Так как леди Эдит отличалась особенной проницательностью во всем, что касалось мужчин, она была намеренно немногословна, когда речь заходила о Магнолии, и никогда не расхваливала ее красоту.

«Пусть сам увидит», — думала она, надеясь на то, что ее молчание заинтригует герцога.

Но шли недели, горы писем и телеграмм с указаниями, требованиями и информацией пересылались туда и обратно через Атлантику, и леди Эдит замечала, что герцог все больше и больше уходит в себя и растущую между ними стену непонимания становится все труднее и труднее пробить.

Объявления о его помолвке в газетах еще сильнее испортили положение. Она понимала, что герцог под предлогом занятости специально избегает встреч со всеми, кто хотел его видеть.

Леди Эдит знала, что ему тяжело, но иного выхода из той ситуации, в которую их поставил его отец, она не видела.

Герцог подал ей бокал шерри. Леди Эдит отпила немного и улыбнулась:

— Не хочу жаловаться, Сэлдон, но я совершенно измотана. Тебе очень повезло, что на моем месте был не ты.

— Извини, что не могу сказать «спасибо» более любезно, — произнес герцог с той легкой грубостью, которая, по мнению кузины, делала его особенно привлекательным.

— И еще мне очень жаль, что ты не увидишь мистера Вандевилта до свадьбы. Он очень обаятельный и образованный человек; я уверена, вы с ним поладите.

Говоря это, она думала, что присутствие мистера Вандевилта хоть немного сгладило бы впечатление, которое, несомненно, произведет миссис Вандевилт на будущего зятя.

Она, как показалось леди Эдит, прибыла в Саутгемптон в наихудшем расположении духа, и то, что на протяжении всего плавания ей приходилось страдать от морской болезни, естественно, не улучшило положения.

Первым делом миссис Вандевилт потребовала подать ей экстренный поезд, который отвез бы в Лондон мистера Вандевилта, ее саму, Магнолию, а также груды багажа и целую армию слуг.

Организовать экстренный поезд в столь короткий срок было практически невозможно, поэтому ей пришлось довольствоваться целым вагоном первого класса, но, по мнению леди Эдит, и он был переполнен.

Даже она, привыкшая к причудам американских миллионеров, была поражена, увидев, какое количество багажа взяли с собой три человека в девятидневное путешествие.

Они везли с собой не только курьера, секретарей и помощников секретарей для ведения дел, но еще двух камеристок для Магнолии и миссис Вандевилт и двух лакеев для мистера Вандевилта.

Кроме того, леди Эдит заметила четырех, если не больше, охранников, неотлучно находящихся рядом с членами семьи, и еще нескольких молодых людей, которые, как она подозревала, были репортерами и фотографами.

Когда они прибыли в «Савой», оказалось, что багаж, занимающий два контейнера, состоит не только из невероятного количества подарков, но еще из предметов роскоши, которые, по мнению каждой американской миллионерши, были крайне необходимы в любом путешествии.

Вместе с бельем миссис Вандевилт и ее личной серебряной посудой через Атлантику переправлялись пледы для ног и горностаевое покрывало для кровати.

Леди Эдит сгорала от желания рассказать герцогу об этих причудах и вместе с ним посмеяться над ними, но, решив, что на него это не произведет хорошего впечатления, предпочла промолчать.

Вместо этого она сказала:

— Мне очень жаль Магнолию. Она обожает отца и сильно расстроена тем, что с ним случилось, и тем, что он не сможет присутствовать на венчании.

Герцог поджал губы, но ничего не сказал. Леди Эдит продолжала:

— Ты, конечно же, увидишь ее завтра на семейном ужине, который я организую накануне свадьбы. За столом будет всего тридцать человек или даже двадцать девять, если учесть, что мистер Вандевилт не сможет прийти.

— Фоссилвейт сообщил мне, — произнес герцог, — что получил письмо, которым его вызывают в Лондон сразу после прибытия Вандевилтов. Но, я полагаю, у них будет время поговорить с ним до того, как они переедут из Лондона к Фаррингтонам.

— Об этом можно не беспокоиться, — ответила леди Эдит. — Я встретила мистера Фоссилвейта в «Савое». Все бумаги были уже готовы, и он покорно ждал, пока мистер Вандевилт или его супруга не соизволят его принять.

