— Хэлло, Бен! — Жена стояла в дверях в джинсах и свитере, глядя на него спокойным и ясным взором. Он никогда не видел ее в такой одежде. В ней она выглядела молодой, даже юной.

— Привет, малыш. Мы можем поговорить?

Улыбнувшись, она закрыла дверь.

— Это все, что мы можем сделать.

Он прокашлялся. Давно они не видели друг друга без маски светскости, прикрывавшей ложь и разочарование. У обоих было такое чувство, словно они вообще впервые встретились. Они напоминали незнакомцев, объединенных одним делом. Что-то среднее между присяжными и заложниками.

Делорес села, скрестив под стулом ноги. Он никогда не видел, чтобы она так сидела.

— Я хочу сказать тебе кое-что, — начал он. — Я знаю, ты давно это подозревала, но всякий раз, когда я хотел признаться, что-то происходило, и я не мог причинить тебе…

Делорес Коуэн подняла руку и остановила его.

— Бен! Не надо! Я знаю. Ты в кого-то влюблен и просишь развода. Хорошо. Разведемся.

Биг Бен сжал голову руками, его мускулистая широкая спина дрожала от волнения.

— Боже! Прости меня!

Делорес была настолько опустошена, что не чувствовала ни ненависти, ни любви. Только грусть была в ее сердце.

— Я неудачная мать, ужасная жена, и ты заслуживаешь лучшей. Я наказана тем, что ты не хочешь меня, не нуждаешься во мне, как я в тебе. — Она улыбнулась. — Мы никогда не имели шанса, ты это знаешь. Уходи, Бен, и забери с собой свое достоинство. Только ты и я знаем, что ты потерял его.

Они помолчали. Чувство утраты вдруг током ударило их. Как будто кто-то умер…

Делорес встала.

— У меня только один вопрос… Даже если я кажусь чудачкой, скажи, кто это?

Биг Бен опустил голову.

— Кловис О'Малли.

— Я так и думала, — обронила она и вышла.


Дженни Джеймсон была на пределе. Она легла головой к окну, выходящему на Хамптон Джитни и попыталась уснуть. Она не помнила, когда спала последний раз. Вернувшись в домик на побережье, Дженни приняла две большие таблетки снотворного и забылась.

Всю неделю она была в городе, пытаясь найти Донни. Она замучила всех, но никто его не видел, никто ничего не знал. По его просьбе полиция не вмешивалась, а частный детектив явился лишь с известием, что кто-то видел его на дискотеке на 14-й улице. «Какая нелепость!» Дженни истерически рассмеялась. Боже! Боже! Ей оставалось только рыдать и биться головой о стенку. Неизвестно, достаточно ли она сильна, чтобы вынести это. И главное — хочет ли она это пережить.

Она вздохнула, сдерживая слезы, столь легко теперь выступающие на глазах. Мать в больнице, отец трахается с какой-то посторонней женщиной, а муж исчез с лица земли. Слишком много для одного человека.

Она попыталась сосредоточиться. Пара в домике напротив вела супружескую беседу. Они выглядели весьма комично. Жена, маленькая, пухлая, с лоснящимся лицом, прикуривала сигарету от золотой зажигалки. Муж с самодовольным багровым лицом пьяницы, с гладко зачесанными волосами, походил на посетителя нью-йоркского клуба для коммерсантов.

— Думаю, надо устроить маленький обед в этот уикэнд.

— Прекрасно. Компания будет небольшая?

— Да.

— Я думаю, надо послать приглашения.

— Правильно. Я пошлю после завтрака.

— Это гораздо приятнее, чем звонить. Кого же мы пригласим?

— Питера и Салли, Рэкса и Кэти, Питера и Баф, Гордона и Кэт.

— Прекрасно. Они точно все придут.

— Нельзя забыть про Питера и Сэл. Им сейчас плохо, надо о них позаботиться.

— Да, конечно.

— Не знаю, есть ли у нас шотландское виски для вечеринки. Кстати, когда она будет? Недели через три?

— Возможно.

— Что за черт! Мы так устали. Надо больше гулять.

— Слишком тяжелая работа…

— Правда. И все же нам повезло, что мы вместе. Обычно браки так неудачны.

— Я согласен с тобой… Подбирается хорошая компания.

— Да. Я всем пошлю приглашения. Слушай, у нас остались пригласительные открытки?

— Кажется остались. Если нет, то я заеду на следующей неделе в магазин и куплю.

— Бледно-голубые.

— Обязательно.

Дженни как завороженная смотрела на эту пару. Эта сцена напомнила ей одну из старых радиопрограмм «Завтрак с Твиддламами». Как будто читаешь вслух рассказ Джона Чивера. Как они могут так жить? Как заведенные роботы. И она знает, она точно знает, что они плохи в постели. Он смотрит на нее как на шлюху, которая отдается в номере отеля. В то время, как Донни…

Воспоминание о муже больно отозвалось в ней. Боже! Как она скучает по нему! Они были так близки. И она думает, что еще будут. Может, сама идея близости — глиняный сосуд? Может, они теперь будут между собой не лучше, чем эти марионетки напротив нее.

