— Святая Агата! — выдохнул кто-то из стариков.

Тут с улицы донесся звук мотора — это прикатила на пикапе Мария-Грация. Она остановилась под пальмой. Кончетта встревожилась, увидев, что подруга плачет.

— Что случилось, Мариуцца?

Агата-рыбачка, даже не заметившая слез на лице Марии-Грации — мало ли влаги на острове, залитом дождем, — схватила ее за руку и потянула внутрь банка:

— Помоги нам разрешить загадку. Ты у нас знаешь все тайны. И должна знать, кто тут заделался благодетелем.

— Знаю, — всхлипнула Мария-Грация. — Il conte.

Уши у Бепино порозовели.

— Никто не должен об этом знать! — замахал он руками.

— Ну-ка, Бепино! — гаркнула Валерия. — Выкладывай правду!

— Я не могу, нельзя мне, — забормотал Бепино. Но кто бы посмел ослушаться самую старую жительницу острова? — Он прислал с Сантино Арканджело наличные деньги, чтобы раздать всем. Так, чтобы вы не лишились всего, пусть банк и прогорел.

— Но зачем? — поразилась Валерия.

— Да разве вы не хотите вернуть свои деньги?

Конечно, они хотели, но… il conte?

— Он же почти убил Пьерино, — непонимающе прошептала Агата-рыбачка. — Он же дурной человек. Не такой, как его отец. Он что, хочет загладить вину? Слишком поздно.

Внезапно Марию-Грацию захлестнуло столь сильное сочувствие к графу, что ей показалось — она вот-вот потеряет сознание.

— Он никогда не был таким плохим человеком, каким вы его считаете, — произнесла она. — Он не заслужил осуждения.

— Тебе лучше знать, Мария-Грация, — недоверчиво сказала Валерия. — А если он такой хороший, то почему ты таскалась к нему тайком, почему пряталась, как влюбленная девчонка?

Внезапно из-за спин вышел Роберт, которого прежде никто не заметил.

— Синьора Валерия, — сказал он, слегка задыхаясь, — в чем вы обвиняете мою жену?

Старуха смутилась. Никогда еще синьор Роберт не обращался ни к кому с такой страстью.

— Да ни в чем, — пробормотала она.

— Мариуцца, — Роберт взял Марию-Грацию за руку, — расскажи им правду.

— Граф болен. Он умирает, — сказала Мария-Грация. — Я навещала его, потому что ему нужна была помощь. У него нет семьи. Нет наследника. Он последний в роду. Ему некому оставить свое состояние, и все это сгинет — вилла, охотничьи угодья, банк, здания на площади, которые принадлежали его семье три столетия. Когда он вернулся на остров и понял, что в мире сгущаются тучи, то решил продать все, что у него есть, и помочь нам всем разобраться с нашими долгами. Возможно, так он хочет загладить свою вину за Пьерино, потому что одному Богу известно, как вы заставили его страдать. — Она замолчала.

— Продолжай, — сказал Роберт. — Продолжай.

— Это он придумал подкладывать дары тут и там: черепица, мотор, пачки денег — так, чтобы вы все решили, будто это дело рук святой. Но как он смог бы осуществить все это в одиночку, тем более что он прикован к постели? И как мог узнать, кто в чем нуждается, кому требуется помощь, если никто с ним не разговаривал — никто из вас и слова не сказал ему с тех пор, как умер его отец, вот уже пятьдесят лет.

— Но почему ты, Мария-Грация? — спросила Валерия. — Он мог попросить своего помощника Сантино или кого из приезжих.

— Нет, — понимающе качнула головой Кончетта, — ему нужен был человек, который знает беды всех и каждого. А с Мариуццей делятся обо всем на свете.

С детства Мария-Грация хранила чужие секреты, так повелось с того дня, когда она укротила дикарку Кончетту — добротой и стаканчиком limonata.

— Выходит, это все ты, синьора Мария-Грация? — почти испуганно спросила Валерия.

— Синьора Мария-Грация и я, — ответил вместо жены Роберт.

— И все-таки между ними что-то есть, — пробурчала старуха. — Что-то здесь нечисто. Ты бегала к нему еще до того, как начались эти неприятности с деньгами. Каждое воскресенье, я слыхала.

Мария-Грация выпрямилась, набрала в легкие воздуха, как это делала ее мать Пина Велла, и сказала:

— Конечно, между нами есть связь. Мы сводные брат и сестра. Вы все об этом знаете. Так что можете наконец говорить об этом открыто, а не шушукаться по углам, как делаете уже почти целый век.

