?

Брандис споткнулся и чуть не свалился с лестницы.

— Видите ли… — залепетал он. — Собственно…

— Я спрашиваю, откуда эта девка? — Эрвин посмотрел на Брандиса так выразительно, что у того сразу отпало желание лгать и изворачиваться.

— В поместье восемнадцать женщин из присоединенных территорий, — плаксиво признался он. — Я конечно, понимаю… Но это была только шутка. Я никак не предполагал…

— Чего именно вы не предполагали? Встретиться с нами, или то, что она сбежит от вас?

Брандис не ответил.

— А вы знаете, что вам полагается за подобные штучки?

Тревожная апрельская ночь, терпко пахнущая нарождающейся весной, смрадом пожарищ и порохом, показалась Брандису еще чернее. Но за него неожиданно вступился Вилли. Вернее, не вступился, а брезгливо попросил:

— Оставь его в покое, Эрвин. Нам надо спешить.

— В покое… — Эрвин ощерился в злой гримасе.

— Где лошади? — не давая распалиться товарищу, спросил Вилли.

— Там, — Брандис показал дрожащей рукой на конюшню, маячившую темной громадой в конце усадьбы. Не выдержал, спросил: — А что мне делать с девками?

— С девками? — окончательно вышел из себя Эрвин. — До этого вам консультация не требовалась?

— Эрвин… — нетерпеливо, с досадой цыкнул на него Вилли. — Займись делом.

— Ефрейтор Вульф, — крикнул кому-то в темноту однорукий, — выдайте этому господину канистру бензина. — Даже в темноте было видно, какой ненавистью пылают его глаза.

Брандису стало невыносимо душно. Он с ужасом посмотрел ка канистру, брошенную к его ногам, провел ладонью по взмокшему лбу, хрипло спросил:

— Вы хотите, чтобы это сделал я?

— А вы полагаете, что за вами должны подчищать другие?

— Нет, зачем же… Я могу…

Не оставляя саквояжа, он подхватил в другую руку канистру с бензином и бросился к бараку. Управляющий спешил, ломал ногти, обливался вонючей жидкостью, то и дело краем глаза подглядывая в сторону конюшни, где выводили и запрягали лошадей — только бы успеть, только бы не бросили одного посреди этой страшной апрельской ночи. Он почти не думал о неблагодарной землячке, которая сбежала от него таким наглым образом и чуть не поставила его под пулю. Впрочем, и сейчас было неясно, чем все это кончится.

А Бирута, действительно, сбежала. Выйдя в гостиную, она едва ли верила в удачу. Постояла-над ящиками с упакованной посудой, прислушалась к доносившимся из-за неплотно прикрытой двери голосам — вроде бы ничего страшного не случилось, во всяком случае, за нею пока не бросились вдогонку. Сердце учащенно заколотилось — надо было решаться. На цыпочках, девушка быстро и неслышно пошла к выходу. Набрала в легкие побольше воздуха, стиснула кулаки, ступила на лестницу.

У входа ей преградил было дорогу охранник в штатском, но, увидев, что это важная дама в длинном вечернем платье, в мехах, почтительно и недоуменно отступил. Не глядя на него, Бирута степенно проследовала мимо, спустилась по лестнице в сад, медленно пошла по аллее. Охранник, почувствовав все-таки что-то неладное, забеспокоился:

— Одну минутку, фрау! — Его каблуки застучали по каменным ступеням лестницы.

Бирута поняла, что медлить больше нельзя ни секунды. Подхватив узкое, неудобное платье, она бросилась прямо через газон в спасительную темноту сада. Пригибаясь под деревьями, не замечая хлеставших по лицу ветвей, она добежала до ограды, лихорадочно зашарила пальцами по решетке: где-то здесь — она это хорошо помнила — была довольно большая дыра. Отыскала ее, выбралась наружу, зацепившись в последний момент за что-то острое, разорвав платье, оказалась на свободе и, что было духу, помчалась к лесу. Охранник, замешавшийся вначале и потерявший ее на некоторое время из виду, поднял автомат, хотел было пальнуть вдогонку, но в последний момент раздумал: черт ее знает, кто она такая. Еще неприятностей не оберешься.

Она бежала лесом, сама не зная куда. Продиралась сквозь заросли, спотыкалась о корни, падала, поднималась, снова бежала. И вдруг острый луч света ударил ей в лицо.

— Стой!

Бирута метнулась назад, но чьи-то руки крепко схватили ее. Кто-то обвел фонариком платье, болтавшуюся на плечах меховую накидку — беглянка и сама не могла бы объяснить, каким чудом та сохранилась на ее плечах — удивленно присвистнул:

— Вот это краля. Братцы, Ева Браун! А ну-ка, Лаукманис, потолкуй с ней по-немецки. Может, и Гитлер где-нибудь неподалеку?

Но «Ева Браун» повела себя странно: не царапалась, не кусалась, не молила о пощаде. Она неожиданно бросилась Лаукманису на грудь и, тычась в его лицо мокрыми от слез губами, задыхаясь от волнения, по-латышски, горячо затараторила: