Но Махидевран торопила, она вдруг осознала, что может столкнуться с Хуррем, которая просто обязана приехать со своим сыном в Манису. Встречаться совсем не хотелось…

Мустафе тоже совсем не хотелось встречаться с Мехмедом, если тому придет в голову приехать быстро. Шехзаде оставался верен своему слову – он никогда ничего не говорил о братьях, словно те и не существовали. О султане говорил, хвалил правление и даже восхищался, но всегда как-то так, что оставалось ощущение: если бы Повелителю не мешали, он бы сделал лучше. Как? А вот как… и Мустафа рассказывал, как следовало бы поступить, чтобы результат получился еще весомей.

Слушатели убеждались, что наследник разумен и будет хорошим султаном, и о том, чтобы не мешали, тоже позаботится. Конечно, это Повелителя околдовала, опоила дурным зельем Хуррем, стал послушным женщине. С Мустафой такого не случится, он женщин держит только ради ложа, в свои дела не вмешивает и не слушает их советов. Разве только госпожи Махидевран, но на то она и мать.

В Манисе такие беседы убедили всех, что лучшего султана империи не сыскать, лучшего преемника султану Сулейману не найти. Это хорошо, тем трудней будет Мехмеду завоевать расположение тех, кто и без умных бесед отдает предпочтение старшему сыну падишаха.

Пришло время отъезда.

Махидевран бродила по опустевшим комнатам гарема, вспоминая счастливые дни, прожитые в этом дворце. Сюда ее юную, страшно перепуганную, завернув в шкуры по обычаю предков, привезли в жены наследнику османского престола. Это была великая честь, и братья всю дорогу внушали едва живой от страха сестре, что она должна быть счастлива.

Она была счастлива, но не по наказу братьев, а просто потому что стала наложницей Сулеймана. Не женой, именно наложницей, братья забыли объяснить Махидевран разницу и то, что османские султаны не женятся, а просто берут женщин на свое ложе.

Но ей было все равно, главное – Сулейман звал к себе каждую ночь. Едва не залюбил до смерти, но и тогда, едва живая, она все равно была счастлива. Позже опытная женщина объяснила Махидевран, что для зачатия ребенка не стоит так часто бывать на ложе, мужчина должен отдыхать, иначе детей не будет.

Когда родился Мустафа, счастью и вовсе не было предела. Не первенец, даже не наследник, потому что до него есть двое, но сын – мечта любой наложницы.

В Манисе они были по-настоящему счастливы. Махидевран плакала, когда из-за нежданного заморозка погибли несколько кустов ее любимых роз, Сулейман, утешая, «собирал» ее слезинки, а потом подарил роскошные украшения с горным хрусталем, так похожим на слезинки.

В этой комнате Мустафа делал свои первые шаги… здесь учился читать… здесь между ними впервые пробежала черная кошка обиды – в гареме появилась Гюльфем и Сулейман не позвал к себе Махидевран, предпочтя новенькую…

Зато Махидевран любила валиде Хафса, ее и рожденного ею Мустафу предпочитая остальным наложницам и внукам. Даже после того, как сама Махидевран в Стамбуле стремительно растолстела, а у Сулеймана появилась Хуррем… И Хафса в Манисе тоже была счастлива, ее поминали здесь добрым словом.


Махидевран было горько от сознания, что теперь это благословенное место достанется ненавистной сопернице, здесь все переделает по-своему Хуррем, начнет строить свои имареты, кормить нищих в столовых, чтобы рассказывали, какая она добрая и заботливая. Не помогает, не рассказывают.

Одна за другой мелькнули мысли испортить что-нибудь, чтобы не сразу обнаружилось, но доставило неприятности будущей хозяйке. Второй мыслью было, что султан в Стамбуле будет один, не под влиянием этой ведьмы, значит, надо находить поводы приезжать туда…

Это сознание – что Сулейман будет без Хуррем – заметно подняло настроение Махидевран.

Мустафа тоже прощался с дворцом, в котором родился и провел первые детские годы. Увидев мать, начала вознамерился уйти, чтобы не мешать ей лить слезы по былому, но заметил почти довольный вид Махидевран, стало интересно, подошел:

– Матушка, вы счастливы от того, что уезжаете?

– Нет, не потому. Я поняла, что вместе с Мехмедом сюда приедет Хуррем, значит, больше не будет ее влияния на Повелителя.

