Когда ей было тринадцать, она была очень красивой девочкой. И тогда она вдруг обнаружила, что ей не чуждо чувство зависти. Однажды ее тетя Ида, которая была мудрой женщиной, пристально посмотрела на нее и сказала: «Джина, дорогая, позволь мне дать тебе несколько советов, которые уберегут тебя от печалей и огорчений в этой жизни. Вокруг себя ты всегда увидишь кого-то, кто будет красивее, наряднее, богаче тебя. Так было, и будет всегда. Не трать бесполезно время на зависть. Это будет омрачать твою жизнь, и ты так ничего и не добьешься».


Она прекрасно понимала, что тетя права. Но в действительности так никогда и не смогла преодолеть желания постоянно состязаться с кем-то.

Так было до сегодняшнего дня — первого понедельника ее сорокового лета. Сегодня стало все иначе. Как будто электрический заряд поразил ее жизнь.

Джина закрыла глаза, слезы текли по ее горящим щекам. Нужно чем-то отвлечься. Она чувствовала себя опустошенной. Эта опустошенность не имела ничего общего с усталостью. Анабиоз. Вот на что это было похоже. Сон рептилий. Во время засухи они почти останавливают свое сердце и дыхание, наполняются живой водой и замирают. Они не подают никаких признаков жизни, сохраняя энергию в ожидании сезона дождей. О'кей. Значит, я впадаю в анабиоз. Я — одна из сумок Лин Ревсон. Ящерица на солнце.

Джина медленно погружалась в апатию, тонула в ней. Она знала, как выйти из этого знакомого, но опасного состояния — достаточно только впустить в голову мысли, от которых она отбивалась.

«Гарри!.. С ним случилась беда. Что же с ним произошло? Это нелепое воскресенье…»

Ее иголкой пронзила мысль, которую она гнала от себя прочь: «Он хочет уйти от меня, как это делают виноватые мужчины среднего возраста. Он даже не смог посмотреть мне в глаза. И он лгал. Я знаю. Как же быть?»

Джина опустила спинку шезлонга и повернулась. «Фритци! Не она ли виновница всего этого бедлама? Неужели Гарри завел с ней любовную связь?» У нее свело желудок.

Она неделями сражалась с призраком Фритци Феррис, используя всю технику психического воздействия, какую только знала. Ничего не сработало. Зеленоглазое чудовище, ревнивое и завистливое, заполнило ее душу, разжигая в ней ненависть, причиняя боль и страдания. Джина сознавала это, и ей было очень стыдно за себя. Она всегда хотела быть твердой и стоять выше эмоций.

Она чувствовала себя, как слепой, вновь обретший зрение. Светлые тона. Всепоглощающие светлые тона. Везде, повсюду.

Она как бы попала в совершенно чуждое ей пространство, где ощущала себя не в своей тарелке. Ее повседневная одежда всегда была черной, что считалось в Манхэттене признаком первоклассного вкуса. Но в этой Блондсильвании она чувствовала себя, как на похоронах. Здесь не было ничего черного. Черный цвет вообще выпал из цветовой гаммы Ньюпорт-Бич.

Все — полы, отделка в квартирах, волосы, одежда, кожа — переливалось светлыми оттенками. Даже негры и люди восточного происхождения выглядели светлыми. Удивительное зрелище!

Она закрыла глаза, чтобы сосредоточиться. Сняв солнечные очки, прищурилась от ослепительного блеска и написала на салфетке: «Если вы решили купить дом в Нью-Йорке, вы должны поклясться сохранить все в нейтральных тонах, включая своих любимых, детей и столовые приборы».

Больше всего ее удивлял своеобразный тип женщин, которых она здесь встречала повсюду. Веселые, искрящиеся, жизнерадостные и обязательно блондинки. Интересно, что стало бы с ними, если бы они попали на восточное побережье? Очевидно, их окраска подверглась бы органическому изменению, на манер хамелеонов, или косметическому фотосинтезу. Они непременно изменились бы, ведь на восточном побережье люди говорят, одеваются, ведут себя, даже улыбаются совсем иначе.

Улыбка у них была какая-то особенная. Улыбка людей, у которых уйма свободного времени и которые не чувствуют неприязни ни к чему и ни к кому. Улыбка, делавшая всех равными.

Она бродила в этих сверкающих светлых оттенках целых два дня. Все для нее было здесь новым: улицы, люди — абсолютно все. Новое, чистое, яркое, хрустящее, свежее. Она не встретила ничего разбитого или темного. Темной была смерть. Но здесь она была нереальна.

