Агния Кузнецова - Долли

— Может быть, именно этим и понравился, — неуверенно сказала Долли и уже увереннее добавила: — Я Сибирь не могу воспринять в отрыве от декабристов. Не могу забыть, что именно в эти края отправил Пушкин свое «Послание в Сибирь». Гриша много писал мне об этих необыкновенных людях, об их замечательных женах, которые, для того чтобы быть рядом с несчастными мужьями-каторжниками, пожизненно осужденными, оставляли блестящие петербургские салоны, лишались титулов, оставляли детей. Я много читала о декабристах, почти все книги, которые есть у нас в библиотеке.

И, обращаясь к Григорию, она сказала:

— Но многое, Гриша, мне открыл ты. Я, например, не знала, что некоторые декабристы, образованные политические деятели, женились на неграмотных сибирских женщинах. И были счастливы с ними. Я не знала, что и сестра и мать Константина Петровича Торсона поехали в Сибирь. А позднее к Николаю и Михаилу Бестужевым приехали их сестры Елена, Мария и Ольга.

— Николай Иванович Бестужев был женат на бурятке Собилаевой, — сказал Иван Егорович. — У них было двое детей. К сожалению, подробности этого брака неизвестны. Его брат Михаил женился на дочери казачьего есаула, Марии Николаевне Селивановой.

— А Кюхля, любимый Пушкиным Кюхля, — сказал Григорий, — в Баргузине женился на дочери почтмейстера, Дросиде Ивановне Артемовой. Он, Долли, писал Пушкину: «Я собираюсь жениться, она в своем роде очень хороша: черные глаза ее жгут душу».

О друг! хотя мой волос поседел,

Но сердце бьется молодо и смело...

...Терпел я много, обливался кровью:

Что если в осень дней столкнусь с любовью?

— О Дросиде Ивановне, — вступила в разговор Надежда Сергеевна (и Долли поняла, как вся семья интересуется декабристами) Кюхельбекер писал Оболенскому: «Она простая и довольно добрая, вот и все». Конечно, не такая жена была нужна Кюхельбекеру. Но и вся-то жизнь оказалась не той. Все же была она матерью его детей, другом и помощницей в тяжелые минуты жизни. Она стойко сносила бедность. Да разве всякая женщина пошла бы за каторжника?

— А как заботилась она о муже, когда тот ослеп! — сказал Григорий. — Послушай, Долли, его стихи в ту страшную пору:

Все одето в ночь унылую,

Все часы мои темны, —

Дал господь жену мне милую,

Но (не) вижу и жены.

— Ну что же мы заговорили гостью! Не успела она оглядеться, а мы сразу о декабристах, — засмеялась Надежда Сергеевна, — чай-то остынет. Кушайте, Долли.

Долли положила на тарелку бутерброд, пригубила чай.

На минуту водворилась тишина. Ее нарушил Иван Егорович.

— Да, пережили эти люди много горького. И так достойно пережили! — задумчиво сказал он. — Мой отец в тридцатые годы бывал в Баргузине и встречал там потомков Дросиды Ивановны. Они показывали ему чугунок, когда-то принадлежащий Кюхельбекерам. Очень хранили они этот чугунок.

— Ну, и теперь он в музее? — спросила Долли.

— Не знаю. Возможно, в музее, а может быть, со временем попал на свалку, всякое бывает, — ответил Иван Егорович. — Но дорого то, что интерес к декабристам с десятилетиями не пропадает, а увеличивается. В вашей библиотеке, Долли, читают литературу о декабристах?

— Наши читатели интересуются декабристами. Старшее поколение, правда, больше. Но и молодежь тоже читает книги о них.

— Вот видите! — удовлетворенно сказал Иван Егорович. — А что вы скажете, Долли, о читателях Пушкина?

Долли почему-то до глубины души взволновал вопрос Ивана Егоровича. Даже слезы выступили на глазах. И она сказала совсем тихо:

— Пушкин не ошибся, к нему действительно не заросла народная тропа.

— Хорошо! Очень хорошо! И не зарастет!

Ненадолго опять водворилась тишина.

— А ваша мама, Долли, я слышала, учительница? — спросила Надежда Сергеевна.

— Она преподает литературу в школе.

— И влюблена в свое дело так же, как Долли в свое, — заметил Григорий.

— Без этого работать трудно. И жить трудно, — задумчиво сказала Надежда Сергеевна, и где-то в глубине ее сознания шевельнулась мысль о будущей встрече с этой женщиной. Она улыбнулась налетевшей мысли.

