Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах

— Не будем, — отозвался с телеги старик. — К Ванюшке на Украину уедем. Женился там, кличет.

Старуха вдруг всхлипнула, прижалась к Марте:

— А Федюшка-то наш, младшенький…

Не в силах удержаться, она затряслась в рыданиях, Марта тоже плакала. Подошел однорукий Тимофей, степенно поздоровался с Петром Никодимовичем, пожал руку деду Митяю, прицыкнул на женщин:

— Ну ладно, будя. Вот порода… Встречаются — ревут, прощаются — голосят. — И, как бы извиняясь за неразумных женщин, деловито осведомился у Петра Никодимовича. — Значит, доставите до самого дома?

— Доставлю.

— Что ж, — вздохнул председатель, — это хорошо. Она баба того заслуживает. — Приветливо улыбнулся Марте. — Отбываешь, значит? Жалко. Я уж тебя учителкой хотел наладить в школу. Да, видно, ничего не поделаешь. Верно оно говорится — в гостях хорошо, а дома лучше. Бывай, Марточка, не поминай лихом.

Дед беспокойно заерзал на передке:

— Давай, девка, садись. Пароход… он ждать не будет.

— Счастья тебе, Марточка, — перекрестила ее старуха. — Эдика береги… Храни господь. — И вдруг, вспомнив что-то важное, заволновалась: — Куды писать-то? Ежели там бумага какая, али известие?

Марта многозначительно переглянулась с Петром Никодимовичем, уклончиво ответила:

— Я сама напишу, когда доберусь до места.

Наконец подвода тронулась, натужно заскрипев колесами. Откуда-то вынырнул Федька с корзиной кедровых шишек, сунул другу:

— Держи, пощелкаешь дорогой.

С волнением смотрела Марта на удалявшийся дом, на махавших ей вслед руками людей, на весь этот уголок в далеком таежном краю, где она оставляла частицу своей души, капельку своего горького счастья. А Эдгар, радостный и возбужденный, широкими глазенками смотрел на расстилавшийся перед ним простор и все покрикивал на лошадь:

— Нно! Шевелись живей! Но!..

Его птичий голосок звонким ручейком растекался по зеленой дубраве, как бы напоминая всему вокруг, что жизнь никогда не кончается.

Яркие отблески пламени падали на лицо Артура. Заслоняясь от жара, он смотрел на коптильную печь — там на металлических рамах млела, покрываясь золотистой кожицей, салака.

— Сколько сегодня дадите? — спросил он у плотного, средних лет мастера, суетившегося у печи.

— Мало, председатель, — ответил тот. — Но зато смотри, какая салака — крупная, жирная.

Он снял с рамы еще горячую рыбешку, протянул Артуру. Тот машинально разломил ее, попробовал.

— В общем, ясно. Плана опять не будет.

Они отошли к столам, где женщины нанизывали свежую рыбу для копчения.

— Поговори с рыбаками сам, — посоветовал мастер. — К Марцису зайди. Он где-то лодку раздобыл вот с такущим, — мастер развел руки, — мотором. На пару с родственником этим, из Риги, рыбачит. А сдает нам на фабрику не больше других. Иногда и меньше. Спроси-ка у него, куда остальная девается?

— Секрет простой, — хмуро буркнул Артур, — на рынке в Риге ее искать надо.

Такой же хмурый, он шел по песчаной дороге к прятавшемуся в зелени кустов домику Марциса. Оттуда уже издали слышались медовые звуки старого довоенного шлягера. Крутилась пластинка на английском патефоне знаменитой марки «His master’s voice»[9], на ней эмблема: громадная собака, прильнувшая к трубе граммофона. Рыжебородый толстяк Марцис растроганно слушал музыку. Рядом с патефоном стояла полупустая бутылка водки, тарелки с ломтями лососины и жареной трески. По другую сторону стола сидел худощавый, в очках, похожий на студента, парень.

— Артур! Здорово, друг! — радостно завопил хозяин, увидев входящего гостя. — Вот молодец… А мы как раз покупку обмываем. — В Риге на рынке купили, — он гордо показал на патефон.

— Хорошо живешь, — заметил Артур.

— А что? — пьяно засуетился Марцис. — Я должен одну треску жрать и без музыки сидеть? Хватит, натерпелся в мрачные годы оккупации. — Обернулся к очкастому. — Знаешь, Хенька… Для всех он начальник, а для меня друг… Потому… мы с ним вместе воевали.

— Целых два дня, — вскользь обронил Артур.