— Я полагаю, — после секундной заминки произнес герцог, — что должен радоваться его деловитости, но даже сейчас, Эдит, я с трудом справляюсь с желанием отменить все это.

Леди Эдит ойкнула.

— Если ты хотя бы попробуешь такое выкинуть, я перестану с тобой разговаривать! — воскликнула она. — Приготовления к твоей свадьбе стоили мне нескольких лет жизни, и, если ты все испортишь, мне кажется, я тебя убью!

— Возможно, смерть будет лучше той пытки, на которую ты меня обрекаешь!

Герцог хотел сказать это беспечно, но в его голосе прозвучали серьезные ноты. Леди Эдит вздохнула:

— Ах, Сэлдон, зачем начинать все сначала, если только, пока я была в Саутгемптоне, ты не отыскал у себя в саду золотой жилы или гравий на аллее не превратился в алмазы. Тебе нужны миллионы Вандевилтов не меньше, чем им нужен твой герб. Это вполне справедливый обмен.

— Рад, что ты так считаешь, — сурово ответил герцог.

— Я устала от твоего нытья, — сказала леди Эдит. — Поднимусь к себе и отдохну. Увидимся за ужином. Кстати, кто из приглашенных уже прибыл?

Герцог быстро перечислил имена нескольких старших членов семьи, которые съехались из разных частей Англии и оказались в авангарде длинной череды гостей.

Им выпадет счастье первыми увидеть невесту, чьи миллионы кардинально изменят положение всего рода Оттербернов.

В то же время герцог понимал, что ни один из них ни в малейшей степени не будет признателен Магнолии за эти деньги.

Наоборот, они уже готовы раскритиковать его будущую жену, и только лишь потому, что она иностранка.

При этом, разумеется, они сделают это так тонко, что у герцога не будет повода возмутиться всерьез.

Он словно читал их мысли, но, вместо того чтобы рассердиться, ибо думал так же, как они, отчего-то лишь острее ощущал чувство вины.

«Мужчина я или мышь?» — спрашивал он себя.

Этот вопрос всплывал у него в голове снова и снова, и он опять принимался искать иной выход из создавшегося положения, чтобы не попасть в зависимость от женщины, которую он заранее ненавидел, ибо она выходила замуж не за него, а за его титул.

Во время одного из споров с леди Эдит он сказал:

— Как можно ждать от меня иного чувства, кроме презрения, к женщине, которая выходит замуж лишь потому, что я — герцог!

— Не говори глупостей, — возразила его кузина. — Тебе известно не хуже, чем мне, что от Магнолии ничего не зависело, ей было отказано даже в праве, которое имеет любая англичанка, — в праве отказаться от твоего предложения.

Ей показалось, что герцог удивился, и она раздраженно добавила:

— Можно подумать, что все эти годы ты витал в облаках, Сэлдон. Но ведь при твоей внешности у тебя наверняка было немало женщин в тех забытых Богом местах, куда тебя забрасывала судьба.

Герцог лишь улыбнулся.

Не было смысла объяснять кузине, что все женщины, которых он встречал в Симле или в любом другом месте, не значили для него ровным счетом ничего, даже на мгновение.

Это были привлекательные и опытные в любви женщины, чьи мужья трудились на пышущих жаром равнинах или уезжали по делам в другие части страны.

Поэтому его affaires de coeur1, страстные и горячие, оставались лишь случайными эпизодами в его жизни, основанной на строгой дисциплине и полной опасностей. И, разумеется, от них герцог не мог узнать ничего нового о привычках и умонастроениях молодых девушек.

По правде говоря, он даже не мог припомнить, когда вообще разговаривал с ровесницами Магнолии.

Он с горечью сказал себе, что за деньги, полученные в результате женитьбы, ему придется заплатить годами невыносимой скуки.

— Бог знает, о чем можно разговаривать с восемнадцатилетней девушкой, — бормотал он бессонными ночами, обдумывая свое будущее.

Раньше оно всегда представлялось ему захватывающим и манящим, но сейчас ему виделись впереди лишь мрак и тоска.

Все дни он будет проводить в работе по восстановлению былого блеска поместий и замка, а слуги, фермеры и пенсионеры станут смотреть на него с той же смесью уважения и восхищения, с какой смотрели на него сипаи в Индии.

Ну что ж, если у него появятся средства, им не придется бедствовать.

