— Но это неизбежно! — оборонялась Инга. — Она красавица, Игнату под стать, а я непонятыш какой-то!

— Вот о чем я и говорю! — повысила голос маркиза. — Ты никогда не комплексовала по поводу своей внешности, и не стоит начинать! Ты очень привлекательная женщина, в тебе есть нечто особенное, женская притягательность, редко встречающаяся, которую ты не осознаешь в силу того обстоятельства, что не общалась близко с мужчинами, а иначе бы давно прочухала. Любые раскрасотки за такую манкость душу бы продали, и они тебе не соперницы. Кстати, насчет Марины, она, безусловно, хорошая женщина и мать, и не глупая, но цена ей полтинник: претензий много, а характера пшик. Как ты думаешь, почему она за пять лет так и не вышла замуж при всей своей-то красоте? А потому что мужчины чувствуют сразу, что она одно большое требование к ним. Но разговор не о Марине, а о вас с Игнатом. Не пытайся заглядывать вперед, не придумывай варианты развития событий, живи тем, что есть у вас здесь и сейчас. У вас самый безумный, сладкий и горячий момент отношений, которым надо просто наслаждаться в полной мере. Главная ошибка, которую совершают многие женщины, в том, что они сразу начинают что-то планировать и предугадывать, упуская этот чудесный момент. Не повторяй их ошибки.

— Я попробую, — пообещала Инга, поцеловав Фенечку в щеку.

Они перезванивались каждый вечер и разговаривали часами обо всем и ни о чем, слушали друг друга. Инга скучала ужасно. Она и не предполагала, что можно так скучать по мужчине!

Воспоминания подкарауливали Ингу везде, в самые разнообразные моменты, в основном неподходящие — во время встречи с заказчиками или в разгар совещания рабочего, и она выпадала из течения событий, как зомби; по дороге домой, и она проезжала свою станцию метро, и, разумеется, дома, где сгорала еда на плите, сбегал кофе. Что стало любимым поводом домочадцев подшучивать над Ингой и обсуждать ее романтическую рассеянность.

Она перестала смущаться из-за их подколок и осведомленности — ну да, вот что значит, оказывается, быть замороченной влюбленностью женщиной!

Стрельцову же почти удавалось справляться на работе с красочными воспоминаниями, во всяком случае, лучше, чем Инге.

А вот дома, да еще слыша ее голос по телефону, — это полная засада! Хоть не вылезай из холодного душа! Или еще чем займись!

И что, теперь вот так каждую неделю? Холодный душ по будням и страсти любовные по выходным? Почему-то так не хотелось!

Вообще-то рановато задавать столь серьезные вопросы, но они задавались сами собой, не сильно интересуясь его нежеланием.

Стрельцов всегда быстро принимал решения, и, как правило, практически стопроцентно верные. Некая врожденная интуиция, что ли, вкупе с умением брать на себя ответственность, риск? Бог знает!

Но почему-то, когда на карте стояли здоровье и жизнь людей, за которых он отвечал в экспедициях, непонятным, мистическим образом Игнат мгновенно решал — идем по правой тропинке — быстро и четко!

Да почему по ней-то? Чем уходящая влево хуже? Тем более никто из них понятия не имел, куда ведут обе! Но некое первобытное чутье, убежденность, ощущаемая физически теплом, говорили ему — сюда! Налево — холодок еле уловимый под сердцем, направо — тепло. Всего пара секунд — и решение принято! И выяснялось потом — эта тропинка к жизни, а та, влево, — вела к погибели.

Как? А никто не знает!

Каждый, наверное, когда-то испытывал необходимость выбора. Но обычные люди, как правило, не прислушиваются к своему внутреннему голосу и ощущениям, предпочитая делать выбор на дурака или вообще его не делать и обвинять потом всех, кроме себя, пострадавшего.

А Стрельцов прислушивался и не боялся риск на себя брать и отвечать по полной программе!

И сейчас он чувствовал теплом сердечным «правой тропинки» — а что выдумывать, вместе надо жить! Боязно там не боязно, трудно не трудно, и не знаем почти друг друга, и сложно — разберемся!

С таким настроением и полетел поздно вечером в пятницу в Москву, пережив маетой душевной как-то эту неделю. И сразу позвонил Инге, как только приземлился самолет.

— Я прилетел, — и попросил: — Давай ты в гостиницу приедешь. Я через часик туда доберусь, а к вам завтра. Упахался я что-то и соскучился страшно.

— Давай! — звенела голосом Инга.

