Утром, выходя из герцогского особняка, который был мне домом почти двенадцать лет, я обернулась к Максимилиану.

— Если мистер Вайтер опять заявится, передайте ему эту записку, — я вложила в ладонь дворецкого запечатанный конверт, — и… прощайте, Макс. Мне будет не хватать вас.

— Мне тоже, миледи, — дрогнувшим голосом произнес дворецкий, и добавил взволнованно: — Если вдруг… Если вы там хорошо устроитесь и вам нужен будет преданный слуга, знайте — я с удовольствием стану на вас работать. Даже за меньшее вознаграждение.

Слезы опять выступили у меня на глазах. Неужели за последние дни я не выплакала их все?

— Я запомню, Макс.

Я ехала в отдельном купе (пока еще могла себе это позволить) и смотрела на проплывающие мимо дома, поля, деревни. Написанное в последний момент утром коротенькое письмо навечно отпечаталось в памяти.

«Ты победил, Роберт. Я поздравляю тебя. Ты добился всего, чего хотел. Ты вхож в высший свет, ты богат, знаменит, популярен. Ты женишься на прекрасной невинной девушке. И самое главное — ты отомстил мне. Тем не менее я искренне желаю тебе счастья. Жаль, не смогу присутствовать на свадьбе, я уезжаю. Но я действительно рада за тебя. Живи с миром и прощай. Софи».

Часть четвертая. Любовь

Плаванье почти не запомнилось. Я боялась, что буду страдать и плакать о Роберте, но нет — душевную боль волшебным образом заменила морская болезнь. Меня выворачивало наизнанку каждый день, и за неделю путешествия я ни разу не вспомнила ни о Роберте, ни о своем разбитом сердце. Болезнь — прекрасное лекарство. Я даже улыбнулась своим мрачным мыслям. Двенадцать лет назад болезнь спасла меня от душевной боли, спасала и сейчас.

Что бы я делала без Мэри! Пока я лежала в каюте и медленно умирала, она перезнакомилась со всеми слугами на пароходе. Узнала, где и как в Нью-Йорке можно снять недорого жилье. Где лучше покупать продукты, какие магазины стоит посещать, какие нет. Я еще в поезде отдала ей свои немногочисленные фунты, назначив нашим банкиром и управляющим. Еще и посмеялись вместе. А теперь, благодаря ей, мы живем в двух прелестных комнатах на Аллен-стрит, снятых совсем недорого.

Первое время я просто гуляла по Манхэттену, наслаждалась кипучей энергией большого индустриального города, удивлялась многочисленным автомобилям, огромным рекламным щитам, иллюминации. Покупала газеты, с удовольствием читала, узнавала новое. Пыталась яркими картинками заретушировать душевную тоску и одиночество.

— Вы не можете пойти в гувернантки, миледи, — нахмурилась Мэри. Я нашла объявление в газете: «Двум девочкам четырнадцати и двенадцати лет требуется гувернантка со знаниями музыки, французского языка, пения и танцев…» и, обрадовавшись, дала ей почитать.

— Почему? По-моему нормальная работа, — фыркнула я, — я хорошо знаю языки и умею играть на фортепиано. Чем я могу еще заниматься?

— Я пойду работать, — заявила Мэри категорично. — Я уже присмотрела швейную мастерскую в переулке за булочной, они ищут портниху. Вам, ваша светлость, работать ни к чему.

— Остановись! — топнула я рассерженно. — Во-первых, называй меня не миледи, а Софи, или, если тебе так хочется, мисс Нордвик. Во-вторых, это я тебя выдернула из привычной жизни, любимой Англии, знакомого окружения, поэтому и должна нас обеспечивать. В-третьих, — я вздохнула и взяла ее руку, — Мэри, ты же догадываешься, почему я уехала?

Дождавшись неуверенного кивка, продолжила:

— Так вот. Я очень хочу работать. Я хочу стать самостоятельной, хотя бы частично. Как получится. Давай договоримся. Я пойду в эту семью… как их там… Вестонов. Если получится, устроюсь. А ты будешь жить здесь и, если хочешь, работать швеей. Что скажешь?

Мэри нехотя кивнула головой — хорошо.

* * *

Рекомендации я себе написала сама. У меня еще оставался перстень-печать с герцогским гербом, и я не постеснялась им воспользоваться. По бумагам, я целых шесть лет учила племянников герцогини Мелвилль, а сейчас они повзрослели (думаю, никто не узнает, что моим племянниками три и полгода соответственно) и мои услуги стали не нужны.

