— Послушай, Селена. Я слышал, что ты не ешь овощи. Это так?

Девушка жалобно взглянула на него, и Себастьян почувствовал, как защемило сердце. Он проработал в психиатрических больницах и лечебницах для психически больных преступников всю свою жизнь. У него был только один «частный» пациент. Если так можно было сказать об Уэйне.

Для человека, которому еще нет и сорока, репутация Себастьяна была отменной. Его покойный наставник, сэр Джулиус, был корифеем британской психиатрии, и хотя Себастьян Тил был американцем, у него никогда не было желания вернуться в Штаты.

Его жизнь была здесь, с его пациентами.

И эти пациенты сами того не сознавая, медленно разбивали его сердце.

Через час Себастьян покинул больницу, прошел через переполненную стоянку и устало забрался в свою машину. Он не обратил внимания, что пара медсестер через окно следили за ним глазами, полными восхищения, уважения и желания.

Каждая медсестра в больнице знала, что лучше Себастьяна нет. И не только из-за написанных им книг или лекций, которые он регулярно читал в Оксфорде и Кембридже. Просто-напросто Себастьян был из всех знакомых им людей ближе всего к их представлению о святых. Среднего роста, с каштановыми волосами, сверкающими на солнце, теплыми карими глазами, один взгляд которых способен растопить самое очерствевшее сердце. Голос спокойный, мягкий, умеющий уговорить даже буйного пациента.

И еще. Было в нем что-то такое… человечное, что привязывало к нему всех пациентов. Медсестры могли застать его в момент, когда он укачивал в своих объятиях испуганного семидесятилетнего старика. Они видели, как он поглаживанием руки успокаивал больного в смирительной рубашке, превращая того в почти спокойное человеческое существо. Он не отстранялся от пациентов, как другие врачи. И он за это сурово расплачивался.

Все незамужние сестры — и даже некоторые замужние — мечтали стать его любовницами. И не только из-за внешности или его невинности, хотя и то и другое было невероятно притягательным. Нет, они прекрасно понимали, что Себастьян Тил — высший приз, о каком только может мечтать женщина. Он никогда не будет говорить с ней покровительственным тоном. Никогда не изменит. И всегда будет считаться с ее точкой зрения. Такие мужчины — большая редкость.

Но до сих пор никаких женщин в жизни этого человека не было замечено, хотя за ним пристально следило множество ревнивых женских глаз. И медсестры пришли к печальному, но неизбежному выводу: он слишком предан своему делу. И сейчас, когда он садился в машину, лицо его было бледным, осунувшимся и утомленным — работа убивала его.

Доктор Тил ехал осторожно — движение было плотным — и когда остановился у своего дома, чувствовал себя выжатой половой тряпкой. Он вошел, сдернул галстук и устало упал на диван. Его внимание привлекло какое-то движение, и он совсем не удивился, разглядев в кресле напротив себя высоченного француза. Этот человек считался одним из самых богатых в стране. Очень красивый, обладающий огромной властью, он был совершенно безумен.

— Себастьян, — произнес Уэйн Д'Арвилль с укоризной, — ты выглядишь как ходячая смерть. А ведь мог бы заняться частной практикой и зарабатывать бешеные деньги. И мне ты нужен больше, чем им. — Он, как всегда, просто констатировал факт, но Тилу понадобилось больше десяти лет, чтобы это осознать.

Себастьян откинулся на спинку дивана и глубоко вздохнул. Он знал, насколько опасен этот человек. Он помнил, что тот сделал с Вероникой Колтрейн. Но он также знал, что он, доктор Себастьян Тил, — единственный имеющийся у Уэйна Д'Арвилля шанс.

— Расскажи мне, как прошел сегодняшний день, — мягко попросил он.

Глава 4

Франция


Теплым осенним вечером одинокий выстрел разорвал тишину в шато Д'Монтиньи. Садовники выбежали из розария, около дверей кабинета собрались горничные, но ни одна не решалась войти. Пришлось Жюлю, шестидесятисемилетнему мажордому, робко постучать в дверь.

— Месье Дюк? Вы меня слышите? — Огромные часы времен Людовика XIV пробили четыре часа, заставив всех собравшихся вздрогнуть.

Жюль постучал еще раз. Не получив ответа, он нажал на позолоченную ручку двери, удивился, когда она послушно открылась, и заглянул внутрь.