Тут кое-кто из стариков-картежников, считавших себя самыми информированными людьми на острове, сказал, что надо провести тест ДНК и анализ крови, прежде чем утверждать такое.

— Да сделали мы все эти тесты! — выкрикнула Мария-Грация, дав волю раздражению. — Еще три года назад! И Роберт все знал с самого начала! Так что оставьте нас наконец в покое!

— Ну хорошо. — И Валерия предприняла последнюю попытку: — А что ты делала там нынче вечером?

— Я пошла на виллу, потому что граф умирает, — спокойно ответила Мария-Грация. — И на этом Богом проклятом острове нет ни одного человека, который навестил бы его перед смертью.

Мария-Грация поняла, что в своем гневе зашла слишком далеко, ибо она любила этот остров не меньше, чем любой из них. Роберт мягко сжал руку жены. Однако факт оставался фактом: Андреа д’Исанту умирал. Ему было восемьдесят восемь — ровно столько же, день в день, было бы и ее старшему брату Туллио, чей портрет висел на лестнице «Дома на краю ночи». И тихими вечерами призрак Туллио до сих пор витал над козьими тропами, по которым он обожал носиться мальчишкой. Андреа умирал от рака печени. Он был настолько плох, что уже не мог вставать с постели.

Вдовы сочувственно шушукались, уже вовсю жалея несчастного, умирающего в полном одиночестве в огромном старом доме. Музыка на площади внезапно смолкла, и воцарилась полная тишина. Никто не знал, что сказать. Даже Валерия потупилась, пристыженная.

— Мы должны пойти к нему, Мариуцца, — в конце концов подала голос Кончетта. — Мы должны отнести ему дары, как мы носили их его отцу в День святой Агаты. Как мы могли пренебречь такой важной частью празднества?

— Он слишком плох, — сказала Мария-Грация. — Сейчас у него отец Марко и врач, прибывший с материка. И уже совсем поздно. Нас не пустят к нему.

— Мы все равно должны пойти, — настаивала Кончетта. — Это будет правильно.


Андреа лежал в розово-бежевой спальне с херувимами, резвящимися на потолке, на той же кровати, где появился на свет. Правую его руку обвивали четки. Отец Марко бродил по комнате, брызгая святой водой. У кровати собирала свой саквояж докторша. Она складывала стетоскоп с выражением неизбывной усталости на лице, Мария-Грация видела такое же выражение на лице отца, когда он по ночам возвращался от умирающих пациентов. Внезапно комната наполнилась шумом — это без предупреждения ввалились горожане, оставляя на полу мокрые следы.

— Signor il conte! — оглушительно заголосила вдова Валерия. — Мы принесли вам праздничные подношения. Мы узнали всю правду. Мы узнали про то, что вы сделали для нас.

Древний, похожий на черепаху Андреа д’Исанту силился приподняться на подушках, на шее его вздулись жилы. Он оглядел замерших людей, затем откинулся обратно на подушки и смежил морщинистые веки. Тут какой-то смельчак, в нарушение всяческого этикета, выскочил вперед и шлепнул на колени умирающего блюдо с печеными баклажанами. Следом выступил человек с курицей в клетке, которую и сунул ошарашенной докторше. Кончетта сунула под подушку тунца в полиэтиленовом пакете. И тут уж вперед бросились все остальные, а в дверях толкались все новые и новые дарители — все желали проститься со стариком, последним графом Кастелламаре.

Андреа стойко переносил испытание — каждый раз с трудом чуть приподнимаясь, он пожимал руку очередному гостю.

Когда через несколько дней судебные приставы вернулись на остров, уже с предписанием конфисковать имущество графа в счет долгов его банка, на огромной вилле Андреа д’Исанту они не нашли ни мебели, ни старинных картин, ни серебряных канделябров и ни единой хрустальной подвески на люстрах. Потому что все это было перевезено на большую землю и распродано, дабы заплатить за лодочные моторы, прохудившиеся крыши, рыбацкие снасти и старые дома. Сама вилла была продана строительной фирме, банк, охотничьи угодья и пустующие дома тоже разошлись по разным рукам. Но немалая часть былого богатства il conte осталась на земле, которая его породила, перешла к потомкам тех, над кем когда-то властвовал его отец, и на том древний род завершил свою историю.


Когда Мария-Грация и Роберт вернулись домой, дождь наконец совсем прекратился. От бухты по дороге поднималась процессия огней. Это прибыли гости с материка. Возглавлял шествие Энцо.