Семья Вестонов приняла меня с распростертыми объятиями. Особенно после того, как узнали, что я жила у самой герцогини в особняке на Пикадилли. Десятки вопросов посыпались со всех сторон. А что?… А как?… А они?… Я только сухо поджимала губы, копируя поведение учителей из Солентон. В темно-сером шерстяном платье вид у меня был как у строгой степенной дамы. Без украшений, без духов, без высокомерия и снобизма. А после того как заговорила на беглом французском и сыграла вальс Моцарта, миссис Вестон и вовсе радостно захлопала в ладоши, как девчонка. Хозяйка была всего на пару лет старше меня. Ей было тридцать два. Она тут же мне выложила, что влюбилась в своего прекрасного мужа в семнадцать лет и не могла дождаться, когда он сделает ей предложение. А Луиза родилась у них ровно через девять месяцев после свадьбы. Я загнала вглубь непрошеную ревность. Почти моя ровесница, а уже трое детей.

— Вы представляете, мисс Нордвик! — рассмеялась она. — Питера мы отдали в школу, а вот девочки… Побоялись. Они горько плакали, просили не выгонять их из дома.

Женщина улыбалась так искренне, что я сама стала улыбаться в ответ.

— Да, действительно, — ответила ей, — если вы можете позволить себе взять гувернантку, то почему бы и нет?

— Что вы! — воскликнула хозяйка. — Мой Чарльз очень богат! Он владеет судоходной компанией и строит корабли. Пароходы и эти… баржи. Я, правда, в этом плохо понимаю, но…

— Ничего, — улыбнулась я и перевела разговор в нужное мне русло: — Надеюсь, мистер Вестон не будет против моей кандидатуры?

— Конечно! — всплеснула опять руками женщина.

«Какая она громкая и шумная, — подумала я, — неужели все американцы такие?».

— Муж мне полностью доверяет. Я веду все домашние дела… — потом последовал длинный перечень ее обязанностей.

— И нет никакого сомнения, что вы нам подходите, — закончила она торжественно.

Я изящно поднялась со стула и спросила:

— Когда мне приступать к своим обязанностям?

— Да хоть завтра, — весело ответила женщина.

Кивнув ей, я направилась на выход.

Назвавшись Софией Нордвик, незамужней дамой, я надеялась, что никто не проведет параллель между девичьей фамилией герцогини Мелвилль и мной. Да и кому это здесь нужно? Оклад мне установили пятнадцать долларов в неделю. Я слабо понимала, много это или мало, так как по-прежнему ничего не покупала сама и не платила за жилье. Знала только, что извозчик берет до нашего дома на Аллен-стрит десять центов, а билет на трамвай стоит три цента. Вот и все.

Мэри уверила меня, что пятнадцать долларов — хороший заработок. Сама она, устроившись швеей, получала восемь. Моя верная и преданная Мэри! Она всегда была со мной. Все пятнадцать лет. Заботилась о моих платьях, обуви, о моем питании. Молчаливая, незаметная, понимающая. И совершенно незаменимая. Ей ведь уже далеко за сорок, а у нее никогда не было своей семьи, ни детей, ни мужа.

Я не представляла, что делать с теми грошами, которые буду зарабатывать. Смешно! Пятнадцать долларов в неделю. Сколько это? Как это? «Наверное, пора бы уже перестать быть герцогиней и стать обычной женщиной, — сказала я себе, — научиться самой чинить свою одежду и стирать белье. Научиться ходить по магазинам и торговаться за кусок мяса. Пора привыкать, Софи. Твоя жизнь в корне изменилась».

У нас еще оставались фунты и драгоценности, на черный день. Не пропадем, тем более что миссис Вестон настояла, чтобы я жила у них в доме, на Первой авеню.

В тот же день я написала несколько коротких писем. Одно своему адвокату, где сообщала свой подробный адрес в Нью-Йорке. Другое — маме, с заверениями, что у меня все в порядке, и я великолепно устроилась.

* * *

И я приступила к своей первой в жизни настоящей работе. Девочек звали Луиза и Амелия. Симпатичные, резвые, шумные. Они сразу же перевернули мою комнату вверх дном, пока я на них не прикрикнула и не загрузила учебой. Я с трудом вспоминала программу обучения в Солентон. Распорядок дня, чередование сложных и легких предметов, физические упражнения. И потихоньку сама составляла свой собственный план занятий по образу и подобию — французский, математика, литература, музицирование, танцы.

