Вот такие дела творились на острове, когда случилось явление человека из моря, единственным свидетелем которого стала Кончетта.


Возбужденная стрельбой и грохотом, Кончетта бродила по острову в поисках подходящего пункта наблюдения. К полудню она добралась до самой дальней оконечности Кастелламаре, где кустарники спускались к пещерам. Солнце уже давило ей на плечи, и она укрылась в ближайшей расщелине. Пещеры никогда не пугали Кончетту: она знала про странные рыдания, но ни в какие глупые греческие привидения не верила.

Был полдень, апатичное море сверкало на солнце, лишь легкая рябь тревожила его покой. Сицилия маячила вдалеке размытой тенью, дымкой над водой. Как бы ей сейчас пригодился бинокль вроде тех, что были у мальчишек из Balilla! Какой же чудесный грохот и дым был на рассвете!

Кончетта толком не понимала, что такое война, но ей определенно нравился весь этот шум и хаос. Они отвечали ее восприятию окружающего мира. Она всегда относилась ко всему настороженно, с опаской. Шесть лет все только и делали, что окропляли ее святой водой да осеняли крестом. Ее везде подстерегали благочестивые старушки, размахивавшие образами святой Агаты, папаша запугивал четками, а она всего лишь хотела, чтобы ей позволили бегать на свободе! Для Кончетты внешний мир был скалой в туманной дымке моря, и ей не приходило в голову, что все это должно иметь какой-то смысл. Она не знала, сколько ей лет и как называются другие острова, и была согласна со своей матерью в том, что звезды и морские приливы — такая же загадка, как и ее болезнь. Мир — это про что читают в книжках умные люди вроде директрисы Веллы и il conte, и этот мир ее не касался.

Но сейчас что-то возникло вдалеке на морской глади, и Кончетта почувствовала легкий холодок. Она пригнулась у входа в пещеру, маленькая, невидимая, и стала ждать.

Сначала это казалось провалом между волнами, чернотой. Крошечная точка — может, снулая рыба или пустая бутылка. Но вот она увеличилась и теперь походила на корягу. Никто, кроме Кончетты, не видел, как непонятное нечто приближается. Темный предмет медленно поднимался на каждой волне, исчезал, появлялся вновь. Иногда он вроде бы распадался на две половины, а то поднимался в знойном мареве, как будто парил в воздухе. Один раз он выбросил щупальце, словно пытаясь дотянуться до чего-то. И тут девочка с ужасом поняла, что нечто — живое. А иначе разве могло бы оно совершать все эти странные движения, извиваться, как умирающая медуза?

А когда нечто подплыло поближе, она увидела две руки, которыми существо двигало вполне ритмично, перемещаясь в воде. Когда существо было в нескольких метрах от берега, у скал, которые местные рыбаки называли Морте делле Барке, оно остановилось и стало качаться на волнах — вверх-вниз, вверх-вниз. Потом вскинуло руку и приподнялось над водой с тревожным невнятным криком.

Зачарованная Кончетта выползла из пещеры. Она поняла, что морское существо увидело ее и подавало ей сигналы. Руки Кончетты повисли словно плети. Она ощутила в горле странный привкус, как от касторки, которую ее папаша втирал в прилавок. Этот привкус всегда предшествовал припадку. Вот только сейчас она знала, что это вкус страха. Морское существо постепенно продвигалось через прибой, приблизилось к камням. Волны то прибивали его ближе к берегу, то откатывали назад в море, пока наконец его не выбросило на треугольную скалу, которую называли Канетто. За эту скалу существо с отчаянием уцепилось. Прикрыв ладонями глаза, Кончетта исподтишка разглядывала его. Морское существо походило на мужчину с худыми плечами, впалой грудью, длинными, как у обезьяны, руками и лицом бледным, точно ricotta.

Пальцы на ногах Кончетты напряглись от желания пуститься наутек. Существо, собрав последние силы, сползло с камней и опять погрузилось в воду. Оно пару раз исчезало под водой, пока его ноги не нащупали мягкий песок в непосредственной близи от берега. Оно нетвердо, пошатываясь, выбралось из моря и прохрипело:

— Хе! — И еще раз: — Хе!

Затем последовал поток невнятицы. Существо было одето в зеленую одежду, в руке держало винтовку, отчаянно махало другой рукой и продолжало хрипеть что-то непонятное.