— Точно, — растроганно подтвердил Марцис. — Когда началась война, мы тут свой истребительный отряд организовали. — Толстяк похлопал Артура по плечу. — Он был нашим командиром. Не помню, я тебе рассказывал или нет? Немцы как наперли… Мы та-та-та… А они как татакнули… Я потом четыре года в Риге на кладбище сторожем ошивался. — Марцис опустился на стул, обхватил голову руками, долго молчал. — Слушай, Артур, а сколько нас осталось из того отряда? Ты, я… Кто еще? Да-а, старый Калниньш. Знаешь, Хенька, кто теперь этот Калниньш? — он для убедительности сделал зверское лицо, понизил голос. — При та-ки-х погонах ходит.

Тот, кого Марцис назвал Хенькой, спокойно, даже, можно сказать, равнодушно, слушал болтовню хозяина дома, изредка бросая на Артура косые, настороженные взгляды. И хотя он ничем не проявлял своего неудовольствия, Банга чувствовал, что его визит очкарику неприятен.

— Давай помянем ребят, — Марцис наполнил рюмки — их было всего две — поискал глазами, куда бы плеснуть еще, схватил металлическую кружку, щедро налил чуть ли не до краев. — Это тебе, штрафную.

— За что же? — улыбнулся Артур.

Ему очень не хотелось пить, хотя прекрасно понимал, что отвертеться не удастся. Да и дело, за которым он сюда пришел, было дипломатичным. Банга взял кружку.

— Чтоб не забывал друзей. Чтоб всегда помнил: старый друг… — Толстяк многозначительно поднял палец, наморщил лоб, пошевелил губами и закончил: — Это старый друг.

Рассмеялся даже очкарик — теперь он с неприкрытым интересом наблюдал за Артуром: любопытно, чем же ответит начальник.

— Давай помянем. — Артур, не крякнув, не поморщившись, осушил кружку, взял с тарелки кусок трески, бросил в рот и, как ни в чем не бывало, продолжал: — Я к тебе по старой-то дружбе и заглянул, Марцис. Слышал, разбогател ты на лодку с мотором, а?

— Есть такое дело, — самодовольно поддакнул тот, метнув украдкой быстрый взгляд на Хеньку. — Ну и что?

— Да вот хочу напроситься к тебе в компанию. Не возьмешь ли с собой порыбачить?

— С чего бы это? — чуть не поперхнулся Марцис. — Начальство в море…

— Понимаешь, есть одна идея. Придумал я снасть, а у тебя — сильный мотор. Проверить бы… Не возражаешь? Кстати, ты этой снастью первым же и воспользуешься.

Марцис озадаченно посмотрел на очкастого:

— Ну, как ты?

— А что я? Твой друг — смотри сам, — уклончиво ответил тот.

— Да мне что, жалко, что ли? — сразу повеселел Марцис, но тут же осекся, встретив насмешливый взгляд Хеньки. — Только подумай, Артур. Время для лова сейчас не самое лучшее.

— Да мне это и не важно, — простодушно усмехнулся Банга. — Мне идею проверить.

— И всегда вы так? — впервые подал голос Хенька.

— Что вы имеете в виду? — уточнил Артур.

— Ну… Сначала проверяете, потом внедряете?

— А разве может быть иначе?

Хенька посмотрел ему прямо в глаза, усмехнулся, лениво бросил Марцису:

— У тебя там еще осталось?

— А как же… — Марцис, словно фокусник, выхватил из-под стола нераспечатанную бутылку.

— Не-не, — предостерегающе поднял руку Артур, — с меня достаточно. Вот вернемся с моря, тогда, пожалуй… Хорошо бы Филипсона позвать. Ты же его знаешь, — обернулся он к Марцису. — В таких делах никто с ним тягаться не может.

Марцис, удрученный тем, что компания разваливается на глазах, досадливо буркнул:

— Что уж теперь… Тащи, кого хочешь.

В театре шла репетиция музыкальной постановки. Эдгар с восхищением смотрел туда, где в сиянии яркого света толпа людей в диковинных костюмах пела, плясала и вообще вытворяла невообразимые вещи — он впервые попал в театр. В зале было пусто и тихо. Только рядом с Эдгаром сидели мать и Александр Ефимов. Музыка внезапно оборвалась — артисты на сцене остановились. Дирижер постучал палочкой по пульту и громко сказал:

— Еще раз — оттуда же. Медная группа, не слышу си бемоль.

Снова зазвучала музыка, снова все пришло в движение, артисты задвигались по сиене, и снова Эдгар окунулся в волшебный, чарующий мир театрального чуда.

— Можно мне поближе подойти, посмотреть? — спросил он Марту.

— Что ты, нельзя, — приструнила мать.

