Среди мужской части педколлектива также бытовало мнение, что даже если Марина не получит нормального образования, большой беды не случится. Девушка с такой внешностью все равно далеко пойдет. Тони тошнило от небрежных циничных суждений, но, судя по тому, как ощетинивались при этих словах учителя-дамы, циники говорили правду.

В тот день, когда Марина вошла в его класс, сердце Тони замерло.

Черные, как вороново крыло, начесанные волосы в жутком беспорядке спадали на плечи. Идеально гладкая бледная кожа напоминала внутреннюю сторону веджвудской фарфоровой чашки. Огромные кошачьи глаза украшала густая темная подводка. Школьный джемпер бесстыдно облегал грудь, а из-под юбки торчали бесконечные худые ноги в черных колготках и неуставных «мартенсах» с развязанными шнурками. На спине висел холщовый рюкзак, утыканный множеством значков.

Тони весь урок не мог отвести от нее глаз, хотя и отчаянно пытался это скрыть. К его удивлению, она схватывала все на лету и явно была заинтересована происходящим. Задавала смелые и глубокие вопросы. Встречаясь с ним взглядом, не краснела, а улыбалась, при этом на щеке появлялась глубокая ямочка.

– А вы не считаете Гогена извращенцем? – спросила Марина на первом же занятии.

Тони решил не поддаваться на провокацию и не занимать позу оскорбленного миссионера.

– Поль Гоген действительно не отказывал себе в плотских удовольствиях, – ответил художник. – А уж кем это его делает – самим собой или, как вы красноречиво выразились, извращенцем, – решать вам. Хотя возмездие его все же настигло. Сифилис – болезнь не из приятных.

Туше. Ответ, похоже, ей понравился.

Они «бодались» на уроках не одну неделю. Она постоянно бросала ему вызов, он отвечал тем же. Тони почти не волновало, заметили ли остальные ученики вспыхнувшую между ним и Мариной искру. Он очень хорошо помнил тот день, когда, придя на урок рисования с живой натуры, обнаружил в кресле Марину – вместо обычной модели с плебейской внешностью.

– Гретхен не смогла прийти, – пояснила дерзкая красавица. – И я решила занять ее место. Жалко ведь отменять занятие.

Надо было не соглашаться. Надо было немедленно приказать ей одеться. Но это означало бы признание в том, что он испуган и смущен. То есть что ее стрелы достигли цели. Из урока в урок Марина шутливо и весело старалась вывести учителя из себя, шокировать.

– Отличная мысль, – сказал Тони, едва удостоив ее взглядом, прошел на свое место и взялся за набросок.

Вот отсюда, из-за мольберта, он уже мог сколько угодно любоваться телом Марины. Таким прелестным и совершенным телом, что у него сдавило горло. Тони Уэстон понимал – он поступает неправильно; но чтобы не смотреть на нее, нужно быть сверхчеловеком. Любого мужчину на его месте охватило бы желание. Да, конечно, сегодня подобная ситуация – с ученицей в роли обнаженной натурщицы – совершенно невозможна, однако тогда… тогда многое виделось по-другому. К тому же Марине было семнадцать лет. Ее возраст он подсмотрел в личном деле.

А зачем подсмотрел? Да затем. Тони был очарован, и от мысли, что Марина уже перешагнула рубеж полового совершеннолетия, ему становилось легче. Он думал о ней непрерывно, днем и ночью. Пытался гнать прочь свои фантазии – опасные, запретные. Вел себя как законченный глупец. Играть с Мариной означало играть с огнем – однажды кто-нибудь наблюдательный заметит и проболтается.

Как-то Тони обнаружил Марину плачущей в углу художественного класса. Она отказалась объяснить причину страданий и продолжала лить горькие слезы. Несмотря на то что внутренний голос настойчиво его предостерегал, Тони подошел ближе. Он уловил сладковатый запах дешевых духов, и в животе все перевернулось. Не от отвращения – от дикого желания; желания до нее дотронуться. Тони несмело приобнял ее за плечи – жест, который вполне можно истолковать как утешающий. Но как только рука учителя ее коснулась, Марина к нему прильнула.

– Обнимите покрепче, – попросила она.

В любой другой просьбе он сумел бы отказать. Скажи девушка: «Трахни меня» или «Поцелуй меня», Тони ее оттолкнул бы. Но слова Марины прозвучали как крик души. Она была такой маленькой, такой хрупкой – и одновременно такой зрелой… Он привлек ее к себе и почувствовал, как к телу прижались теплые девичьи груди. Какие же они мягкие – не то что костлявые лопатки, которые он поглаживает ладонями.