С Чарльзом Вестоном мы встретились за ужином, когда я привела переодетых чистеньких дочерей этого семейства к столу. Мы раскланялись, обменявшись дежурными общими фразами. Только в разговор периодически вставляла восклицания Барбара: «Ах! Милый! Как нам повезло!», «Ты представляешь, мисс Нордвик работала у самой герцогини!», «Она приехала из Англии на пароходе!». И все в таком духе. Мужчина только снисходительно улыбался. Заметно было, что он души не чает в своей жене и дочерях. По просьбе хозяйки я немного поиграла, а в девять увела сопротивляющихся учениц спать.

— Но мы никогда так рано не ложились! — упирались они.

— А вам и не нужно сразу же ложиться спать, — ответила я строго.

— И что мы будем делать в спальне? Там скучно! Мы хотим еще посидеть внизу, — заявила старшая мисс Вестон.

— Луиза, — строго произнесла я, — вы провели достаточно времени с родителями. Дайте им возможность пообщаться друг с другом. Отец целый день тяжело работал и не видел вашу маму.

Девчонки насупились.

— Я почитаю вам на ночь, хотите? — и интригующе добавила: — Что-нибудь взрослое. О любви.

— Хотим! — воскликнули девушки и побежали наверх.

«Как легко их отвлечь», — подумала я и, вздохнув, пошла за романом Джейн Остин, лежавшим у меня в саквояже.

* * *

Два месяца зимы пролетели незаметно. В веселой кутерьме, танцах, музыке, общении с девочками. Иногда я смотрела на них и думала: «У меня могла бы быть такая же дочь. Если бы в восемнадцать лет я забеременела, то ей бы уже было почти двенадцать». И сердце замирало от мучительной жгучей тоски.

Луиза и Амелия слушались меня беспрекословно. За это время их манеры заметно улучшились, а французский перестал быть гадким и унылым языком после того, как мы выучили несколько ругательств. Как я ни гневалась, но словечки «мёрде» и «сало» стали иногда проскальзывать в их разговорной речи. Слава богу, Барбара и Чарльз не знали французского. Танцы прекратили пугать отдавленными ногами и неуклюжестью. А все потому, что я втайне от их матери и отца переодевалась в бриджи и сюртук, прятала волосы под цилиндр, рисовала на лице усики и играла на наших занятиях роль учтивого кавалера, развлекая девушек. Литературу мы изучали по любовным романам Джейн Остин, сестер Бронте, сонетам и пьесам Шекспира.

— Главное, чтобы вы знали, кто это — Шекспир или Чарльз Диккенс, Гетте или Пушкин, умели поддержать беседу на любую тему, блеснуть эрудицией, а читать можно только то, что вам нравится, — смеялась я. — А если мужчина упомянет неизвестного вам поэта или романиста, не тушуйтесь. Говорите с улыбкой «Это не мой стиль».

С математикой и физикой было сложнее. Все потому, что я сама эти предметы не очень хорошо знала. А в сущности, зачем девочкам математика? Мы ограничились простейшими арифметическими упражнениями и общими обзорными лекциями по астрономии и геологии, в ходе которых я вспоминала все то, что мне рассказывал Роберт двенадцать лет назад.

Конечно, я вспоминала его. Каждый божий день. Просыпаясь утром, занимаясь с девочками днем, засыпая с мыслями о нем ночью. Моя боль никуда не делась, она затаилась до времени, до следующего воспоминания, и выпрыгивала как чертенок из табакерки — вот она я, тут как тут! После я долго и с трудом уговаривала ее опять спрятаться и не высовываться.

Вот так и жила. Так и учила. Тому, что сама считала важным и полезным. А самое важное в жизни каждой девушки — удачно выйти замуж. Иногда странная мысль мелькала в голове — неужели я стала похожа на свою мать? И так же, как и она, считаю, что удачный брак превыше всего? Нет. Я учила их не только этому. Я учила их верить в себя, в свои силы, чувствовать сердцем, любить жизнь, родителей, поддерживать и помогать друг другу.

* * *

Миссис Вестон пела мне дифирамбы. А на новогоднем вечере она прилюдно заявила, что ее девочкам несказанно повезло. Таких гувернанток, как мисс Нордвик, одна на миллион. Такую восторженную любовь я заслужила после того, как написала маслом портреты Луизы и Амелии. Вестоны повесили портреты на видное место в гостиной и теперь хвастались перед гостями, расписывая мои таланты. Болтливость Барбары Вестон меня даже немного раздражала, я переживала, чтобы случайно не встретить человека, которому хорошо знакома эта самая мисс Нордвик. И пусть гостями судостроителя в основном были такие же, как и он, стремительно разбогатевшие американцы, опасность оставалась.