А Григорий заметил непонятную улыбку матери и не смог разгадать ее.

— А здесь вы можете побывать в домах Волконских, Трубецких, на могилах Муханова, Панова, Бесчасного, Трубецкой, — снова возвратился к разговору о декабристах Иван Егорович.

— Везде побываем, Долли, — сказал Григорий и со значительной улыбкой добавил: — Ведь твоя командировка не так обременит тебя. И не так коротка?

Долли опустила глаза. А Надежда Сергеевна, внимательно взглянув на нее и сына, все поняла.

Байкал. Сейчас он тих и ласков. Гладко лежат его зеркальные воды, отражая синее небо и яркое солнце. Но Долли видела Байкал сумрачным, серым, когда нервная рябь искажала его поверхность от сердцевины до берегов. Видала она его грозным и буйным, с воем швыряющим пенистые волны в укрывшиеся в заливах суденышки. Он пытался вырваться из плена своих берегов — далеко заливая песчаную гладь, с мстительной, сокрушающей силой бросая на скалистые стены пену и брызги.

— Какая же красота! Неповторимая, дикая красота! — говорила Долли Григорию. Держась за руки, они медленно шли вдоль песчаного берега.

Долли была счастлива, хотя в сумочке уже лежал билет на самолет, который поднимется завтра над Иркутском в 19.00.

— Что же произошло вчера у тебя с мамой? Ты так и не рассказала мне.

— Я созналась ей, что у меня не командировка, а отпуск. Она засмеялась и ответила: «Да я это давно знаю». Тогда я призналась ей, что очень люблю тебя. И она опять сказала, что и это знает. И что любить тебя есть за что, не потому, что ты ее сын, а потому что человек ты настоящий.

Григорий остановился, засмеялся, обнял Долли, привлек к себе и, заглядывая ей в глаза, сказал:

— Как же я мечтал вот так обнять тебя, близко-близко заглянуть в твои глаза, почувствовать в них твою любовь, сказать тебе в ответ, что жизнь без тебя потеряла бы всякий смысл.

И когда назавтра в 19.00 самолет поднялся над Иркутском и взял курс на Москву, Долли сидела в кресле у иллюминатора, не замечая ничего, углубленная в свои думы.

...Она положила цветы на могилу Трубецкой... Долго не могла отвести взгляд от деревянной чаши, вырезанной на фронтоне дома Волконских. Она восприняла эту чашу как символ страданий, которую они, как и все декабристы, испили с лихвой.

— Вы, девушка, москвичка? — перебила мысли Долли соседка. Маленькая и толстая, она еле уместилась в кресле, ноги ее повисли, не касаясь пола.

— Я? Москвичка.

— Следовательно, совсем в Москву?

— Нет, не надолго. Устроить кое-какие дела и навсегда в Иркутск.

— Жаль, противный городишко. То ли дело Москва! Потоки машин, метро, дома под облаками! Народ суетится. Жизнь ощущаешь.

— Кому что, — сказала Долли, и опять вспомнился ей двухэтажный деревянный домик с высеченной деревянной чашей на фронтоне. И могила Трубецкой в ограде Знаменского монастыря.

Что-то еще говорила соседка. О чем-то спрашивала. Но Долли не слышала.

...Григорий стоял подле нее в форме курсанта военного училища, держал в руках чемодан, и его взволнованные темные глаза говорили больше, чем слова.

«Скоро ли?»

Конечно, скоро. Теперь же не надо собирать возки, на станциях сменять лошадей, месяцами тащиться по скверным дорогам.

Самолет через семь часов опустится на иркутском аэродроме. Скоро!

Работая над повестью «Под бурями судьбы жестокой...», естественно, я обращалась не только к дневникам моих предков, но и к архивным документам, письмам Пушкина и материалам, касающимся Натальи Николаевны. Тогда впервые я задала себе вопрос: что же из себя представляла жена поэта? Все мы воспитаны были на весьма определенном отношении к ней: легкомысленная красавица, любительница балов и прочих светских развлечений, препоручившая воспитание детей и хозяйство своей сестре Александре. Именно такой изображалась она и во многих художественных произведениях. и в литературоведческих работах.

Почему-то не прислушивались к Пушкину, самому главному свидетелю на этом беспощадном суде людской молвы над дорогим для него человеком. Ему. гению, выбравшему ее подругой жизни, не верили. Не верили почему- то умирающему Пушкину (он словно бы предугадывал и будущую несправедливую немилость к своей «женке», к своей мадонне): «Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском». А ведь он и раньше жаловался своей триятельнице Осиповой, что его бедная Наталья стала мишенью для ненависти света.

