Скандалы в семействе Арканджело продолжались от дня Богоявления и до Сретения. В праздничный вечер, во время особенно ожесточенной ссоры, Кончетта восстала против родителя. Она покинула лавку отца в разгар последнего зимнего проливного дождя и направилась с холщовой сумкой, в которой были все ее вещи, мимо покрытого тиной фонтана, через переулок, где жили Фаццоли, вверх по проходу с громким именем виа Кавур к дому своей двоюродной бабки Онофрии, куда прибыла в четверть первого ночи. За ней сквозь жалюзи наблюдал весь город, и каждый заметил красные полосы на тыльной стороне ее голых рук и синяк под глазом. Кончетта потом будет клясться, что следы те были стигматами, но любой дурак понимал, что когда на руках остаются такие красные следы, то между лопатками должно быть сплошное месиво от ударов ремня.

И теперь даже те жители острова, которые всегда были на стороне Арканджело, симпатизировали Кончетте. Выяснилось, что бакалейщик бил дочь с малых лет. И всплыло кое-что еще: девочку заставляли спать на полу и частенько запирали в чулане или уборной, чтобы она своим очередным припадком не распугала покупателей. Кончетта не опровергала, но и не подтверждала эти слухи. Она просто заперлась в одной из комнат в доме вдовы Онофрии и отказывалась возвращаться домой.

— Она опозорила меня, — лютовал Арканджело перед il conte. — Вы не можете что-нибудь сделать — заставить ее вернуться домой, прекратить эти враки, что распространяют обо мне?

Остальные дети Арканджело всегда были послушными. Филиппо все время ходил за ним по пятам и сейчас фактически заправлял всей торговлей в магазине, позволив отцу уйти на покой. Сантино работал земельным агентом у il conte, и сердце отца наполнялось гордостью, когда его сын ехал в авто рядом с самим графом.

Но il conte не желал вникать в затруднения своего старого приятеля. После отъезда Андреа граф потерял интерес ко всему.

— Но разве не все лупят упрямых детей? — взмолился Арканджело. — Разве наказать сына или дочь не долг каждого родителя? И что, меня надо упрекать и стыдить за то, что я наставлял своего ребенка — из любви, учтите, не из злобы — на путь истинный?

— Ни я, ни моя жена никогда не били Андреа, — сказал il conte. — Ты должен сам решать свои семейные дела. Но, — тут он перекинул мостик надежды, — я полагаю, Кончетта вернется, когда наголодается. Бог свидетель, вдова Онофрия не сможет содержать лишний рот.

Граф уволил Онофрию, батрачившую на него всю жизнь, и женщина была бедна как распаханное зимой поле. Выживала она, иной раз раскидывая желающим карты на судьбу, а то и благодаря милости соседей.

— Да, — сказал Арканджело, немного успокоившись, — да-да, Кончетта вернется, черт бы ее побрал, как раз к приезду ее кузена Чезаре. Он приезжает на Фестиваль святой Агаты и, если повезет, избавит меня от нее. Девчонке пора замуж.

— Не строй пустых планов, — посоветовал il conte. — А когда Кончетта вернется, разберись с ней.

Но у Кончетты были совсем другие мысли. И теперь, стоя на коленях около Марии-Грации и держа за шкирку Серджо одной рукой и вопящего Джузеппино — другой, она сказала:

— Я хотела попросить тебя.

— Да, cara, рассказывай.

Мария-Грация всегда любила эту девочку, смышленую и живую. Теперь же Кончетта, впервые в жизни нервничая и смущаясь, откашлялась и сказала скованно:

— Мне нужна работа, чтобы содержать себя и мою старенькую тетю Онофрию. Но кто даст мне работу после моего разлада с отцом? Люди не дураки. Они понимают, что он большой друг il conte.

— Работа? — спросила Мария-Грация. — А как же школа?

— Я закончила школу прошлым летом. Мне уже скоро восемнадцать.

Восемнадцать. Она и не заметила, как девочка повзрослела. Марию-Грацию обожгло чувство вины, когда она поняла, что синяки, которые она считала результатом похождений Кончетты, были следами побоев.

— Я хотела бы работать в баре, — сказала Кончетта. — Ты не можешь нанять меня?

— Конечно, могу!