А дальше завертелось… Они вдруг запутались друг в друге. Пальцы, губы и языки переплелись. Пуговицы расстегнулись, одежда исчезла. Не было произнесено ни слова; дыхание стало синхронным. Все происходило поспешно, но обдуманно, словно отлично поставленный танец. Тони уложил Марину на деревянный верстак. Девушка запрокинула голову; он с нежной первобытной страстью покрыл поцелуями белоснежную шею…

Когда все кончилось, Марина соскользнула на пол и встала перед Тони, наклонив голову и часто-часто дыша.

– Я мечтала об этом с того дня, как впервые тебя увидела.

Тони с изумлением провел пальцами по ее позвоночнику. Какое чудо… Он унесет это воспоминание с собой в могилу. Никогда ничего подробного с ним не происходило. Господи боже… Ему тридцать два года, он учитель, и он только что переспал с ученицей. Семнадцатилетней ученицей.

Ну и черт с ней, с моралью! Даже если в наказание его повесят, кастрируют, четвертуют, сдерут кожу и поставят перед расстрельной командой – это пустяковая плата за то блаженство, которое он пережил. Словно умер и в тот же миг возродился.


Их роман был страстным, нетерпеливым и бурным. Тони пришлось установить правила, иначе ситуация вышла бы из-под контроля. Никаких контактов в школе. Никаких звонков ему домой. И писем-записок тоже. Они встречались в обед у нее дома, где в такое время никого не было. Родители на работе, а соседи, по словам Марины, ничего не заметят. Иногда Тони удавалось сбежать из дому в выходной – под предлогом похода в магазин «Сделай сам», или спортзал, или библиотеку. Тогда он звонил Марине из таксофона и мчался к ней.

Тони понимал, что поступает безответственно. И дурно. Но их страсть – не любовь, нет, любовью происходящее между ним и этой девочкой не назовешь – оказалась сильнее всякой нравственности. Ладно Марина, она еще ребенок; но он-то, он! Казалось бы, моральные устои Тони должны быть сильнее и крепче, чем у нее: он ведь взрослый, он – учитель, черт возьми! Однако каждый раз, когда Тони начинал заниматься самобичеванием, Марина заставляла его умолкнуть.

– Люди ждут такого всю жизнь, – говорила она. – И не факт, что дождутся. Давай радоваться и благодарить судьбу, пока можем.

Дело было не только в сексе. Марина вызывала в Тони интерес. Волновала его. Вдохновляла. Бесила. И удивляла – постоянно. Игривая и своенравная, как котенок, она одновременно была глубже самого глубокого омута. Она умела смешить Тони.

А однажды, во время особенно доверительного, безудержного секса сумела вызвать у него слезы.

Разумеется, такие отношения не могли длиться вечно.

…Он повез класс в Париж – изучать художественные достопримечательности. И когда шестеро учеников отравились сомнительной курицей в вине, Тони с Мариной этим воспользовались и тоже сказались больными. Они отменили поездку в Версаль, остались в отеле и весь день провели в постели в номере Тони, растворившись друг в друге. Он смотрел на склонившуюся над ним Марину – темные волосы растрепались, промокли от пота – и понимал: пора заканчивать.

– Венди беременна, – произнес Тони.

Марина скатилась с него на постель, легла рядом, уставилась в потолок.

– Значит, конец…

– Я всегда буду тебя любить. Но у нас с Венди появится ребенок, мне нужно думать в первую очередь о нем.

– Я понимаю. Конечно, нужно.

Марина наградила его таким взглядом, что Тони вдруг осенило, почему она злится – злится молча, стараясь не выдать своих чувств.

– Я не обещал, что не буду с ней спать. Она бы заподозрила неладное. Я не мог… Ты же знала, у меня семья.

Ее зеленые глаза потемнели от слез. Обиженный ребенок. Она и правда ребенок… Марина свернулась калачиком. Молча. Лучше бы устроила разнос, кричала… Тони потянулся к ней – и получил мощный удар в живот.

Он, задыхаясь, скрючился пополам, хватая ртом воздух и поражаясь силе, скрытой в девичьем теле.

Марина натянула колготки – те в спешке порвались, – затем свободное платье, разрисованное турецкими огурцами, и зеленый мешковатый джемпер.

– Марина…

– Молчи, – стиснув зубы, взмолилась она. – Я все поняла. Честно. Не парься.

– Я буду всегда тебя любить.

Она впилась в него глазами, точно выискивая доказательства этого заявления. Затем коротко, с трудом кивнула, натянуто улыбнулась и вышла из номера.