Несколько лет назад были обнародованы очень интересные материалы, опровергающие сложившуюся версию о Наталье Николаевне, которая до самой смерти— и после гибели Пушкина, и тогда, когда стала Ланской, любящей матерью семерых детей и бабушкой, — находилась под постоянным прицельным оком недоброжелателей. То страшное, жестокое, что было возведено на Наталью Николаевну, огромной тяжестью легло и па ее детей — детей Пушкина. Такие замечательные книги, как «Вокруг Пушкина» и «После смерти Пушкина» И. Ободовской и М. Дементьева, основанные на архивах Гончаровых и Араповой, дочери Натальи Николаевны и Ланского, открыли очень много нового для понимания характера и личности Натальи Николаевны, ее отношения к Пушкину. Могла ли бессердечная, пустая женщина. мечтающая лишь о праздных успехах, писать то письмо брату Дмитрию, которое я привожу в повести, о бедственном положении ее семьи и о нежелании беспокоить мужа мелкими хозяйстве иным и хлопотами. Это письмо — свидетельство ее любви к мужу, ее душевной тонкости, чуткости.

Считали, что она не интересовалась делами Пушкина. Но это опровергают письма Пушкина к ней, где он пишет и о работе над «Петром» и о Пугачеве. Ом давал ей поручения по «Современнику». А в Царскосельском доме, где поселилась молодая чета и где ныне открыт музей, хранится переписанный Натальей Николаевной экземпляр «Домика в Коломне». Несмотря на возражения придворных лиц, она похоронила мужа во фраке, а не в камер-юнкерском «полосатом кафтане». Другая бы забыла фразу, оброненную когда-то в письме к ней: «Мало утешения, что меня похоронят в полосатом кафтане», а она помнила.

Сейчас, к радости, появляется все больше публикаций, где жена Пушкина предстает в другом свете...

С душевным трепетом я взялась за повесть «А душу твою люблю...». Очень много трудилась в архивах, перечитала чуть ли не все, что было в печати о Наталье Николаевне, снова побывала в местах, осененных именем великого поэта, и в тех, что связаны с Гончаровыми, Ланскими. За основу повести взята биографическая канва жизни Натальи Николаевны.

В подзаголовок не случайно вынесено — «Подлинные письма и факты». Именно они легли в основу произведения. Я не отходила от тех материалов, например воспоминаний современников, которые меня абсолютно убеждали. Впрочем, убеждало не все, иное казалось сочиненным, и я не могла смотреть на такое как на документ. Не случайна и следующая часть подзаголовка — «Предположения. Раздумья».

Опираясь на факты, я многое домысливала, воображала.

Да, Наталья Николаевна ездила на балы и не могла не ездить — она была при дворе. Она была молода и прекрасна... Но отнюдь не в балах проходила ее жизнь. За шесть семейных лет с Пушкиным — четверо детей, роды, болезни, заботы матери и хозяйки дома, дела мужа, к которым она была причастна. Она, конечно же, была личностью незаурядной, жила своим тонким и богатым душевным миром...

Я взялась за эту повесть, чтобы выразить свое горячее чувство к Наталье Николаевне, сделав это в меру моих сил, — показать ее моим читателям такой, какой она видится мне, какой, верю, она была в действительности.

Третьей повестью «Долли» мне хотелось завершить «пушкинскую» трилогию мыслью о том, что молодежь наша еще больше должна интересоваться историей своего отечества, еще больше стремиться познать своих предков, что жизнь человека на земле не должна оставаться бесследной, забытой.

Мысль эта не была чужда Пушкину. Всю свою сознательную жизнь он отдал изучению истории отечества, познанию предков своих.

В повести «Долли» мне хотелось сказать о том огромном влиянии, которое оказывает Пушкин на нашу молодежь. Читая его великие творения, невозможно не задуматься над священной любовью к отечеству. Познавая жизнь и смерть нашего национального гения, немыслимо без волнения пройти мимо его самоотверженной любви к жене и к детям. Нельзя не восторгаться его прекрасной, чистой дружбой к друзьям своим. Мне хотелось показать и ответное чувство к поэту его знаменитых друзей, таких, как Жуковский, Вяземский, А. И. Тургенев, а также и их влияние на нашу молодежь.