Кабинет имел типично классический вид. Тома в кожаных переплетах стояли на полках, а в воздухе чувствовался застоялый запах книжной пыли, дорогих сигар, старой кожи и хорошего коньяка. За письменным столом семнадцатого века сидел в безжизненной позе Дюк Д'Монтиньи. Жюлю и остальным была хорошо видна лысая макушка Дюка, освещенная солнечными лучами, падающими через окно. Дверь шкафа, где он хранил дуэльные пистолеты, была широко распахнута, и там не хватало прекрасного пистолета восемнадцатого века, отделанного серебром.

Жюль, неожиданно почувствовав себя древним стариком, медленно прошел по пушистому ковру и приблизился к хозяину. Семья Жюля работала на Д'Монтиньи со времен Наполеона Бонапарта, и Жюль почувствовал, как на глаза набежали слезы. Серебряный пистолет лежал в нескольких дюймах от левой руки Дюка, и мажордом с трудом отвел глаза от этого великолепного инструмента смерти. Он содрогнулся, заметив глубокую рану в виске Дюка, и оглянулся на толпящуюся в дверях прислугу.

— Позвоните в полицию, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, и даже не заметил, кто именно пошел выполнять его поручение.

На столе ничего не было, кроме обычных предметов. Кремовая плотная бумага лучшего качества с гербом Д'Монтиньи и адресом сложена ровной стопкой слева, рядом с конвертами. Позолоченные ручки стояли рядами в подставках из слоновой кости. Жюль осмотрел стол, но не увидел посмертной записки, только один машинописный лист. Не в силах бороться с любопытством, Жюль осторожно взял его за верхний конец и прочитал.

Когда он дочитал до конца, почти ничего не отразилось на его старом, морщинистом лице. Именно этого он и боялся. Четыре года подряд виноградники давали плохой урожаи. Ранние морозы и сильные ливни практически уничтожили два последних урожая, уменьшились и поставки винограда со стороны. Дюк взял большую сумму у банков, и в городе ходили слухи, что они требуют заложить замок в качестве обеспечения для следующей ссуды.

Читая, Жюль хмурился, стараясь припомнить, где он слышал такое имя — Уэйн Д'Арвилль. Не тот ли это сын владельца казино, который хотел жениться на единственной дочери и наследнице Дюка?

Разумеется, Дюк не мог этого допустить. Если Жюль правильно помнил, владелец казино лишил сына наследства и рассказал об этом Дюку. К счастью, дочка Дюка оказалась разумной девицей и позднее вышла замуж за отпрыска старой и уважаемой аристократической семьи с севера.

Почему же теперь, удивился Жюль, Уэйн Д'Арвилль скупил у банков все векселя и права на виноградники и замок? Наверняка чтобы отомстить. А ведь столько лет прошло…

Он печально покачал головой и положил лист на место. Каковы бы ни были причины, этот человек потребовал возврата ссуды, прекрасно зная, что Дюку нечем заплатить. И тот выбрал единственный путь, оставшийся старому, потерпевшему поражение человеку, у которого сохранилось лишь его гордое имя.

Жюль медленно повернулся и пошел к двери, где женщины тихонько всхлипывали и утирали глаза фартуками. У него не хватило мужества сказать им, что замок уже не принадлежит больше Монтиньи. Скоро они и так узнают.

Бедный месье Дюк. Потерять семейный очаг, дело и честь — он не смог этого пережить.

Закрывая за собой дверь, Жюль прикинул, что же теперь будет делать с замком этот англичанин. Скорее всего продаст. Ведь его интересовало не дело Монтиньи. Жюля передернуло, когда он представил себе человека, способного так долго таить обиду.

Наверное, душа у него темнее ночи.


Уэйн получил от банка официальное сообщение о смерти Дюка через два дня. Ему сообщили, что шато теперь принадлежит ему.

Известили и дочь Дюка, которая очень болезненно восприняла эти новости. Семья ее мужа славилась своим общественным положением, наследственными связями и генеалогией, но больше ничем. Будущее семьи зависело от Монтиньи. Управляющий банком также написал, что она упала в обморок, узнав, к кому перешли виноградники и замок.

Ответом Уэйна было короткое распоряжение продать виноградники тому, кто даст больше, а это наверняка будет Дом Виллье, старый соперник Монтиньи. Шато, сообщил он, уже обещано знакомому владельцу многочисленных гостиниц, который собирается превратить семейный дом в показательный отель для знаменитых и богатых людей.

