Агния Кузнецова - Долли

— Предсказала. И ходят слухи, что он ушел из мира и живет отшельником где-то в Сибири. Правда ли это — не знаю.

Долли задумчиво смотрела в огонь камина, вспоминая свои встречи с Александром, его письма, которые не хватило духа уничтожить. Они были спрятаны. Их не читал никто.

И не знала она тогда, что пройдут века и письма эти станут достоянием тех, кто захочет на них взглянуть.

В институте каникулы. В библиотеке скоро отпуск. Долли все чаще и чаще смущает одна мысль, которую она с пе не решается доверить матери. Но всему есть сроки. Больше ждать нельзя, и вот вечером, прогуливаясь возле дома по людному бульвару и поддерживая под руку мать, Долли начала обдуманный заранее разговор. Но все получилось не так, как хотелось: сначала подготовить мать, а потом приступить к главному. Долли внезапно начала с главного.

— Знаешь, мамочка, я хочу в отпуск поехать к Грише.

Думала, мать остановится, недоуменно разведет руками, посмотрит с укором. Но этого не произошло... Она продолжала медленно и ритмично шагать по дорожке, посыпанной песком, и отозвалась сразу же:

— Ну что же, съезди. Он будет счастлив. Только где ты остановишься там? У родителей его неудобно.

— Там есть библиотеки, мамочка, — почувствовав поддержку, уже горячо заговорила Долли. — Неужели не помогут своему брату библиотекарю?

— Надо, наверное, поставить в известность Гришу, чтобы он заказал тебе гостиницу.

— Нет, мне хочется внезапно.

Мать засмеялась:

— Ребенок ты, Долли! Внезапно, конечно, интереснее, но это лишит его возможности заранее обговорить увольнительные. А вдруг ушлют куда-то? Он же военный. Все ведь может быть.

— Конечно, все может быть, — согласилась Долли, — но мне хочется рискнуть. Мне хочется неожиданно.

— Ну что же! Как хочешь. Надо в жизни привыкать и к риску и к неожиданностям. — Мать не торопясь, ритмично шагала по песчаной дорожке, шагала, казалось, все так же спокойно, но это только казалось. Значит, дочь обрела верного друга сердца. Ей тоже Григорий пришелся по душе, но именно сейчас, в эти минуты, она сердцем поняла закон жизни. Закон мудрый, но страшный для матери: не за горами тот день, когда дочь создаст свою семью. А мать останется одна. Все равно одна, как бы ни были хороши отношения и с дочерью, и с зятем, и с внуками.

Вечером Долли закрылась в своей комнате, как всегда, перечитала последнее письмо Григория и задумалась. И опять же все впечатления, все раздумья сегодняшнего дня она сопоставила с тем миром, в котором жила своей второй жизнью.

Последовательной и неспокойной любовью к родине, желанием ежечасно быть полезным ей Григорий напоминал Александра Ивановича Тургенева.

Граф и графиня Фикельмон просят господина Тургенева сделать им честь провести у них вечер в следующее воскресенье 24 апреля в 10 ч.

Долли с мужем встретили Тургенева внизу у лестницы.

— Редкий гость, Александр Иванович! — приветствовал его Фикельмон.

— Редкий гость не только у нас, но и вообще в России. А все же мы вас залучили, поймали, как говорится! — засмеялась Долли. — Знаем, знаем — это для блага родины тосковали вы в Англии, в Австрии, в Германии, в Италии, во Франции.

— Читали вашу «Хронику русского», — говорит Фикельмон, — великое дело делаете вы. Большая необходимость в том, чтобы знакомить русских читателей с жизнью европейских стран.

Долли всегда с удовольствием разговаривала с Тургеневым. Его безграничные знания литературы, культуры, политики разных стран были ей по душе.

Тургенев тоже любил салон Фикельмонов. Как-то он писал Булгакову:

Два дня тому назад мы провели очаровательный вечер у австрийского посланника: этот вечер напомнил мне интимнейшие парижские салоны. Образовался маленький кружок, состоявший из Баранта, Пушкина, Вяземского, прусского посла и вашего покорного слуги... Разговор был разнообразный, блестящий и полный большого интереса, так как Барант нам рассказывал пикантные вещи о его (Талейрана) мемуарах, первые части которых он читал. Вяземский со своей стороны отпускал словечки, достойные его оригинального ума. Пушкин рассказывал нам анекдоты, черты из жизни Петра I, Екатерины II... Повесть Пушкина «Капитанская дочка» так здесь понравилась, что Барант предлагал автору при мне перевести ее на французский язык с его помощью.