До конца поездки Тони ее почти не видел – лишь замечал мелькание буйной шевелюры в толпе учеников во время экскурсий в Лувр, национальную галерею Же-де-Пом, музей Орсе. Он чувствовал себя осиротевшим. Ему хотелось рассматривать вместе с ней картины, наблюдать ее реакцию, делиться собственными мыслями. Хотелось делать вместе с ней все на свете – до конца жизни. Но это было невозможно.

Путь через пролив назад в Англию оказался кошмарным испытанием. Тони непрерывно рвало, и он сам не знал: то ли его скрутила морская болезнь, то ли мучает любовная лихорадка. Каждая волна швыряла его все ближе и ближе к Венди.

Вернувшись домой, к верной и преданной жене с крошечным выпирающим животиком, Тони понял кое-что еще. Он не сможет жить в Рединге, зная, что Марина дышит тем же воздухом, рискуя случайно увидеть ее в любое время дня и ночи – в магазине, на почте, на парковке… Придется бежать от искушения. Бежать далеко-далеко. Тони отправил свое резюме в лондонское рекламное агентство – и, к его безмерному удивлению, его приняли на работу. Он досрочно расторг контракт со школой, заявив директрисе, что не сможет отработать положенного времени по личным причинам.

– У меня обстоятельства, очень… тонкие, – пояснил он.

Да, тонкие. Тоненькая Марина, хрупкая конструкция из крови, костей и дыхания…

Директриса едва заметно отодвинулась подальше. Ни одному руководителю школы не нужны учителя, чья репутация подпорчена… личными проблемами. «Тонкие обстоятельства» – эвфемизм грязного скандала. Читать между строк она умела.

– Для нас ваше увольнение – большая потеря, – сообщила дама. – Девочек вы замечательно вдохновляли.

На том и сошлись.

В конце лета Тони позвонил в школу – узнать, с каким результатом окончили заведение его ученики. Имя Марины в списке выпускников отсутствовало.

– А Марина Старлинг? – спросил он. – Она вроде тоже должна была закончить?

– Марина экзамены не сдавала, – послышался ответ. – Никто не знает, что с ней случилось. Она просто исчезла.


Их малышка не выжила.

За неделю до предполагаемых родов Венди перестала ощущать толчки ребенка. Заверения акушерки, что в конце беременности такое бывает, тревогу будущей матери не уняли.

– Малыш, наверное, отдыхает, – успокаивал ее Тони. – Набирается сил для большого путешествия.

Однако Венди волновалась все больше. Когда они в конце концов поехали в больницу, ее худшие опасения подтвердились. Сердцебиение не прослушивалось, потому что сердцебиения не было. Ребенок в животе у Венди умер. Но ей все равно предстояло пройти через роды. Полноценные естественные роды, со всей сопутствующей им болью. Тони никак не мог понять – почему нельзя извлечь малышку с помощью кесарева сечения? Разве так не человечней? Увы, политика больницы подобного не предусматривала.

Потом их оставили вместе с ней на час, с их крохотной девочкой. Она выглядела невероятно красивой. Розовый бутончик губ под носом-кнопкой, копна темных волос, малюсенькие пальчики, в которые Венди просунула свой мизинец… Акушерка унесла малышку в том самом желтом одеяле, которое они выбрали всего неделю назад – выбрали вместе с именем. Розалинда.

Тони понимал – надо держаться. Если даже ему так плохо, то каково Венди? Она столько месяцев чувствовала ребенка внутри себя, вынашивала его. Случившаяся трагедия помогла Тони осознать, насколько он любит жену: за ее силу духа, благородство, за тихое, сдержанное горе. С того самого дня он запретил себе думать о Марине. Выкинул из головы все мечты о тайном примирении. Венди не заслуживает предательства. Она достойна верности и беззаветной любви.

Много лет Тони гадал: не была ли смерть Розалинды расплатой за сумасшедшие месяцы в Рединге? Ему так и не удалось вытравить из души чувство стыда. Воспоминания о грязи и низости содеянного обрушивались внезапно, в самые неожиданные моменты, заставляя содрогаться от омерзения. Он вел себя бездумно, легкомысленно, потакал своим желаниям. Отвратительно, подло, мерзко – с какой стороны ни глянь. В свое время Тони убедил себя в том, что безумно влюбился, но нет. При чем тут любовь? Это была отталкивающая история о похотливом учителе рисования, соблазнившем звезду класса. Бесподобная тема для желтой прессы. В особо мрачные минуты ему мерещились газетные заголовки – в случае, если Марина решит заговорить, – и Тони сжимался от страха. Что, если все выплывет? Его арестуют? Осудят? Отправят в тюрьму?