Мустафа даже замер, почему-то об этом не думалось. А ведь мать права, ради такого можно даже уступить Манису! Рассмеялся…

Это стало их секретом, переглядывались, произносили слово, и на лицах появлялась улыбка. Да, во всем можно найти хорошее, стоит только посмотреть с другой стороны.


Всю дорогу до Амасьи (а он отправился вперед, оставив позади медлительный гарем) Мустафа пытался понять, что же получилось. С одной стороны плохо – он в Амасье, а в Манисе, где обычно учатся правлению наследники, Мехмед.

С другой хорошо, потому что с Мехмедом отправится Хуррем – главный камень преткновения для всех подле султана. Если таким способом удастся избежать влияния роксоланки на Повелителя, то не жаль и Манисы, Мустафа не приукрашивал, когда говорил об этом матери.

То, что люди будут коситься на него, как на изгоя – плохо, но нужно просто делать вид, что так и задумано.

То, что многие прочитали его письма и обратили на них особое внимание, а значит, поняли, насколько разумен и способен к управлению – хорошо.

Но было еще что-то относительно именно Повелителя. Постепенно Мустафа понял, что удовлетворяет его, но о чем он даже не подумал. Такие письма и просьба наследника дать совет, как править, при живом султане сродни пощечине Сулейману.


До Амасьи добирались долго, разницу почувствовали сразу – вокруг горы, хотя и красиво, но холодно. Дворец неухожен, чувствовалось, что там не было хорошей хозяйки. У Махидевран появилось дело, в которое она окунулась с головой. На время отвлеклась от мыслей о Хуррем и даже Манисе. Ничего, она сумеет превратить в цветущий сад и Амасью.

– Надо поторопиться, мы здесь долго не пробудем…

– Вы о ком, матушка?

– Мустафа? Я не слышала, как ты подошел. Ты собираешься сидеть в Амасье долго?

– Нет.

– Вот и я тоже.

Но жить пришлось долго – целых двенадцать лет. Но если бы позже Махидевран спросили, готова ли она прожить там рядом с сыном и его женщинами и детьми еще столько же, она ответила бы, что вечность. Лучше в Амасье, где угодно, но только не то, что произошло позже!

Махидевран принялась обихаживать их новый уголок, снова твердой рукой навела порядок, с утра до позднего вечера занималась делами, распоряжалась, приказывала, суетилась… Поесть толком некогда, зато довольно быстро дворец приобрел подобающий для жизни наследника престола вид.

Мустафа тоже был занят, чтобы не выглядеть изгоем, он должен доказать всем, в том числе и султану, что способен поднять даже такую отдаленную провинцию. Амасья далеко в горах? Ничего, он справится…


Сын вернулся с охоты явно чем-то расстроенным. Не удалась? Охота в горах совсем не то, что на равнине, но выбирать не приходилось.

– Что-то не так?

По тому, что пришел к ней, даже не переодевшись, Махидевран уже поняла, что не в охоте дело. Жестом отослала служанок, кивнула евнуху, чтобы закрыл дверь.

Мустафа присел, некоторое время смотрел в пустоту, потом вздохнул:

– Роксоланка не поехала с Мехмедом в Манису.

Вот это новость! Как это мать не поедет с сыном к его месту правления? Такого пока не бывало. Махидевран тоже без большого восторга покидала Стамбул, отправляясь с Мустафой в Караман. Но есть ведь материнский долг, обычаи…

– Как же нужно околдовать Повелителя, чтобы он допустил такое?

– Может, Мехмед там ненадолго, потому?

От Махидевран не укрылось то, что глаза сына блеснули надеждой. В глубине души он верит, что султан скоро вернет опального сына обратно в Манису. Действительно, может, Мехмед ненадолго?

– Тем более мы должны здесь все успеть…


Мустафа больше не доверял письмам, вернее, не писал их тем, в ком не был совершенно уверен. А поскольку таких, кто не вызывал бы никаких подозрений, в мире слишком мало, не писал совсем.

Он отправил в Манису человека, в котором был уверен. Это надежней…

Мустафа и Махидевран уже два года жили в Амасье, а Мехмед правил в Манисе. Справлялся, хотя ему не было и двадцати двух. Хотя, что такое возраст? Для одних это обуза или недостаток, а для других неважен вообще, они мудры в двадцать и молоды в шестьдесят. Мехмед, видно, таков, Мустафе доносили, что молодость не мешает шехзаде принимать верные решения.

– Переметнулись… Стоило поманить, как продали!..