В салоне Фикельмонов были своими людьми Пушкин, Вяземский, Жуковский — все близкие друзья Тургенева. Особенно крепкой дружбой был он связан с Вяземским, а

Пушкина любил нежной любовью, и судьба отметила эту его любовь трагическим, незабываемым даром.

Как Даль в последнюю ночь Пушкина находился рядом с ним, был в его прощальных грезах: «Ну подымай же меня, пойдем, да выше, выше...», «Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу по этим книгам и полкам высоко — и голова закружилась», «Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе!» — так и Тургенев прошел с Пушкиным его последний путь по земле.

Никогда не забыть Александру Ивановичу вьюжную февральскую ночь, сани с гробом, обхватив который рыдал дядька Н икита.

Мучительнее всего было чувствовать это страшное одиночество Пушкина в ночи под пляшущий снег и дикий вой вьюги. Его, гордость России, великого поэта современности, крадучись везли из Петербурга к вечному пристанищу. И тысячи людей, те, кто несколько дней окружал дом умирающего поэта, те, кто пошел бы на край света за его гробом, не ведали о том, что только один его друг да верный дядька окажутся в похоронной процессии. А небо прольет снегом замерзшие на морозе слезы, и вьюга, по русским обычаям, которые так были близки Пушкину, заголосит над умершим, заметая его последний след на земле.

В петербургской квартире лежит распластанная, убитая горем жена, то и дело теряющая сознание, и врачи боятся за ее разум. Дети — Маша, Саша, Гриша — недоуменно смотрят на мать, на беспорядок в доме, на растерянных знакомых и родных, беспомощно суетящихся возле их матери. Младшую, восьмимесячную Наташу, не спускает с рук потрясенная Александра Николаевна.

Никогда не забыть Александру Ивановичу, как он велел ямщикам остановиться в Тригорском, возле барского дома. И глаза Прасковьи Александровны Осиповой, ее вскрик, мгновенно остановившийся, не перешедший в вопль отчаяния.

Никогда не забыть, как долбили мужики мерзлую землю, горько сожалея о барине, вспоминая о нем были и небылицы. И как потом в могилу опускали гроб Пушкина на связанных полотенцах.

Жизнь закончилась. Закончилась слишком рано и ''лишком трагически.

Это он, Александр Иванович, устраивал маленького Пушкина в Лицей и всегда, встречаясь с ним, с интересом приглядывался к мальчику. Его поражало, какая сложная духовная жизнь охватывала это юное существо, с каким изумлением, интересом, желанием понять все смотрели на мир не по-детски серьезные голубые глаза.

Александр Иванович один из первых понял великое дарование Пушкина и следил за ним на протяжении всей мятежной жизни поэта.

Салон Карамзиных. Здесь, как и у Фикельмонов, Тургенев встречался со своими лучшими друзьями.

Вот Пушкин. Подле него все три его дамы. Наталья Николаевна в блеске своей удивительной красоты. Ее сестра, Александра Николаевна, — прямая и тонкая, резко подвижная, с умным взглядом чуть косящих, как у сестры, только не карих, а серых глаз, с волевым, как у тетушки Екатерины Ивановны Загряжской, подбородком, с гладкой, такой же серьезной, как ее внешность, прической. Екатерина Николаевна — миловидная, смешливая, кокетливая. Волосы в локонах. Вся напоказ. Обе сестры по- своему хороши. Но как же проигрывают они рядом с Натальей Николаевной!

Александр Иванович целует руку хозяйки. У Карамзиных говорят только по-русски. Екатерина Андреевна по-русски приветствует гостя. Лицо у нее не улыбчивое, строгое. Но кто не знает ее доброго сердца, расположения к друзьям дома?

Вот ее дочь, Екатерина Николаевна, большой друг Пушкиных. Она так напоминает Тургеневу ее отца и улыбкой, и движениями, и лицом, что ему и радостно становится вспомнить великого ученого друга, и немножко горько: как всегда, возникает это чувство при возвращении в прошлое.

К Тургеневу подходит Софья Николаевна Карамзина, падчерица Екатерины Андреевны. Она приветливо улыбается, как близкому знакомому, протягивает обе руки. Ее прозвище «Самовар-паша» за то, что она всегда разливает чай, сидя у самовара. Кажется, что хорошее настроение, доброе отношение к людям никогда не покидают Софью Николаевну. Ей незнакома грусть. Кажется, что всегда ее занимают самые высокие чувства и переживания. Но Тургенев знает, что это только кажется. Это всегда лишь великосветский лоск. И печаль ей знакома, и женские пересуды предпочитает она высоким чувствам и разбирается в них значительно лучше.

