Себастьян сжал челюсть и гневно прорычал:

- Черт побери, это моя мать рассказала об этом?

Он был невероятно зол на мать. Отпустив Вики, он отошёл от неё.

- Да. - Тори немного пришла в себя и посмотрела на него. Она уже могла судить здраво, однако её глубоко ранило его внезапная холодность. Было такое ощущение, что он больше не желает подпускать её к себе, к своим мыслям, своим переживаниям. Даже, несмотря на то, что недавно говорил ей. - Разве это секрет?

Он глубоко вздохнул и повернулся к ней.

- Да.

Повисла тишина. Оба неотрывно смотрели друг на друга.

- Почему? - наконец спросила Тори, боясь, однако услышать ответ.

- Потому что я не хотел этого титула, - печально проговорил он, покачав головой. - Я не хотел быть графом.

Тори вдруг почувствовала, как у неё задрожали руки. Потому что судьба дала ей удивительную возможность задать ему самый сокровенный вопрос.

- А чего ты хочешь?

Она долго смотрела на него, выискивая на его лица, в его глазах хоть бы малейший признак того, что скрыто в его сердце. Но его лицо было непроницаемым. И он ничего не ответил. Видимо, ему нечего было сказать ей. Даже когда он признался, что его спас её голос, сейчас он не знал, как ответить на её простой, но в то же самое время самый важный для них вопрос.

Тори впервые попыталась рискнуть. Нужна ли ему она?

И проиграла.

Она даже не думала, что сможет пройти через такое, но его молчание не вызвало боли, которая казалось бы должна была полностью поглотить её. Тори не почувствовала ничего. И даже его живительный, такой необходимый поцелуй не смог помочь ей. На неё снизошло ужасающее оцепенение.

Своим молчанием он ещё более красноречиво давал ей понять, что ей не место в его жизни. Тори вдруг рассмеялась с такой горечью, что перехватило дыхание.

- Как глупо с моей стороны спрашивать такое. В следующий раз ты, вероятно, попытаешься пойти на флот и дослужиться до адмирала. А потом ты подашься в политики и заполучишь кресло премьер-министра. Ты добиваешься всего, чего только пожелаешь. - Она смотрела, как медленно он выпрямляется. Неужели он был способен целовать её так, словно она безгранично дорогая ему, а потом вот так спокойно отпустить? Он и понятия не имел, что её любовь прощала ему даже это. - Надеюсь, это когда-нибудь принесёт тебе облегчение.

Она развернулась и, прихрамывая, медленно покинула комнату, не обращая внимания на боль в ноге.

Раньше всегда уходил он. Теперь, впервые в жизни, уходила она.

- Вики! - позвал её поражённый Себастьян, но она даже не оглянулась.


Глава 11


Это была самая отвратительная, самая тяжелая ночь в его жизни. Себастьян практически не спал, пребывая в состоянии горячки. Почти как при пробуждении после ранения. Всё его тело было охвачено огнём. В ушах звенели свист пуль, грохот пушек, стоны и рев раненых и умирающих. И снова состояние беспомощности навалилось на него. Он не мог пошевелиться, прикованный к постели, не мог произнести ни слова. И снова слышал все эти звуки, снова переживал те чёрные дни, и не было этому конца. Себастьян дрожал, пытаясь согреться, боролся и изо всех сил пытался прогнать мучительные видения. А потом он услышал её голос.

“Я так боялась, что никогда больше не увижу тебя”.

Так было всегда. Снова её волшебный голос вырвал его из ада, в котором он был проклят прожить всю свою жизнь. Однако это не успокоило ногу, которая горела и подрагивала. Доктор, который вытащил шрапнельные пули из плеча и зашил длинный след сабельного удара на бедре, предупредил, что так будет всегда при перенапряжении или смене погоды. И то и другое обстоятельство не прошли мимо него. Ночью пошёл дождь и похолодало. И плечо, и бедро остро отреагировали на это, позволив беспощадной боли наброситься на него.

Потом его стали терзать видения куда мучительнее, чем отрывки снов о войне. Слегка хромающая Вики. Плачущая Вики. Горячо шепчущая признания о том, что переворачивало ему душу. Её нежные губы. Её тихие стоны. Её неповторимые поцелуи. Себастьяну было невыносимо представлять, даже думать о том, что её губ касался кто-то ещё, пока он гнил на континенте.

“Я никогда не хотела, чтобы ты уходил из моей жизни”.