Кончетта продолжила торопливо:

— Вам нужна помощь — вы сами только что говорили, и ты, и синьор Роберт, а я люблю бар и знаю, как тут все устроено. Я умею готовить кофе и горячий шоколад и знаю, как вести учет. Или же я могла бы присматривать за Серджо и Джузеппино. Я буду как Джезуина, которая присматривала за тобой и твоими братьями, когда вы были маленькими. Разница только в том, что мне не сто двадцать лет и я не слепая, как она, упокой Господь ее душу.

Мария-Грация не сомневалась, что от Кончетты будет сплошная польза. Лишняя пара рук, да еще каждый день!

— Пожалуйста, Мария-Грация, скажи «да». Ты же видела, как ловко я разобралась с попкой Серджо…

— Это был Джузеппино.

— Неважно. Я научусь их различать. Пожалуйста, скажи «да», Мария-Грация.

— Да, — сказала Мария-Грация.

А Роберт добавил:

— Конечно, Кончетта, ты должна работать у нас. Если Мария-Грация согласна, начинай прямо сейчас.

В следующий понедельник Кончетта в новом черном фартуке, подогнанном швеей Паскуалиной под ее тонкую талию, в свежевыглаженном единственном платье и опрысканная лавандовой водой, со щеками, пылавшими от гордости и волнения, ходила между столиками «Дома на краю ночи». Это был ее первый рабочий день в качестве помощницы в баре. Она с неожиданной грацией поднимала над головой тарелки и принимала заказы туристов, почтительно сложив руки.

— Чудеса, — повторяла Агата-рыбачка. — Эспозито приручили Кончетту, хотя прежде это никому не удавалось.

Арканджело же ходил мрачнее тучи, считая, что опозорен навеки.


С появлением Кончетты дела в доме пошли на лад. Она научилась успокаивать мальчишек криком Basta! — в точности, как это делала Джезуина. Она затевала с ними игры столь бурные, что оба уставали до такой степени, что забывали о своей вражде. Она гордо катала их коляски по городу. Роберт соединил две коляски шваброй, чтобы можно было катить их одновременно и при этом держать драчунов по отдельности, так как они заводились от одного вида друг друга под боком. Тем временем за баром никогда так хорошо не присматривали. Кончетта, которая выросла в баре, могла нести в одной руке поднос с напитками, другой — подобрать ревущего Серджо и не забыть передать Марии-Грации листок с заказом. Но важнее всего было то, что она любила «Дом на краю ночи». Оглядываясь назад, Мария-Грация не могла понять, как они управлялись со всем до нее. Теперь они с Робертом высыпались, а порой даже выкраивали часок, дабы уединиться в своей спальне с видом на пальмы и вновь ощутить себя беззаботными любовниками. Она посылала святой Агате благодарственные молитвы за девушку.

Отец Кончетты теперь редко появлялся за прилавком в своем магазине, оставив его на попечение своего сына Филиппо. Он проводил дни на пустующем участке земли около старой арабской tonnara. Там нанятые им молодые рыбаки ‘Нчилино и Тонино что-то копали.

— Новый дом будут строить, — предположила Агата-рыбачка. — А что, человек так устыдился разговоров о своей дочери, что решил уйти из города насовсем.

— Вторую лавку, — говорили другие. Всем было известно, что, с тех пор как появились туристы, дела у Арканджело шли хорошо, даже лучше, чем в «Доме на краю ночи».

Ясными летними ночами из бухты доносился визг пилы. Это ‘Нчилино и Тонино трудились при свете луны. Вскоре на берегу бухты выросло здание.

За день до фестиваля с материка на лодке прибыли рабочие и доставили большие ящики. Арканджело лично сопроводил их внутрь здания, отгоняя любопытствующих. Последним доставили продолговатый деревянный ящик, похожий на гроб. Было слышно, как приезжие рабочие сверлили что-то до самого утра. Пока женщины в вечернем сумраке собирали лепестки бугенвиллей и олеандра, чтобы наполнить корзинки для цветочного дождя, что-то вдруг вспыхнуло, озарив все вокруг пурпурным светом, подобным таинственному инфернальному огню.

Наутро стало понятно, что именно затеял Арканджело. На фасаде нового здания сияла первая на острове неоновая вывеска. Дети и взрослые останавливались поглазеть на нее, завороженные переливающимися буквами. У здания была новенькая красная крыша и замысловатой формы балкон. На чисто выметенной цементной террасе расставили дюжину столиков. Внутри гудели холодильники, радиоприемник вещал по-английски, а в глубине поблескивал аппарат для мороженого, словно священный ковчег. Неоновая вывеска в американском стиле провозглашала название заведения: «Прибрежный бар Арканджело».