Герцог был поражен вопросом, который задала ему леди Эдит незадолго до прибытия Вандевилтов в Англию:

— Миссис Вандевилт желает знать, куда ты повезешь Магнолию на медовый месяц.

— На медовый месяц? — безучастно переспросил герцог.

— У тебя будет медовый месяц, — втолковывала леди Эдит, — и люди очень удивятся, если вы не поедете за границу.

— Я не задумывался об этом, — просто ответил герцог. — По-моему, и здесь работы — непочатый край.

— Вы можете поехать на юг Франции — у твоего отца там была великолепная вилла.

— Вилла? — переспросил герцог.

— Несомненно, мистер Фоссилвейт говорил тебе, что за два года до смерти твой отец приобрел виллу в Бьюлье, неподалеку от Ниццы, и потратил целое состояние, расширяя ее и отделывая.

— Я об этом и не подозревал.

Герцог смутно припоминал, что в огромном списке расходов был пункт, касающийся Франции, но тогда он не стал детально изучать его: в других местах расходовались куда более крупные суммы.

По настоянию леди Эдит герцог послал за мистером Фоссилвейтом, и тот, к его удивлению, рассказал ему, что его отец приобрел не только виллу, но еще и яхту, которая стояла на якоре в гавани Виллафранс.

Эта яхта, полностью укомплектованная, была довольно важным пунктом расходов, который герцог каким-то образом пропустил.

Рассказывая об этом кузине, герцог добавил:

— Я собираюсь продать и виллу, и яхту.

Леди Эдит схватилась за сердце.

— Ради всего святого! — воскликнула она. — Не делай этого, по крайней мере пока не кончится медовый месяц!

— Почему же?

— Да потому, что юг Франции — именно то место для начала вашей семейной жизни, о котором мечтает миссис Вандевилт. Ей не терпится похвалиться: «Моя дочь, герцогиня, проводит медовый месяц на юге Франции, где у моего зятя есть вилла и, конечно же, яхта, которая, как только им наскучит сидеть на берегу, унесет их в романтическое путешествие к островам Греческого архипелага».

Леди Эдит так искусно скопировала американский акцент миссис Вандевилт, что герцог помимо воли рассмеялся.

Он хотел сказать, что не собирается проводить таким образом медовый месяц с женщиной, которую ни разу не видел, но уже презирает.

Но потом он подумал: а почему бы и не позволить себе хотя бы на короткий срок удовольствие покататься на яхте?

Кроме того, решил он, в море легче переносить молчание, которое, как он не сомневался, будет сопровождать его и жену за столом; это не то, что тоска, царящая в ресторанах, не говоря уж о еще более ужасном безмолвии огромной пустой столовой.

— Разумеется, — вслух сказал он. — Миссис Вандевилт и ее дочь не будут разочарованы. Узнай, пожалуйста, у мистера Фоссилвейта размеры и состояние виллы, а также водоизмещение яхты, о чем я совершенно забыл его спросить.

Как леди Эдит и ожидала, миссис Вандевилт с восторгом отнеслась к такому варианту медового месяца и написала в ответ, что уже купила множество новых нарядов для дочери; некоторые из них просто предназначены для морских прогулок, так что Магнолия сможет носить их на борту яхты.

Леди Эдит, прочитав ее письмо, порадовалась тому, что герцог не интересуется светской хроникой в американской прессе. Она была уверена, что в них обсасывается каждая пикантная подробность свадьбы Вандевилт — Оттерберн.

Леди Эдит поднялась к себе, а герцог вышел из замка и направился к озеру.

Всякий раз после того, как ему приходилось обсуждать будущее венчание, он ощущал непреодолимую потребность в глотке свежего воздуха.

День был теплый, но в воздухе уже чувствовалась столь желанная герцогу прохлада.

Ему хотелось прикоснуться к чему-нибудь холодному и шершавому, словно это могло послужить противоядием от того едва ли не физически ощущаемого удушья, которое одолевало его при мысли о всяких экзотических и экстравагантных вещах, которые можно купить за деньги.

Он с бешенством думал, что ему положительно нравятся неудобства замка, нравится водопровод, который требует усовершенствования, нравится обвалившаяся штукатурка на стенах, нравится сырость и протекающие потолки.

Он знал, что сады требуют больших затрат, и говорил себе, что чем скорее они вернутся в первозданное состояние и станут напоминать джунгли, тем лучше.