Грациозно протягивает ручку Тургеневу очаровательная Смирнова-Россет, по прозвищу «Донна Соль» — большая приятельница Пушкина. Это о ней он писал:

И можно с южными звездами Сравнить, особенно стихами,

Ее черкесские глаза.

Она владеет ими смело,

Они горят огня живей...

Смирнова-Россет преклоняется перед гением Пушкина. И он часто читает ей свои новые стихи. Она любит русскую поэзию, сердцем понимает ее.

Однажды Пушкин прочел ей свои стихи «Подъезжая под Ижоры». Александра Осиповна сказала, что они ей очень понравились.

Пушкин спросил:

— Отчего они вам нравятся?

Она ответила, что ей кажется, что стихи эти как будто подбоченились, будто плясать хотят.

Пушкину очень понравился ее ответ, и он долго смеялся.

Александра Осиповна двигается по-восточному лениво. Она такая же аристократка, как Долли Фикельмон. Так же, как та, остроумна и образованна. Некоторые за глаза называют ее «Академиком в чепце».

Не в гостиной, как другие женщины, а в своем дамском кабинете принимает она своих серьезных гостей: Пушкина, Гоголя, профессора духовной академии, дипломатов.

Она изучает греческий язык. Ночами сидит, склонившись над философско-религиозными книгами. Но нередко, забросив все, окунается в жизнь большого света: танцует до упада, кокетничает, сплетничает с дамами.

Тургенев с улыбкой вспоминает стихи, посвященные ей поэтом Востоковым:

Вы — Донна Соль, подчас и Донна Перец!

Но все нам сладостно и лакомо от вас,

И каждый мыслями и чувствами из нас

Ваш верноподданный и ваш единоверец,

Но всех счастливей будет тот,

Кто к сердцу вашему надежный путь проложит

И радостно сказать вам сможет:

О. Донна Сахар! Донна Мед!

А вот появляется Блудов — министр внутренних дел. Давно Тургенев не встречался со своим прежним приятелем. Тот видит Тургенева издалека и, радостно улыбаясь, идет навстречу с протянутой рукой. Но Александр Иванович на глазах у хозяев, у Пушкиных и других гостей резко отступает назад, с размаху прячет за спину руки и, повышая голос так, чтобы слышали все близстоящие, говорит:

— Я никогда не подам руки тому, кто подписал смертный приговор моему брату.

Блудов побледнел.

В замешательстве гости отходили от Тургенева и Блудова.

Карамзина сказала с негодованием:

— Господин Тургенев, граф Блудов был близким другом моего мужа, и я не позволю оскорблять его в моем доме! Больше не будет неприятных встреч. Слуги будут предупреждены, и когда в моем доме присутствует граф, то господин Тургенев не войдет в него. А когда будете вы, граф будет предупрежден об этом.

И Екатерина Андреевна повернулась спиной к Тургеневу.

Однако в этот раз первым вышел Блудов.

Тургенев поклонился хозяйке и вышел вслед за Блудовым.

— В чем же дело? — недоумевая, спросила Александра Николаевна стоящую рядом с нею Смирнову-Россет.

— А вы разве не знаете? Его брат Николай Иванович, декабрист, был приговорен к смертной казни. Блудов был делопроизводителем Верховной следственной комиссии по делу декабристов. Но все три брата, Александр, Николай и Сергей, вовремя покинули Россию. Николай Иванович просил убежища в Англии, и ему не отказали. Потом смертную казнь заменили вечным изгнанием. Сергей тоже был на подозрении у правительства, и его пытались арестовать в Италии. От волнений он психически заболел и умер. Да и сам Александр Иванович — гуманист, яростный противник крепостного права. Вот и мечется все время из страны в страну.

Александр Иванович в эти минуты вышел из дома Карамзиных и, медленно шагая по улицам, думал о том же.

Из дневника А. И. Тургенева. 1825 г.

14 июля 5 часов утра. В 6 ½ переехал границу и выехал в Пруссию. Прости, Россия, обожаемое отечество. Что бы ни было со мною в тебе и вне пределов твоих, везде я сын твой, везде будет биться русское сердце во мне, и жизнь 25 лет, службе твоей посвященная, — тебе же посвятится, где бы я ни был. Пусть Фотий и государь Александр безумствуют и преследуют сынов твоих...