— Чертова неразбериха, — пробормотал сержант. — Мы наслышаны обо всем этом.

— Шестой гвардейский парашютный взвод, третий батальон, Первая воздушно-десантная дивизия, — доложил британский солдат. — Не знаете, кто-нибудь выбрался из планера? Мне это не дает покоя. Хоть кто-нибудь выжил?

— Мы прибыли на Сицилию только шесть месяцев назад, — сказал лейтенант. — Мне ничего об этом неизвестно.

Он посмотрел на стариков, сидевших за карточным столом, на вдов, которые перешептывались в углу, и двух рыбаков, отложивших в сторону газеты и взиравших на солдат с благодушным интересом.

— Я слышал, что здесь устроили лагерь, — сказал он.

Позвали Пину. Она отвела военных к группе полуразвалившихся домиков, где обитали ссыльные. Стесняясь говорить с иностранцами на английском, Пина объяснила на литературном итальянском, что лагеря больше нет.

— Она говорит, что ссыльных содержали здесь, — перевел Роберт. — Не было никакого настоящего лагеря. А когда началось вторжение, все фашистские охранники сбежали. Это было примерно в те дни, когда я появился на острове.

— А что ссыльные?

— Кое-кто остался. Университетский преподаватель. Один или два депутата-социалиста. Остальные уехали.

Среди уехавших был и Марио Ваццо, которому не терпелось отыскать жену и ребенка.

— А где местное руководство? Есть кто-нибудь, с кем мы могли бы контактировать? Мэр?

Роберт покачал головой.

К этому времени чуть не все жители острова уже прознали о появлении американских солдат. Вокруг военных собралась толпа, самые смелые хлопали их по плечам, кто-то даже начал скандировать: «Viva l ’America!» Кончетта вырвалась из рук державшей ее Марии-Грации, пробралась сквозь людское скопище и замерла, во все глаза разглядывая пришельцев.

— Все это чертовски странно, — сказал лейтенант, который представлял взятие острова как нечто куда более торжественное. — Нам сообщили, что здесь был лагерь с четырьмя или пятью охранниками.

— Так и есть, — сказал Роберт. — Она говорит, что здесь было подобие лагеря, но его больше нет.

— Пригласи americani в бар и угостите кофе, — сказал Риццу. — Предложи им поесть и выпить.

Американцев повели по улице обратно в бар как почетных гостей, что слегка смягчило лейтенанта. В «Доме на краю ночи» они отказались от предложенного Марией-Грацией caffe di guerra, но согласились сесть за столик под потолочным вентилятором, после чего потребовали, чтобы им немедленно позвали podesta.

Риццу, гордый тем, что впервые в жизни ему посчастливилось сидеть на переднем сиденье авто, привез il conte с поля. Граф скованно поклонился освободителям.

— Вы понимаете по-английски? — спросил лейтенант.

Il conte, отродясь не преуспевавший в науках, отрицательно покачал головой. Тогда на подмогу призвали Роберта и Пину. Побагровевший il conte смотрел на свои колени, пока американские солдаты объявляли, что остров переходит под их управление и отныне il conte освобождается от обязанностей главы острова. Il conte рванулся было вперед, но все-таки, подавив в себе гнев, подчинился и согласился пожать победителям руки.

Затем американцы вернулись к проблеме с Робертом.

— Мы заберем вас в Сиракузу, — объявил лейтенант. — Накормим как следует и отправим в ваш полк.

— Я не могу ехать, — сказал Роберт. — Я уже пытался уехать, но ничего не получилось. Рана моя открылась, как только я покинул остров.

— Si, si, — подтвердила одна из местных женщин, старуха с глазами, затянутыми белой пленкой. — Un miracolo di Sant’Agata[60].

— Что она говорит?

— Она сказала, что это чудо, совершенное святой Агатой.

— Ну хватит, — сказал лейтенант. — С меня довольно. Мы доставим вас в госпиталь, если вы ранены. Вас эвакуируют в Тунис или отошлют домой в Англию.

Но Роберт покачал головой.

Тогда местные жители привели Амедео, чтобы он представил медицинское заключение. Да, да, согласился тот, с раной Роберта ничего нельзя предпринять, только ждать. Ему просто нужен покой. Он настоятельно не рекомендует перевозить пациента, пока его здоровье не стабилизируется.