Уже к пятнице Уэйн начисто забыл о Дюке и его нищей дочери. Он оформил во Франции все необходимые бумаги и с удовольствием вернулся в Англию. Он никогда не забывал, что его отец, Вольфганг Мюллер, все еще живет в Монте-Карло. И хотя ему неприятно было в этом признаться, он не чувствовал себя во Франции в безопасности.

Вернувшись домой, он уверенно направил свой «феррари» к зданию компании и оставил в новом подземном гараже, где место его машины обозначалось табличкой: «Президент Уэйн Д'Арвилль». Подобные надписи изобиловали в здании. Они красовались на дверях зала заседаний правления и его личного офиса, на бумагах, рекламной литературе и даже на финансовых отчетах многочисленным клиентам компании.

Он не хотел, чтобы кто-нибудь забыл, кто тут босс.

Уэйн вошел в здание, мало напоминавшее прежнюю компанию. Обшитые темным деревом комнаты, уютная, домашняя атмосфера, столь милая сердцу старых клиентов, исчезли. Теперь их встречал светлый холл с огромными окнами и серым ковром на полу, удобной мебелью, современным коммутатором и справочной службой. Секретарша была молоденькой, хорошенькой, вполне современной. Она улыбнулась Уэйну, сверкнув крупными белыми зубами. Тот прошел мимо к скоростному лифту, даже не заметив, что она существует.

Все офисы, мимо которых он проходил, не имели дверей. Исчезли без следа маленькие, уютные кабинетики. Уэйн желал всегда видеть своих подчиненных. Офисы были большими, ярко освещенными, оборудованными по последнему слову техники. Большинство из старых директоров уже покинули компанию, и их место заняла молодежь из Оксфорда и Кембриджа. Среди них были экономисты и прогнозисты, умеющие унюхать выгодную сделку за версту.

За последние несколько лет Уэйн очень разбогател. Он был уже не просто состоятельным, а очень богатым. Компания принадлежала ему полностью, и он мог делать что пожелает с пайщиками, директорами или членами правления. Тоби Платт, сын сэра Мортимера и гомосексуалист, и его жена Аманда несколько раз подавали в суд, оспаривая завещание сэра Мортимера и ссылаясь на неправомерное влияние. Но у них ничего не вышло, хотя они и пытались оспорить решение суда.

Уэйн регулярно получал письма с угрозами возбудить новый судебный процесс, письма, поливающие его грязью, от друзей Тоби и некоторых бывших директоров. Он все выбрасывал в мусорную корзину.

Войдя в свой офис, в котором не осталось ничего от бывшего кабинета сэра Мортимера, Уэйн проработал, не поднимая головы, два часа над накопившимися делами и ответил на самые срочные телефонные звонки.

Затем он нажал кнопку недавно установленного интеркома и получил ответ своей молодой, привлекательной секретарши.

— Мисс Форсит, созовите собрание исследовательского отдела, хорошо? В понедельник утром, в десять часов.

— Слушаюсь, мистер Д'Арвилль, — ответила Юдифь Форсит, делая запись в журнале. Похоже, слухи, касающиеся исследовательского отдела, были правдой. Она не удивилась. Отдел не приносил дохода. А значит, был лишним. Юдифь вздохнула, порадовавшись тому, что не работает в этом отделе. Но в компании не было профсоюза, поэтому она со страхом посмотрела на закрытую дверь босса. Как и все женщины в компании, она двояко относилась к Уэйну Д'Арвиллю. Она одновременно и хотела его и боялась до дрожи в коленках. И хотя она намеренно расстегивала две верхние пуговки блузок и носила едва прикрывающие колени юбки, она отдавала себе отчет, что он ее едва замечает.

Но в Уэйне Д'Арвилле было почти два метра роста, а таких красивых голубых глаз она вообще никогда не видела, поэтому и не оставляла попытки привлечь его внимание. Тем более что он, поверить невозможно, был все еще холост.

Д'Арвилль, не подозревая о мечтах своей секретарши, спрятал бумаги, вытащил кальки нового офисного комплекса, но обнаружил, что не может сосредоточиться.

Скоро ему придется заняться поисками жены. Разумеется, англичанки, с наследственным титулом. И как можно меньше похожей на эту сучку Монтиньи. Он нахмурился и устало потер лоб ладонью. Ему требовалась его обычная «доза». Сняв трубку, он набрал номер из пяти цифр.

— Слушаю?

Уэйн глубоко вздохнул, знакомый голос сразу подействовал успокаивающе. Он медленно откинулся в кресле, на несколько минут выкинув из головы неприятный осадок, оставшийся после Франции, и все остальное.