Стрельцов оформлял заселение у стойки портье, когда она впорхнула в холл гостиницы. Раскрасневшаяся, с развевающимися полами расстегнутой шубки, улыбающаяся, искрящаяся вся в предчувствии встречи.

У него аж дух захватило, такая она казалась ему необыкновенная, горящая, родная. Стрельцов засмотрелся, словно они год не виделись.

— До номера доберемся? — спросил Игнат, разглядывая ее близко, прижав рукой к своему боку.

Портье деликатно кашлянул, напомнив о необходимости взять ключ для начала, чтоб добраться до цели назначения.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Стрельцов.

Ну, что, господа, — девочка дорвалась! Как ребенок до коробки запрещенных конфет, который торопливо, пока не поймали на горячем, засовывает их полный рот и, с трудом пережевывая, испытывает самое настоящее, неподдельное, счастье!

Впрочем, Стрельцов тоже дорвался до своей «конфетки счастья», куда вся усталость делась!

Отдышавшись после страстей стремительных и ярких, они заказали в номер ночной перекус, часа через два.


— Когда родители прилетают? — поинтересовался Стрельцов, выходя из ванной, оборачивая бедра полотенцем.

— Смешно, — заметила Инга, рассматривая его очарованным взглядом. — Машка с Федей, когда говорят о нас с тобой, называют нас в связке «родители». Спрашивают меня: «Мы в субботу на каток собрались, родители, вы с нами?» А ты про маму с Дмитрием Николаевичем: «Когда родители приедут?»

— Вот такая загогулина судьбы. Микс из двух семей, — усмехнулся Стрельцов и забрался к ней в кровать. — Так во сколько родители прилетают?

— В двенадцать десять дня.

— Вдвоем поедем или дети с нами?

— Места не хватит. Я заказала машину на работе, которая, заметь, не автобус.

— А ты обратила внимание, что мы обсуждаем общие семейные дела? — загадочно спросил Игнат.

А Инга испугалась почему-то! Вспомнила Фенечкины наставления наслаждаться моментом без ожиданий и труханула.

Нет у нее ожиданий! Страхи непонятные намеками, тенями есть, а ожиданий нет.

И она убежала от темы, отвлекла Стрельцова смешками и поцелуями и туда, туда — наслаждаться моментом! Здесь и сейчас!

На катке Стрельцов изворчался, не спуская глаз с Машки, рассекавшей на коньках с большим удовольствием и умением:

— Понесло их на лед! Ей надо сейчас осторожней быть, а она катается! А если упадет?

— Что ты волнуешься? — успокаивала Инга. — Она очень хорошо катается, к тому же мы все рядом. И потом, ей сейчас полезно на свежем воздухе активничать движением.

— Не знаю, — вздыхал отец заботливый, — переживаю вот.

— У Маши все в полном порядке, — уверяла Инга. — Она здорова, и анализы у нее хорошие, и беременность развивается нормально. Я же тебе говорила, что мы ходили с ней к гинекологу.

— Спасибо тебе огромное, — отвлекшись от наблюдения за дочерью, благодарно посмотрел на Ингу Игнат. — Я как-то совсем упустил из виду, что ее надо к врачам отправить, обследовать, и что там еще?

— Еще поставить на учет у врача, который будет вести ее до родов.

Но тут подъехали Машка с Федей и прервали их содержательную беседу, сообщив, что уже накатались до одури и теперь хотят есть.

Они сидели в кафе, дети привычно громко что-то рассказывали, и в какой-то момент Стрельцов выпал из объединения застольного, откинувшись на спинку стула.

Завтра они с Машкой улетают. И было что-то в этом печальное, словно закончился некий этап в жизни, мимолетный, но ставший очень важным. Может, самым важным. И вдруг показалось странным, нелогичным и неправильным, что они сейчас с Ингой засобираются и пойдут от детей, от Фенечки и даже от Степана Ивановича в какую-то гостиницу, словно объявят о своей временной любовной связи, которую не принято нести домой.

Они уехали в гостиницу, но занозой засевшая мысль не давала Стрельцову покоя, не сгорая в жаре поцелуев и соединения, не отпуская, не отпуская…

— Что-то случилось? — спросила Инга, почувствовав его настроение.

Игнат помолчал, стараясь сформулировать, облечь в слова свои сомнения и чувства.

— Мне показалось неправильным, что мы уезжаем с тобой в гостиницу. Что-то в этом… не знаю.

— Как любовники, сбежавшие от семей для тайных встреч? — предложила вариант Инга.