Никто никого не продавал, потому что сам Мустафа правил в Манисе совсем недолго, и если успел заслужить уважение, то не настолько сильное, чтобы его предпочитали не менее мудрому Мехмеду даже спустя несколько лет.

Посланнику было велено передать одну фразу:

– Я согласен.

С чем и почему, он не знал, не его дело.

Потянулись томительные недели ожидания…

Махидевран не знала ни об уехавшем куда-то посланнике, ни о том, что задумал сын. А если бы знала? Нет, Мустафа не желал советоваться даже с матерью. Уважал, ценил, но есть вещи, о которых не стоит говорить никому. Аллах сам знает мысли человека, а людям знать ни к чему.

Они снова неукоснительно соблюдали правило: ни Хуррем, ни ее потомства не существует. О Роксолане и ее детях не просто не говорилось, о них не вспоминали.

Повелителя Мустафа все чаще называл «тот, кто послушен женщине». Называл мельком, но это не ускользнуло от окружающих. Ему шел уже двадцать седьмой год – самая мужская сила и красота. И ум крепок, и тело прекрасно. Все было, кроме власти и уверенности в завтрашнем дне.

Вернее, и власть была, но такой мало, для его размаха и таланта слишком малая, а потому все не могло закончиться хорошо. Каждого нужно не только наказывать по заслугам, но и награждать тоже. А еще хуже, если способного человека держат, словно он ни на что не годен. Недооцененный человек может стать настоящим врагом…

Мехмед

Роксолана проснулась в холодном поту. Приснилось, что звал Мехмед. Самого сына не видела, но его голос, причем детский, слышала отчетливо:

– Мама!

Во сне Роксолана не пошла на голос, только откликнулась:

– Нет, сынок, нет!

До утра вспоминала, каким был Мехмед в детстве.

У шехзаде странное детство, было ли оно вообще? Сначала Сулейман много возился со старшими детьми – Мехмедом и Михримах, играл с ними, даже катая на загривке, интересовался учебой, потом закрутили дела и походы, стал общаться более степенно.

Султану некогда заниматься обычными делами, как простому чиновнику, например.

Из сорока шести лет правления ходил в походы тридцать раз. Не всегда удачно, но славу великого полководца себе снискал. Ему действительно удавались те походы, которые не получились у предков. Европа трепетала от имени Сулеймана Великолепного, король Фридрих Габсбург присылал униженные просьбы принять в свою семью и называть сыном. Флот Османской империи хозяйничал в Средиземном море по воле султана Сулеймана.

Он не просто расширил границы империи, а расширил их осмысленно, захватив все важные для империи и торговли, на которой та стояла, территории. Османская империя держала своей властной рукой торговлю между Востоком и Западом.

Постоянные походы требовали его отсутствия в Стамбуле.

Но плох тот правитель, чьи дела дома приходят в упадок, если он отсутствует. Султан Сулейман был прекрасным правителем, в империи царил нужный порядок, когда Повелитель уходил в поход, жизнь не замирала и не менялась.

Турки усвоили поговорку: «Что было, то и будет». Сулейман считал, что это самая надежная опора существования империи – незыблемость законов и налогов. Если человек ведает, что будет завтра, он может спокойно засевать свое поле, если точно знает, какой налог заплатит со своей земли, будет заботиться об урожае.

Приветствовалась любая полезная деятельность, будь то выращивание хлеба, выделывание шкур, торговля или переписка книг. Тот, кто занят делом, должен иметь деньги, чтобы жить, чем лучше работает, тем лучше должен жить.

Это касалось и чиновников, и пашей, и визирей тоже.

Не брали взятки? Конечно, брали, но преимущественно с иностранцев, с неверных (их не грех и обмануть). Султан даже поощрял такие взятки, тем более, что после смерти (или казни) чиновника его имущество переходило в казну. Богатый чиновник обогащал и султана.

При Сулеймане в Стамбуле и вообще в империи появилось много иностранцев, тех же евреев, изгнанных из Испании. Еще при его прадеде Мехмеде началось переселение, но Сулейман особенно приветствовал оборотистых, хватких евреев, не препятствовал их приверженности своей вере.

Вообще никакому вероисповеданию не препятствовал. В Османской империи каждый мог молиться своему богу. Все было просто – иноверцы платили больший налог, а еще, чтобы сделать какую-то карьеру, чиновник должен быть мусульманином. Все чиновники от простых писарей на местах до Великого визиря должны совершать намазы. Никто никого не заставлял принимать «нужную» веру, сами стремились.