— Это будет самый грандиозный Фестиваль святой Агаты в истории! — Мария-Грация села на краю террасы и замерла, держа мужа за руку. Он сжимал ее ладонь с той же твердостью, с какой сжимал ее во время войны, когда он был молодым солдатом, а она — юной девушкой, только что избавившейся от ортезов. — Я всегда любила только тебя, ты это знаешь, — сказала она.

— Lo so, cara, — ответил Роберт.


А Лена тем временем судорожно готовила бар к приему новых гостей. Она высушила пол, перемыла посуду, выставила бутылки на стойку, расставила столы и стулья, протерла зеркала до блеска. И теперь, стоя у плиты, опускала в масло рисовые шарики и вынимала их, когда они подрумянивались до идеального хруста. Отец и дядя суетились у нее на подхвате — ну вылитые школяры, к превеликому удовольствию Кончетты, которая после возвращения от il conte наводила порядок на террасе.

И вот на площади показались первые гости, пилигримами сходили они с тропы и окунались в теплую влажную ночь, снова звучавшую музыкой organetto. Они видели то же, что видел Амедео, когда вышел на площадь сто лет назад, — уютный городок, пропитавшийся терпким ароматом базилика, притаившийся по ту сторону непроглядной тьмы. И вдруг словно чудо: прекрасная статуя, озаренная пламенем сотен свечей, и чуть в стороне — старый-старый дом с освещенными окнами, замерший на самом краю ночи. Лица приезжих выражали восторг и изумление. Наверное, схожие чувства испытывал и доктор, обнаруживший в конце своего долгого путешествия это внезапное чудо.

Гости постепенно заполняли бар, Лена порхала между столиками, принимая заказы. Кофе, шоколад, limoncello, arancello, limettacello, а также limonata, приготовленный по военному рецепту ее бабушки — без сахара, с толикой меда. Бесчисленные чашки с cappuccino, который в «Доме на краю ночи» никогда не заказывали после одиннадцати часов утра, тоже шли в ход. И даже запасы мороженого, несмотря на прохладу, стремительно иссякали, так что Серджо и Джузеппино в кухне спешно запустили аппарат, готовя новую порцию угощения. Рисовые шарики и печенье гости уминали прямо с промасленной бумаги, как это некогда делала голодная девочка Кончетта.

— Откуда взялось столько народу? — дивился Бепе. — И не только туристы, полно итальянцев. Кто все эти люди?

— Так же было и после войны, — заметила Агата-рыбачка. — В трудные времена многие вспоминают о чудесах.

И действительно, гости, приехавшие в этом году, были иные: манеры попроще, одежда поскромнее. Но они все ели и ели. Одних чаевых, которые Лена складывала в коробку из-под четок, набралось за тот вечер столько, что хватало на оплату ежемесячного взноса по кредиту.

— Я готова была накормить их всех бесплатно, — грустно сказала Мария-Грация. — Так мы поступали в прежние времена, когда человек, у которого случилось несчастье, появлялся у наших дверей.

— А почему signor il conte не дал денег тебе? — спросил Роберт. — Вот о чем я думал все эти месяцы. Ведь он помог почти всем.

— Наверное, не сомневался, что мы обойдемся и без его помощи. Бар всегда выживал в конце концов.

На террасу выглянула Лена. Увидела дедушку с бабушкой и подошла к ним.

— Nonna, мне так стыдно, что я поверила слухам о тебе и синьоре д’Исанту. Я должна тебе кое-что сказать. Дедушка уже знает. Я хочу остаться здесь и управлять баром.

Девушка могла бы стать врачом, как ее прадед. И все же в шумной суматохе Фестиваля святой Агаты этот отказ от амбиций не показался Марии-Грации провалом, каким он был бы в большом городе. Что еще могла сделать Лена, как не вернуться домой — как лодка, которую невидимый компас направляет к родным берегам? Что-то во внучке успокоилось, изменилось. На этом острове все знают, что ты сделаешь, еще до того как ты сам это поймешь; здесь старые вдовы осыпают тебя молитвами, воспитывают тебя забулдыги-картежники; здесь рыбаки зовут тебя по имени еще до твоего рождения; на этом острове все еще возможно обладать душой глубокой, как океан, и непроницаемой, как ночная тьма. Мария-Грация понимала, что даже если внучка уехала бы с острова, она возвращалась бы снова и снова — всю жизнь.