— Нет. Не так. — Не размыкая объятий, он отодвинулся слегка, чтобы лучше видеть ее лицо. — Остаться дома и тишком пробираться к тебе в комнату тоже неправильно, как-то гаденько. Ситуация у нас с тобой, Инга Валерьевна, другая. На глазах у семьи легонькие любовно-постельные отношения неприемлемы. Расклад иной. — И огласил свое решение: — Нам надо жить вместе.

— Это для поддержания нравственности? — ощутимо напряглась Инга.

— Не для того. Я бы не затащил тебя в постель, если бы хотел только секса с понравившейся мне женщиной, — весомо, со значением заявил Стрельцов.

Ну, это он лукавил! Заявленьице так себе, скажем, если учесть, что в тот момент, когда от желания шторка на глаза упала и сносило крышу, Стрельцов ни о чем не размышлял, как нормальный мужик, и уж тем более о чем-то продолжительном с последствиями. Делом был занят.

И что? Да ничего — тогда не думал, зато последние две недели только об этом и мысли!

— Переезжай ко мне в Питер, — сказал, как гвоздь забил.

Инга осторожно, медленно выбралась из его объятий, прикрыла грудь одеялом и села в кровати, словно преграду невидимую, заборчик между ними выстроила, Стрельцов именно так это почувствовал.

— Тебе не кажется, что как-то слишком рано о совместной жизни говорить? — спросила она расстроенно.

— А ты знаешь точные сроки, когда об этом говорить в самый раз? — мягко возразил Игнат. — Через пять свиданий? Через месяц, два, полгода? Или когда мы наездимся друг к другу по выходным до отвращения к дороге? Я хочу, чтобы ты была со мной рядом. А ты?

— Не знаю! — призналась потерянно Инга. — Я стараюсь об этом не думать! Мне очень хорошо с тобой, я понятия не имела, что такое возможно! Но быть рядом у нас не получится!

— Почему? — напрягся Стрельцов.

— Господи, ну это же очевидно! — жаловалась на жизнь Инга. — У тебя любимая работа и Машка, и дедом ты скоро станешь, и все в Питере! У меня семья непростая, и тоже работа любимая, но в Москве! И не монтируется это никак!

Он быстро притянул ее к себе, прижал, поцеловал в висок, успокаивая, останавливая готовое прорваться из нее слезами безнадежье.

— Все решаемо, Инга, — твердо уверил Игнат. — Это не горе безысходное, а простая бытовая задачка. Ты же семью не сиротами без присмотра бросишь. Федор с Фенечкой вполне могут жить с нами, а не захотят так, попросим отца с Ангелиной Павловной к ним переселиться, наймем домработницу за хозяйством следить. Все решаемо.

— Пожалуйста, Игнат! — таки не удержалась и расплакалась Инга. — Давай сегодня больше не будем об этом говорить! Я не могу, у меня сердце разрывается!

— Нечего ему разрываться! — поцеловал ее в переносицу Стрельцов. — Никакого несчастья не случилось. И давай я сердце твое залечу!

Ее губы были солоноваты от слез, и вдруг Инга сорвалась, заспешила, заторопила его, и в этом их соединении звучала нотка отчаяния, неотвратимости, как будто они прощались навсегда. Знали о том и старались прожить одним дыханием как можно больше мгновений — прожить, прогореть и запомнить!

Стрельцов все никак не мог заснуть. Поглаживал по спине провалившуюся в один момент в сон Ингу, обнимавшую его даже сейчас, и, закинув руку за голову, размышлял.

Она боится, все понятно. Ее жизнь проходила в кругу семьи, в одной и той же квартире, и хоть жизнь эта была далеко не безоблачной и беспечной, но устоявшейся и с чувством защищенности.

Человеку трудно, очень трудно что-то менять кардинально, переломно в своей жизни. Всегда страшно до жути, и мало кто решается вот так, в один момент, переменить привычное. В эту, казалось, бесконечную неделю он обнаружил, что хочет семью. Настоящую, которой, по сути, у него никогда не было.


Дмитрий Николаевич с Ангелиной Павловной, загоревшие, улыбающиеся, все еще в полете-пути и там, в знойном Египте, мыслями, ощущениями, расцеловывались, обнимались с Ингой и Игнатом. И всю дорогу до дома что-то рассказывали веселыми, бодрыми голосами, бурля впечатлениями, как и все возвращающиеся из поездок дальних туристы.

Инга с Игнатом отмалчивались, отделывались короткими замечаниями, улыбались дежурно и мучились взаимным налетом отчуждения.