— Дайте-ка я взгляну на вашу рану, — сказал лейтенант.

Роберт расстегнул рубашку и показал уже побледневший шрам.

— Ну, рана совершенно затянулась, — заключил лейтенант. — Не вижу никаких проблем.

— Но как только он покинет остров, — сказала на четком английском Мария-Грация, — рана опять начнет кровоточить.

Толпа одобрительно зашумела. Лейтенант припомнил «Руководство для солдат по Сицилии», которое им раздали перед высадкой в Мессине. «Большинство жителей принадлежат Римско-католической церкви и очень почитают разных святых». Судя по всему, британец чем-то их приворожил.

— Похоже, парень немного двинулся умом, — прошептал он на ухо сержанту.

Но и сержанта явно впечатлило услышанное.

— Я не уверен в этом, — сказал он. — Я слыхал, на этой войне чудеса случались. От моего зятя Харви, а он летчик.

— Да ладно тебе. — Лейтенант снова обратился к Роберту: — Неужели вы не хотите поехать с нами на Сицилию, там вас накормят, вас осмотрят врачи, вы узнаете, что произошло с вашими товарищами.

Но Роберт покачал головой:

— Я не могу уехать. Мое плечо заживает только здесь. И только этот доктор может меня вылечить.

Тут и сержант вмешался:

— Его плечо все равно искалечено. Так что какая разница, заберем мы его или оставим здесь.

— Он дезертир, — отрезал лейтенант. — Мы не можем его здесь оставить.


Лейтенант ожидал, что англичанин станет сопротивляться, но Роберт послушно пошел с ними. Чего лейтенант никак не ожидал, так это того, что местные жители целой процессией двинутся следом, причитая и протестуя на своем варварском диалекте. Иные неприкрыто рыдали, хватали англичанина за руки. Потный лейтенант вел за локоть бледного насупленного Роберта и жалел о том, что вообще оказался на этом острове. Хуже того — его сержант, суеверный молодой парень, выросший в калифорнийской лачуге, очевидно, англичанину сочувствовал.

Дойдя до пристани, люди в молчании наблюдали, как americani уводят Роберта. Сев в лодку «Господи, помилуй», лейтенант обратился к местным:

— Мы позаботимся о вашем друге. Будьте уверены, с ним будут обращаться хорошо.

Жители острова продолжали молчать. Роберт и Мария-Грация скованно попрощались. Затем лодка отчалила, увозя americani и англичанина. Печальная толпа долго еще стояла на пристани, глядя им вслед.

— Чертово место, — произнес лейтенант.

— Плохой знак, если хотите знать мое мнение, — ответил сержант.

Когда лодка, рассекая неспокойные волны, вышла в открытое море между Кастелламаре и Сиракузой, англичанин тихо застонал. Из раны на его плече сочилась черная кровь. Лейтенант порылся в медицинской сумке и достал оттуда пакет первой помощи в пластиковой упаковке.

— Вот, — сказал он, — наложите повязку на плечо. Мы отведем вас к доктору, как только прибудем на берег.

Тем временем сержанту вспомнилось, как лет в пятнадцать или шестнадцать, собирая урожай на ранчо в Соледаде, он увидел парня, упавшего из фургона на вилы, и как тот истекал кровью, пока она не вытекла из него вся.

Он был рад, когда они наконец передали солдата в английский полевой госпиталь.


Из Шестьдесят шестого госпиталя в Катании Роберта с кровоточащей раной эвакуировали в Тунис, где погрузили на военно-медицинское судно, доставившее его в Саутгемптон. Весь путь он не вставал с койки и мог лишь пить чай. Его рана то затягивалась на несколько дней, то опять кровоточила. Температура у Роберта скакала вверх и вниз, его изводили головные боли. Ни каломель, ни сульфаниламид не могли победить инфекцию. Она ушла вглубь, словно пустила в нем свои корни.