— Salve, signore[48], — пролепетала Кончетта. Она уже почти не сомневалась, что существо было человеком, а не животным.

Девочка вдруг почувствовала, что припадок отступил, а вместе с ним и раскаленное сияющее небо уже не так давило, и жара будто притихла. Страх ее растворился.

Маленькими шажками Кончетта приблизилась к лежащему на песке мужчине, опустилась на колени подле него. У мужчины были желтые волосы, как шерсть у собаки или кошки. Кожа такая тонкая, что местами проступала синева. Или, может, он просто очень сильно замерз. Откуда-то текла кровь, пропитывая песок. Из тени выполз крошечный краб и начал копать ямку в этом месте, двигая клешнями, как старуха за вязанием.

— Ты кто? — спросила Кончетта.

— Вилью хелпми, — прохрипел мужчина. — Вилью хелпми гоугетелп пленвентдаун.

— Говори как следует, — строго велела Кончетта. — Говори на диалекте или на итальянском. Дай я посмотрю твое плечо. Я видела, как лечит доктор Эспозито.

Но мужчина издал вопль и оттолкнул Кончетту, продолжая бубнить тарабарщину.

— Я не смогу тебе помочь, если не будешь говорить как следует, — рассердилась Кончетта.

Человек вдруг заснул. Убедившись, что он крепко спит и не собирается ей ничего больше говорить, Кончетта поднялась и направилась в сторону города.


Кончетта пробиралась через заросли опунций, по известным только ей одной тропинкам, и в начале третьего вышла к площади. В этот час все жалюзи были закрыты. Не было видно даже отца Игнацио. Кончетта поднялась по ступенькам «Дома на краю ночи» и толкнула вращающуюся дверь. В углу над радиоприемником дремала старая Джезуина. Докторская дочка сидела за стойкой с толстой книжкой, прислонив ее к кофейному агрегату, под потолком вяло крутил лопастями вентилятор.

— Кончетта пришла, — как обычно объявила Мария-Грация, отчего Кончетта всегда чувствовала себя важной персоной.

Кончетта вытянулась во все четыре фута своего роста и сказала:

— Там человек. Он спит около моря. Пойдемте скорей туда, синьора Мария-Грация.

Мария-Грация уронила книгу на стойку.

— О боже! — воскликнула она. — Ты нашла мертвеца.

— Нет, он вышел из моря. Он в зеленой одежде. Волосы у него, как у собаки Маццу, странные желтые волосы, и лицо белое, как ricotta.

Докторская дочка встала:

— Где ты оставила его, Кончетта?

— У Морте делле Барке, около пещер. — Кончетта подумала с минуту, вспоминая, все ли она рассказала Марии-Грации. — У него идет кровь. И винтовка.

Издав всхрап, проснулась Джезуина.

— Что такое? Человек с ружьем? Ойее, это вторжение! — С ошеломительным проворством старуха вскочила и выбежала из бара.

— Пойдем, — сказала Мария-Грация. Она взяла Кончетту за руку и перевернула вывеску на дверях бара «Закрыто». — Лучше тебе поскорей повторить все это моему отцу, пока Джезуина не разнесла новость по всему острову.


Днем Амедео частенько спал на протертом плюшевом диване у себя на чердаке. В последнее время он погружался в сон все глубже, оставаясь на диване все дольше, и ему все труднее было возвращаться к реальности. Часто он просыпался, когда солнце уже совершило свой путь над островом и наступало время сумерек. Но сегодня он едва успел закрыть глаза, как его буквально выдернули из сна. Его трясла дочь, а рядом стояла Кончетта, дочка Арканджело, босая и чумазая, в некогда белом платьице, просвечивавшем на солнце, ноги ее были в песке.

— Что такое? — спросил он, не скрывая недовольства.

Кончетта принялась что-то путано рассказывать о каком-то призрачном бледном человеке, явившемся из моря, одетом в зеленое и с волосами как солома…

— Он ранен, — сказала Мария-Грация. — Возможно, ему нужна твоя помощь, папа.

— И он говорит на странном языке, — добавила Кончетта, которая только что вспомнила этот факт. — Непонятный язык. Типа: вилю хелпи вилю хелпи.

Окончательно проснувшись, Амедео сел и посмотрел на дочь:

— Кто-нибудь еще знает об этом?

— Только я, — слегка раздувшись от важности, сказала Кончетта.

— И Джезуина, которая все слышала, — добавила Мария-Грация.