Светло-золотистые матроны выплывают из своих серебристо-бежевых «мерседесов», чтобы купить свежие желтые фрукты, белое вино…

Такой была Фритци. Фритци! Она приехала и ворвалась в их спокойный отлаженный мир. Она победила. Она затеяла непонятную для Джины игру с ее мужем и его друзьями. И она победила.

Итак, Гарри спасается бегством. Она сидит здесь, чувствуя себя ужасно одинокой и брошенной. Ужасное чувство! Оно лишает ее покоя, доводит до изнеможения. Ничего так не хочется, как забвения. Только солнце и сон. Никаких мыслей, никаких образов.

Счастливый Артуро. Ему повезло. Может, и она в будущей жизни будет гончим псом. И тогда ничего ее не будет волновать — только есть, спать и трахаться. И больше ничего. Абсолютно ничего. Эта мысль ее немного взбодрила. Улыбка скользнула по лицу. Веки отяжелели, и охватила мягкая дремота. Сквозь сон она подумала, что обязательно найдет Гарри, где бы он ни был и с кем бы ни был, и поговорит с ним.


— Мама, Этель спрашивает, можно ли выбросить еду, которая осталась со вчерашнего дня?

Джина открыла глаза.

— Что? Да, конечно. Если она спросит меня, скажи, что я ушла. Я не хочу с ней встречаться.

— Я скоро вернусь.

Джина поменяла положение и посмотрела на часы. Половина первого. Она так надеялась немного вздремнуть. Сейчас ей это просто необходимо. Она чувствует себя совершенно разбитой.

Появился Джереми с улыбкой на загорелом лице.

— Она такая смешная, — сказал он. — Она носит бейсбольную кепку козырьком назад. Опять притащила свой портативный телевизор и смотрит на кухне этот нескончаемый нудный телесериал, дымя своей сигаретой.

Этель Смит была приходящей домработницей. Джина не могла объяснить почему, но когда Этель приходила, она старалась уйти из дома, и во всяком случае, никогда не принимала гостей в ее присутствии. Малоприятное создание. Даже Артуро вел себя прилично на кухне, когда Этель была там. Но если не становиться ей поперек дороги, не мешать смотреть телевизор и платить вовремя, с ней вполне можно ладить.

Джереми уселся рядом с Джиной и вскрыл коробку с йогуртом.

— Сегодня смотрел препротивнейшую картину, — сказал он.

Джина внимательно посмотрела на Джереми. В последнее время он так редко разговаривал с ней. Неважно о чем он будет говорить. Надо быть внимательной и постараться поддержать беседу.

— Там были старые противные вампиры, которые выпили всю кровь из молодой девушки и стали тоже юными и красивыми.

Джина отправила в рот ложку йогурта.

— Мне кажется, это более эффективный рецепт омоложения, чем вся эта паршивая косметика.

— Господи, мама, что ты несешь! — Джереми повернулся, взял майку и натянул на себя. На майке был изображен вылинявший на солнце Джеймс Дэн, а с обеих сторон узоры из дырок, швов и кнопок.

Джина наблюдала за ним.

— Лучше расскажи, что у тебя нового, сынок?

Джереми доел йогурт и протянул Джине пустую коробку.

— Спасибо.

Он осмотрел на нее, словно взвешивая, стоит ли рассказывать.

— С сестрой Элисон произошла неприятность.

— Элисон? Твоя одноклассница?

— Да. Она звонила мне. Ее сестре около шестнадцати лет. Она попала в дурную компанию, ну… наркотики и прочее… Те, кто снабжал ее, этой ночью что-то с ней сделали, и она пыталась покончить с собой.

— Боже мой! Какой ужас! Бедная Элисон! Бедная семья!.. — Джина прикусила губу. Она не станет читать ему нотацию о вреде наркотиков. Благо, пример налицо.

— Да. Ей очень не повезло. Так опуститься… — Джереми сокрушенно покачал головой.

— Джереми, ты все прекрасно понимаешь, мне нечего тебе объяснять. Интересно, знает ли Дженни? Оуэн тоже дружит с Элисон? Дженни знакома с ее мамой?

— Да, она в курсе. Оуэн тоже звонил мне. От него я и услышал об этом впервые.

— Когда? Сегодня утром?

— Да, пока ты здесь загорала. Оуэн сказал, что позвонили его маме, и она сразу выскочила из дома, словно на пожар.

Джина улыбнулась.

— Оуэн — несносный мальчишка! Наверное, я сейчас все-таки соберусь и заеду к ним.

— Я тоже поеду с тобой. Я не хочу после фильма с вампирами оставаться с Этель.