— Пусть подойдет, ничего страшного, — улыбнулся Ефимов. — Только тихо, а то нас всех прогонят.

Эдгар на цыпочках пошел по проходу к сцене. Снова оборвалась музыка, застыли на местах артисты. Марта тихонько рассмеялась.

— Что? — наклонился к ней Александр.

— Ничего. Вдруг подумалось — как тут все просто. Постучал палочкой — и можно начинать сначала.

Ефимов пристально посмотрел на нее:

— Отец огорчен, что вы не увидите премьеру, — осторожно сказал он. И добавил с мягкой улыбкой. — Старик очень гордится нашим театром. Считает его чуть ли не лучшим в Сибири.

В глубине оркестровой ямы, освещенный маленькой лампочкой с пульта, сидел в своих роговых очках Петр Никодимович и самозабвенно исполнял партию на фаготе. Так же самозабвенно, положив голову на барьер, смотрел на него Эдгар.

— А мы увидим премьеру, — неожиданно сказала Марта.

Александр удивленно вскинул глаза, пытаясь осмыслить услышанное, но Марта, не шелохнувшись, смотрела на сцену.

— Я решила остаться здесь, — продолжала она. — Насовсем. Я долго думала… Не могу я вернуться туда… Хочу все отрезать, понимаете? Все. И начать сначала. — Она помолчала, жестко добавила: — Фамилию тоже сменю. Тем более, что возвращаться мне некуда да и не к кому.

Ефимов помолчал, затем осторожно сказал:

— Я думал, вы сильнее. Во всяком случае, мне так казалось.

Она резко выпрямилась, горько произнесла:

— А вы считаете, легко заново ворошить память? Каждому объяснять, доказывать… И ему… — Марта взглядом показала на Эдгара.

— Еще раз! — сердито закричал дирижер. — Что такое сегодня с валторнами? Не слышу вас.

Музыканты устало завозились на своих местах, перелистывая в обратном порядке ноты. Петр Никодимович, улучив момент, ласково подмигнул Эдгару. Мальчик тоже мигнул в ответ. А Марта сидела нахмурившись, задетая словами Александра за живое. Он почувствовал это.

— Простите, я не подумал… Поймите, я только рад вашему решению. И сделаю все, чтобы вы были счастливы.

Он сказал это так искренне, с такой болью, что она смутилась:

— Знаете, я хочу взять фамилию Артура. Хочу, чтобы сын носил фамилию настоящего отца. Правильно?

Ефимов опустил глаза, потер в волнении колено — пальцы дрожали — и, не поднимая головы, ровным голосом ответил:

— Правильно. И справедливо. Хотя это будет очень и очень нелегко. Что ж, попробую помочь.

Они замолчали и долго смотрели на сцену, где звучала музыка, картинно маршировали артисты, где было весело и светло, а у них самих на душе было так же тревожно и темно, как в этом пустом и холодном зале.

Налетевший с моря ветер бил в лицо бегущей по берегу Илге, трепал выбившиеся из-под косынки волосы. Казалось, вот-вот вырвет и унесет зажатый в ее руках листок бумаги.

— Артур! — захлебываясь ветром, крикнула она. — Артур!

Но он не слышал. Согнувшись под тяжестью сети, в высоких рыбацких сапогах Банга шагал по неспокойной воде к пляшущей на волках лодке. Там уже копошились Марцис, очкастый Хенька и Филипсон — пожилой, кряжистый рыбак с неторопливыми, размеренными движениями. Глухо застучал мотор, окутав все вокруг густым, зловонным дымом, закричали, забазарили чайки, повиснув над головами белыми хлопьями снега. Бросив сеть в лодку, Артур хотел перемахнуть через борт, но его неожиданно остановил Марцис:

— Оглянись, директор… Или ее тоже прихватим за компанию?

Банга обернулся и только сейчас заметил Илгу — девушка стояла у самой кромки воды, подняв над головой листок, и что-то кричала.

— Что там? — делая шаг навстречу и перекрикивая шум ветра, спросил он.

— Телефонограмма.

— От кого?

— От Калниньша.

— Читай!

— Здесь какой-то адрес — больше ничего.

Он испуганно замер на месте и, словно ему стало больно смотреть на свет, прикрыл глаза. Девушка неуверенно прочла:

— Тагинская область, Верхнетачинский район, село…

Дальше Артур не слушал. Он бросился к берегу, выхватил у учительницы бумажку, торопливо пробежал ее глазами и вдруг, к изумлению Илги, схватил ее на руки и закружил в сумасшедшей пляске. Затем бережно опустил на песок и нежно поцеловал в щеку.

— Вы даже не знаете, что принесли.