Его полк — вернее, то, что от него осталось, — проводил учения севернее, но Роберт не мог вернуться в строй. В то время как его товарищи по шестому гвардейскому парашютному взводу летали над Арнемом, Роберт лежал на больничной койке за серыми занавесками, но ему было все равно, он беспрерывно думал о Марии-Грации. Он вспоминал жаркие дни в ее объятиях, когда весь город дремал за закрытыми ставнями, а они сдерживали дыхание, чтобы не нарушить тишину острова, вспоминал ее густые черные волосы. Думал об умиротворенном пробуждении рядом с ней в комнате, откуда были видны пальмы и синяя полоса моря. Он не мог с точностью сказать, было ли все это на самом деле или ему пригрезилось. Весь мир утонул, целые куски жизни куда-то провалились. И все же Роберт цеплялся за надежду, он ведь знает эту прекрасную девушку, он любил ее, и она его любила, и что когда-нибудь это вернется.

Он слушал радио и понимал, что война близится к своему хаотичному завершению. Последовала капитуляция. Гитлер мертв. И Муссолини мертв. Затем две большие бомбы были сброшены на Японию, уничтожив целые города. Скоро солдаты потянутся домой — на кораблях, на поездах, — начнется великий исход через страны и континенты. Мир снова придет в движение, но на этот раз забыв о противостоянии. Подобно мигрирующим птицам, люди устремятся в родные края.


Осенью 1945 года Мария-Грация получила открытку с видом кирпичного фасада английского госпиталя. Открытка каким-то образом нашла ее, несмотря на то что в адресной строке стояло только: «Марии-Грации Эспозито, “Дом на краю ночи”, остров Кастелламаре». «Sto pensando a te», — было написано на ней. «Я думаю о тебе». Так она узнала, что Роберт жив.

II

Кончетта разбудила ее до рассвета.

— Мария-Грация, выходи! — Голос эхом отдавался во дворике.

Мария-Грация очнулась от странного сна, ей снились черные пещеры, падение. Она нашарила защелку на окне и высунула голову наружу:

— Кончетта?

— Мария-Грация! — завопила еще громче Кончетта. — Просыпайся! Прошел дождь, babbaluci[61] выползли. Если пойдем сейчас, соберем самых лучших!

Мария-Грация оделась в потемках и спустилась по лестнице мимо фотографий братьев. В воздухе стояла пелена из крошечных капель. Девушка взяла два жестяных ведра, грязных с прошлого раза, когда они ходили собирать земляных улиток. Она знала, что они будут не одни, к ним присоединится семейство Маццу, которым в этом году не повезло с урожаем, крестьяне il conte, у которых не было работы.

— Пойдем к разрушенным домам, — предложила Кончетта. — Там никто не ищет. Babbaluci прячутся в стенах. Я видела. Мария-Грация, пойдем же.

Кончетта, которая никогда не уставала и всегда была в хорошем настроении, вприпрыжку бежала рядом с Марией-Грацией. На площади в сырых предрассветных сумерках уже собирались крестьяне. Кто-то ожидал агентов il conte — в надежде, что их наймут на поденную работу, но были тут и те, кто собрался по совершенно иной причине. Лица загадочные, в руках красные флаги, верховодил среди них Бепе.

— Что они делают? — удивилась Кончетта.

— Протестуют спозаранку, — ответила Мария-Грация. — Пойдем отсюда, бог с ними.

Неприятности между крестьянами и il conte начались после того, как Бепе побывал в гостях у своего кузена в Палермо. Вечером после своего возвращения он взбежал по ступенькам на веранду бара с палермской газетой в руке и праведным гневом в сердце.

— Приняты новые законы! — объявил он крестьянам и рыбакам, собравшимся за карточным столом. — Я только что узнал. Мне рассказал об этом мой кузен. Земельные реформы. Их проводят уже год или больше, а нам никто не сообщил. Но новый закон относится и к нам, как и ко всем в Италии! Отныне мы должны получать справедливую долю выращенных нами зерна и оливок, а не четверть, как нам предлагает il conte. А те из вас, кто не является арендатором, не должны стоять на площади по утрам и ждать, что им предложат работу, — с вами должны заключить договор. И любая земля, которую не используют, наша. Мы можем ее обрабатывать! Даже землю il conte, если он ее не использует!

Крестьяне окружили Бепе, загалдели недоверчиво. Но газета, привезенная с материка, действительно подтверждала слова Бепе. Более того, утверждал Бепе, если новый закон не будет исполняться, с материка прибудут carabinieri и заставят il conte подчиниться, так сказал новый министр сельского хозяйства, который из коммунистов.