Амедео достал свой саквояж, который всегда держал наготове. Уложил в него дополнительно тампонов, бинтов и драгоценную ампулу с морфием, у которой давным-давно истек срок годности, но это было намного лучше, чем ничего, если человеку действительно плохо.

— Надо позвать с собой несколько человек. Отца Игнацио и пару крепких рыбаков — Бепе и сестру Тото, Агату. Мария-Грация, захвати три чистые простыни — вдруг придется его нести.

Мария-Грация кинулась в спальню братьев, сорвала простыни с их кроватей.

Втроем они прошли через весь город и постучали в двери к священнику. На затихших улицах царили цикады и зной. Отец Игнацио собрался в одно мгновение, и вместе они разбудили Бепе, племянника Риццу. Он тоже откликнулся сразу же, высунувшись из окна.

— Раненому нужна помощь, — крикнул Амедео. — Нам понадобятся люди, чтобы перенести его. Пойдешь с нами?

Голова Бепе исчезла, они услышали, как он спускается по лестнице. Когда он вышел, отец Игнацио взял его за плечо.

— Это иностранный солдат, — тихо сказал священник. — Мы не знаем, как отнесется il conte и городской совет к тому, что мы ему помогаем, но мы все равно это сделаем. Если ты предпочитаешь не вмешиваться, тогда лучше возвращайся обратно.

Бепе кивнул и вернулся в дом, но тут же появился снова, на плече у него висело ружье. По дороге из города они зашли за Агатой-рыбачкой. Агата не спала, сидела под вьющейся бегонией в саду и плела новую сеть, рядом растянулся ее пес Кьяппи. Она внимательно выслушала и встала. Кончетта обычно опасалась Кьяппи, но только не сегодня. Сегодня она проигнорировала его злобное сонное рычание и сказала:

— Я знаю короткий путь.

— Тогда веди нас к пациенту, Кончетта, — велел Амедео.

Кончетта повела их своей тайной тропкой, через кактусы, мимо ограды виноградника Маццу и вниз по крутому склону к пещерам. Доктор, священник, Мария-Грация, племянник Риццу Бепе и Агата-рыбачка гуськом следовали за ней.

Это был самый великий день в жизни Кончетты.


Чужестранец лежал на боку под палящим солнцем, рядом на песке темнело большое пятно. Разорванную рубашку трепал ветер, обнажая рану на плече, из которой ритмично вытекала кровь. Мария-Грация держалась сзади, пока ее отец проверял пульс и дыхание раненого, ощупывал его руки и ноги. Затем он велел перетащить солдата в тень пещеры. Мария-Грация, сама не зная почему, так и стояла в стороне, не пытаясь помочь. Амедео опустился на колени около раненого и принялся снимать с него форму.

— Padre, дайте мне тампоны и йод, — велел он отцу Игнацио. — И достаньте морфий, если вдруг он срочно понадобится. Это из самых последних запасов. Кто сможет разговаривать с ним по-английски? Мария-Грация?

— Нет, — испуганно ответила девушка. — Я не сумею.

Солдат очнулся и со стоном повернулся на спину.

— Мариуцца, иди сюда и держи его голову. Смотри, чтобы он не ворочался, пока я бинтую его.

Мария-Грация нехотя приблизилась, тоже встала на колени и обхватила руками голову чужестранца. На ощупь его волосы напоминали волосы ее братьев, все в песке и теплые, как у Аурелио после купания. Она посмотрела на его лицо, оно было вовсе не такое страшное, как она думала. Ясное, красивое и совсем молодое. Мария-Грация помогла стащить с него остатки рубашки, из кармана которой выпал тяжелый металлический диск. Кончетта в восторге схватила его:

— Что это? Можно я это возьму? Это из Америки?

— Я не знаю, cara. Верни это владельцу. Может быть, его страна дала ему это за храбрость, как медаль, которую il duce вручил Флавио, и тогда она, наверное, дорога ему.

Раненый протянул руку.

— Вот видишь, он хочет, чтобы ее вернули, — сказала Мария-Грация. — Пусть он ее подержит, вдруг ему от этого станет легче.

Кончетта вложила медаль в ладонь иностранца, но он продолжал тянуться к чему-то, пока наконец не схватил руку Марии-Грации. Та отпрянула, но чужестранец не отпустил ее. И не отпускал, пока Амедео обрабатывал его рану.