Мария-Грация узнала о происходящем только после того, как, открывшись в День святой Агаты пораньше, еще до мессы, обнаружила, что посетители в бар не спешат. Обычно жители острова толпились на террасе, пропуская стаканчик arancello или limonata перед службой в честь Дня святой Агаты, но сегодня не было ни картежников, ни рыбаков с сигаретами за ухом, ни лавочников, собиравшихся в баре, чтобы почитать утренние газеты. Один лишь легкий бриз порхал по пустому помещению. Из-за занавески появился Роберт с ребенком на руках.

— Что случилось? — спросил он. — Кто-то умер?

— Я не знаю, caro.

Слегка встревоженный, он ласково поцеловал ее волосы.

— Уверена, этому есть какое-то объяснение.

Роберт отдал ей Джузеппино, чтобы она его покормила, и примостил Серджо между пустыми столами, где тот мог поучиться стоять.

Через полчаса прибыли Агата-рыбачка и Бепе.

— Вам нужно кое-что увидеть, — угрюмо сказала Агата и повела семейство Эспозито — Марию-Грацию, Роберта со сдвоенной детской коляской, только что появившуюся Кончетту, Пину и Амедео — по тропинке через опунции. Еще издалека Мария-Грация разглядела неоновую вывеску Арканджело и толпившихся на цементной террасе людей. С берега неслись музыка и звон бокалов. Кончетта едва не разрыдалась от злости:

— Будь проклят мой отец stronzo! Он хочет разорить «Дом на краю ночи».

Однако к вечеру в «Доме на краю ночи» опять было полно народу. Смущенные постоянные посетители парами и по одному входили в бар и занимали свои привычные места. И только танцующих на веранде было чуть меньше, чем всегда.

— Ты только посмотри, сколько этот синьор Арканджело просит за чашку кофе, — бормотала синьора Валерия. — И как мы на это попались?

Но кое-кто остался в новом баре на берегу. Когда Мария-Грация и Роберт незадолго до рассвета прогулялись к смотровой площадке, она различила у черного моря в свете неоновых огней танцующие фигуры.

Амедео, чувствуя, что отмечает некий знак свыше, записал в своей красной книге: «28 июня 1955 года, открытие “Прибрежного бара Арканджело”».


Появление конкурента стало вызовом, на который Эспозито обязаны были ответить.

— Мы должны наконец купить аппарат для мороженого, — сказал Амедео.

И машину тут же заказали, оплатив иностранными купюрами, которыми была забита касса «Дома на краю ночи». Туристы все еще приезжали посмотреть на археологические раскопки и занимали террасу бара с утра до ночи. Обладатели бледных коленок, они пугали вспышками своих фотоаппаратов маленьких детей и оставались сидеть на солнце даже в полдень, они носили специальную летнюю одежду — неприличные помятые шорты, белые носки и шляпы с полями, точно были не обыкновенными туристами, а исследователями Африки. Эти посетители, приезжавшие ради раскопок, могли оказаться спасением для острова шириной в пять миль, где было целых два бара.

С материка был доставлен каталог и внимательно изучен.

— Все, что делает он, должны делать и мы, — сказал Амедео.

Но Пина с ним не согласилась:

— Это старый бар с историей. Люди все равно будут к нам приходить.

Мария-Грация поддержала мать, и неоновая вывеска не появилась на фасаде «Дома на краю ночи». Но с тех пор, когда дела шли хуже обычного, или поток археологов редел, или какая-нибудь другая напасть грозила «Дому на краю ночи», не проходило и нескольких минут, чтобы кто-нибудь не поднимал глаза к небесам и не произносил проклятье в адрес синьора Арканджело. В первые годы брака Мария-Грация и Роберт завели обыкновение играть в слегка нелепую игру. Лежа ночью без сна — переживая из-за резавшихся зубов Джузеппино, или высокой температуры у Серджо, или плохих результатов бухгалтерских отчетов, — Мария-Грация яростно шептала, неизменно до слез смеша мужа: «Во всем виноват этот Арканджело и его прибрежный бар».

II