Господи, из одного ада он тут же попал туда, где ему было суждено гореть ещё дольше. Ещё безжалостнее. Себастьян с таким отчаянием хотел прижать её к своей груди, сказать, как она дорогая ему. Он так много хотел сказать ей, но её прямой вопрос так сильно ошарашил его, что Себастьян не смог ответить. Его чувства были так сильны и глубоки, что одним словом трудно было бы выразить их значимость. Он так долго носил в сердце свою любовь к ней, что невозможно было бы описать их парой фраз. Ему бы и жизни не хватило рассказать ей, что она значит для него.

А ещё он испугался. Испугался, что услышав его признания, она посчитает их глупыми и ненужными. Боже, если бы только он не боялся услышать её отказ! Если бы только ей нужна была его любовь и он сам. Она не была готова услышать его признание, а он не был готов сказать ей о своих чувствах.

А потом она ушла. И он не смог остановить её.

И теперь вынужден был страдать за свою нерешительность. И душевные страхи.

Только под самое утро боль в бедре, которое он обмотал тёплым полотенцем, немного утихла. Истощённый и измученный, Себастьян не был готов к появлению брата в своей комнате, когда услышал его голос возле кровати.

- Доброе утро, - проговорил замерший Эдвард, пораженный тем, что открылось перед его глазами. Лицо Себастьяна было искажено болью, оно было почти серого цвета, тело дрожало, а рукой он держался за обмотанное полотенцем бедро. Никто не знал о мучениях Себастьяна, которые остались с ним даже после войны. Особенно после войны. Вся семья полагала, что он оправился от ранений, когда вернулся домой. Но теперь, видя корчившегося от боли брата, Эдвард понял, как все сильно заблуждались. И ощутил такое сострадание, что сжалось сердце. Он-то полагал, что Себастьян рано утром незаметно ушёл из дома, вероятно на пляж, куда любил ходить с детства. Но никто из слуг не видел, как брат выходил из дома, поэтому Эдвард поднялся к нему, дабы проверить, где же он. И хорошо, что это сделал он, а не кто-то другой из членов семьи и в особенности их мать, которая подняла бы панику. - Что с тобой, Себастьян? Боже, на тебе ж лица нет! - перепугано проговорил Эдвард, подходя к кровати. - Нужно немедленно вызвать врача!

Обеспокоенность Эдварда росла с каждой секундой.

- Не смей! - резко бросил Себастьян, накрыв лицо мокрым полотенцем, не желая никого видеть. Чёрт побери, он едва начал засыпать, едва стал ощущать блаженное забытье. Он даже не мог нормально соображать, поэтому так же резко добавил: - Уходи!

Эдвард и не думал подчиняться.

- Только после того, как ты скажешь, что с тобой происходит. У тебя болит нога?

- Мне уже лучше, - попытался заверить Себастьян.

Но это не убедило Эдварда.

- Если мама узнает…

-Ты не посмеешь сказать ей об этом! - так резко прогремел Себастьян, что у него разболелась голова. Сделав пару глубоких вдохов, он попытался немного успокоиться. Беспокойство брата немного смягчило Себастьяна, но не до конца. Он не хотел ничего. - Уходи, брат. Я хочу спать.

- Обычно спят ночью…

Почему-то эти слова показались ему до боли знакомыми. Сердце сжалось от тоски, и вся его враждебность вмиг испарилась. Вновь пустота заполнила его грудь, а холод охватил всё тело. В прошлом, очень давно одна маленькая девочка рассказывала, что иногда кому-то не спиться по ночам, и приходится играть в шахматы. Она просила его научить её играть в шахматы. А он так и не научил.

Тяжело вздохнув, Себастьян глухо молвил:

- Эдвард, прошу тебя, уходи.

- Я не могу уйти, пока тебе плохо…

- Мне скоро станет лучше. Я хочу всего лишь немного поспать.

- Ты уверен?

У Эдварда сжалось сердце при взгляде на страдающего от боли брата.

- Да…

Это был шёпот обреченного на вечные муки человека, который хотел сам пройти свой трудный путь. Эдвард сделал шаг вперед, желая помочь брату и в то же время не зная, как заставить этого упрямца принять его помощь.

- Может тебе что-нибудь нужно? - тихо спросил Эдвард, пытаясь не тревожить его. - Тебе что-нибудь принести?

- Нет, - тут же бросил Себастьян. И вдруг нахмурился. - Разве что…

- Что? - с готовностью переспросил Эдвард. - Что тебе принести?