Джина встала слишком быстро, и кровь ударила ей в голову. В глазах потемнело.

Вдруг Джереми завопил:

— Ой! Ой! Моя спина!

— Что? Что случилось? — Джина повернула его спиной к себе. Одна из кнопок, которыми была усыпана его майка, раскрылась и вонзилась в тело. Джина достала ее.

— Что это было? — Джереми потирал уколотое место.

— Ты — первый подросток, который поранился собственной майкой.

— Джина Харт!

Это была Этель.

Джина и Джереми от неожиданности подскочили, словно ужаленные. Этель всегда называла ее полным именем. Она всех их называла полным именем, и никто ни разу не отважился спросить у нее — почему?

— Да, Этель.

— Телефон. Ваши богатые друзья. Отбеливатель закончился, поэтому не упрекайте меня, если белье будет слегка серым.

— Ничего страшного, Этель. Спасибо.

Джереми вместе с ней вошел в кухню. Джина взяла трубку и повернулась спиной к сыну и домработнице. Они оба сгорали от любопытства.

— Дженни?

— Джина? Ты одна?

— Нет, я в осаде.

— О'кей. О Господи! Я сейчас звоню из Южного Хамптона, из полицейского участка. Ты можешь встретиться со мной здесь?

— Что?.. Да. Конечно.

— Сохраняй спокойное выражение лица. Чего бы тебе это ни стоило. О Господи! Мою маму арестовали. Приезжай!

— Хорошо. Пока. — Повесив трубку, Джина почувствовала, что ее лицо горит, как в огне. Четыре глаза сверлили ей спину. — Дженни хочет встретиться со мной. Она пригласила меня на ленч, так что я вас покидаю.

Джереми лукаво посмотрел на нее.

Джина, пытаясь взять себя в руки, строго сказала ему:

— Поднимись к себе и займись чем-нибудь. Не мешай Этель работать.

Джина поднялась вслед за Джереми. Это слишком для такого прекрасного солнечного утра. Ее предчувствие опасности стало сильнее. Да, по всей вероятности, это лето не будет похоже на предыдущие. Следом за мыслью о Делорес Коуэн пришла мысль о Гарри. Черт! Гарри подождет.


В то время, как Джина Харт ехала через Монток по направлению к Южному Хамптону, Гарри сидел, развалившись в кресле, у своего зубного врача, известного Владимира Вариновского. Трое его сыновей тоже были зубными врачами. Они одевались, как хиппи, — черные мотоциклетные куртки, грубые ботинки. У них была весьма характерная внешность: крючковатые носы а ля Рабле, грубые, будто вырубленные топором лица. На первый взгляд их внешность не соответствовала профессии. Скорее, они походили на трех мушкетеров. Но Гарри прекрасно знал, что отец Вариновский и его сыновья были дантистами высокой квалификации. Гарри никогда не говорил о младших Вариновских отдельно. Они для него всегда представляли единое целое.

Гарри чрезвычайно серьезно относился к гигиене рта. И особенно после истории с главным редактором, сердце которого поразила вирусная инфекция в результате того, что он запустил лечение своих зубов.

Гарри всегда начинал паниковать, когда вовремя не мог попасть к зубному врачу. Дело всегда осложняла ассистент-гигиенист Вариновского, немка, бежавшая из Германии после войны. Сварливая баба, вечно она задерживала его медицинскую карточку. Она работала недавно у Вариновских, и Гарри ее терпеть не мог.

Гарри закрыл глаза. Бедный Донни! Он проявил такую заботу о нем, столько сделал для него! Отвез его домой, терпеливо выслушал, уложил в постель, понимая состояние Гарри. Сам Донни лег рядом, на кровати Оуэна. Они спали, как дети. В восемь часов утра у Донни была назначена встреча с пациентом, и, перед тем как уйти, он сварил Гарри кофе, оставил таблетку валиума и стакан свежего апельсинового сока. «Я в офисе весь день. Если понадоблюсь, звони», — написал он на салфетке и положил так, чтобы Гарри сразу увидел.

«Что за друг!» Они так и не решили, как должен вести себя Гарри с Аароном.

Гарри застонал. Новый человек ворвался в его жизнь и взорвал ее, как граната. «Сын!.. У меня еще один сын! Господи!»


После того, как Фритци открыла тайну и дала ему время прийти в себя, она оставила их вдвоем.

— Господи! Смотреть на тебя — это все равно, что смотреть в зеркало.

— Да, только ты как бы видишь себя в прошлом, а я себя — в будущем. Не очень хорошая получается картина. Вообще-то я предпочел бы не лысеть.