- Вазу с миндалем, - совсем тихо попросил Себастьян, закрывая глаза, налитые свинцом. - Миндаль…

Эдвард тут же выполнил его просьбу и поставил маленькую вазу на матрас возле его руки, чтобы ему было удобнеё дотянуться до миндаля.

- Вот, - сказал он, видя, каких трудов стоит брату любое движение. - Отдыхай и обязательно позови меня, если тебе понадобиться что-то ещё, - проговорил Эдвард, намереваясь уйти, но вдруг кое-что вспомнил и повернулся к кровати. - Завтра мы едем в Лондон на встречу с военным министром, чтобы ты получил свой титул. С нами поедут Амелия, Сесилия и… и сестры Хадсон.

Себастьян уже засыпал, но из его горла вырвался тихий шепот:

- Вики…

В одном этом имени было столько чувств, столько боли, столько страданий, что Эдварду стало не по себе. Если бы не плохое самочувствие брата, он бы давно избил его за глупое упрямство, которое заставляло страдать и его и не менее упрямую девочку Хадсон. Эдвард не намеревался быть больше простым наблюдателем. И полностью поддерживал решение матери. Себастьяна нужно немного встряхнуть, иначе он упустит свое счастье и будет страдать вечно.

- Да, - кивнул он, прежде чем уйти. И, видя, что брат засыпает, поспешно добавил: - Виктория тоже едет с нами. Отдыхай, завтра тебе понадобятся все твои силы.

***

От волнения Тори не знала, куда деть дрожащие руки в ожидании прибытия кареты из Ромней. Два дня она не переставала думать о произошедшем. Два дня она вспоминала свою очередную встречу с Себастьяном и не могла понять, что сделала неправильно. Что такого она сказала тогда, что заставило его оттолкнуть её? Наоборот, она как последняя умалишённая льнула к нему, желая быть заключенной в его объятиях, а он стоял и спокойно смотрел, как она уходит.

И он так и не смог ответить на её вопрос.

Будь прокляты его сдержанность и самоконтроль, но он предпочел скрыть свои истинные чувства! В который раз. И Тори с болью понимала, что ничего не изменилось. Она могла сделать всё, что угодно, сказать, что угодно, но это ничего не меняло. Она могла признаться ему, что всегда, всю жизнь ждала только его. Он мог говорить, что в самые трудные минуты своей жизни его спасал её голос. Но и это ничего не меняло! Это ни на шаг не приближало их друг к другу. Это ещё больше отдаляло их.

Как он мог говорить ей такие важные слова, как он мог целовать её так, что сжималось сердце и хотелось умереть, а потом вести себя так, словно это ничего не значило?

Гнев и отчаяние переполняли её. Тори не знала, как посмотрит на него, когда он приедет. И не могла себе представить, как проживёт с ним бок обок несколько дней в Лондоне.

Они стояли на подъездной аллее вместе с Алекс, тетей и дядей, когда вдали показалась лакированная карета с гербом графа Ромней. Тори замерла в ожидании и перестала даже дышать, когда карета остановилась недалеко от них, и из неё вышел Себастьян. Сердце сладко заныло при виде его. Вскинув голову, он посмотрел прямо на неё. Словно знал точно, где она стоит. И едва их глаза встретились, Тори ощутила пробирающий до костей трепет, который не покидал её с того мига, когда его губы коснулись её. Она умирала от желания подбежать к нему, дотронуться до него, но не сделала ничего подобного. И вот сейчас, глядя на него, она не смогла поверить в то, что тот волшебный, дурманящий, такой удивительный поцелуй ничего не значил для него.

Тори была так сильно поглощена им, что даже не заметила, как он подошёл и встал прямо перед ней. Слишком близко. У неё перехватило дыхание от силы его пронзительного взгляда. Взгляда, которого она боялась больше не увидеть.

Но увидела.

- Д-доброе утро, - прошептала она дрожащим голосом.

Какое-то время он хмуро разглядывал её лицо, словно искал что-то, надеялся что-то найти. А потом, несмотря на свою сдержанность, заговорил таким нежным голосом, что у Тори задрожали колени.

- Здравствуй.

И только тут девушка заметила, что он необычайно бледен, а под глазами залегли тёмные тени. Трепет тут же сменилось беспокойством.

- Что с тобой? Тебе нездоровиться? - спросила она и сразу же пожалела об этом, потому что его лицо стало таким грозно-суровым и непроницаемым, что захотелось сделать шаг назад.