Мысль, что их привязанность была не настоящей, была просто невыносима. «Брось, малыш!» — сказала она сама себе. Она вздохнула. Еще час, и она будет спасена.

Какая ирония — решив уйти из родительского дома и жить собственной жизнью, она потеряла единственного человека, чья поддержка помогла ей порвать с семьей. Ладно, она что-то предпримет. Вот так, Донни Джеймсон, где бы и с кем бы ты ни был сейчас. Как только она немного поспит, она начнет действовать.

— Вещь, которую ты никогда не должна забывать, общаясь с нью-йоркцами, — произнес кто-то с южным акцентом, — то, что они все с претензиями и все сумасшедшие.

Дженни вытянула ноги. «Может быть, и так…»


Когда Дженни притормозила возле Хамптонского моста, она вдруг увидела Джину Харт. Джина сидела на скамье, поджидая ее. Остановив машину, Дженни радостно бросилась в объятия Джины, не думая о том, как это выглядит в глазах почтенных отдыхающих.

Джина заботливо усадила подругу в свою машину. Они немного помолчали. Потом Джина повернулась и, взяв маленькие руки Дженни в свои, посмотрела прямо в огромные темные стекла очков подруги.

— Дженни, дорогая… Мы нашли Донни!


Когда Гарри Харт заглянул в окно обнаруженного домика, он сначала подумал, что перед ним сцена из старого игрового шоу, что придумывают эти нью-йоркские мыслители, с таким ироничным, покровительственным видом пялящиеся на простаков, которые пытаются понять, чего от них хотят.

— Участвуете ли вы в шоу-бизнесе, мистер Смит? — спрашивает Эрлин Френсис, улыбаясь самой очаровательной своей улыбкой.

— Нет, — отвечает мистер Смит, пользуясь моментом, чтобы пожать руку такой приятной знаменитой даме, которая, насколько он знает, не могла забыть, что он занимается набивкой чучел.

Гарри был совершенно сбит с толку увиденным.

Внутри коттедж был чистым и уютным. Хотя на улице было жарко, там работал кондиционер и в камине горел огонь.

В небольшой комнате была стереосистема, большой телевизор, две кушетки, застеленные покрывалами, ручной работы дорожки на полу, полки с книгами, пара кресел…

У стены стояла кровать. Рядом с нею карточный столик, на котором лежали лекарства: таблетки, порошки, бутылки с микстурами, стерильная вата.

На кровати в голубой пижаме, с иглой капельницы в руке, бледный и худой настолько, что Гарри даже не узнал его в первый момент, лежал его самый близкий друг Донни Джеймсон.

Фритци Феррис сидела на стуле, наблюдая за уровнем жидкости в капельнице. Донни был ее пациентом.

Гарри не выдержал. Он подбежал к входной двери бывшего амбара, распахнул ее и, задыхаясь, вбежал внутрь.

— Донни! Донни! О… — прохрипел он.

— Фритци, дай ему успокаивающее…

Гарри сел на стул и опустил голову в изнеможении.

Фритци двигалась с ловкостью хорошо тренированной сиделки. Она быстро наполнила шприц и подошла к Гарри.

— Расслабься, Гарри, — сказала она как можно спокойнее, как будто он был в больнице.

После укола Гарри почувствовал некоторое облегчение. Донни жестом показал Фритци, что хочет приподняться.

— Ты уверен? — спросила она, показывая чудаку Гарри, что между ними атмосфера высочайшего доверия и близости. Он почувствовал себя посторонним.

— Я хотел убить тебя к черту! — сказал Гарри и заплакал. — Что случилось? Что, чертов затраханный ублюдок? Как ты мог так поступить с нами?

Донни протянул Гарри руку.

— Прости, ты не ожидал увидеть такое, — медленно произнес Донни, экономя силы. — Я пытался оградить вас всех, но, боюсь, сделал только хуже.

Он посмотрел на Фритци, которая стояла рядом.

— Фритци! Хорошо бы мне поговорить с Гарри наедине. Я чувствую себя хорошо. Обезболивающее помогает. Все в порядке.

Лицо Фритци потемнело, но она взяла себя в руки и оставила их одних.

— Так слушай, Гарри. Я попытаюсь все объяснить…


На следующий день после того, как Донни спас Гарри в клинике Вариновского, он встал рано, чтобы отправиться не к пациенту, а к врачу. Его треклятая язва внезапно проявила себя и, хотя этого никто не замечал, он знал, что выглядит отвратительно.

Когда Марти Хабер, его старый товарищ по медицинскому факультету, ставший физиотерапевтом, закончил осмотр, прежде чем он произнес хотя бы слово, Донни понял, что дело совсем плохо.

— Донни, — произнес Марти, опуская глаза. — Мне не понравилось то, что я увидел. Я не уверен, что это язва. Мне не нравится твоя брюшная полость, моча и цвет кала. Возможно, это гепатит. Я хочу проверить тебя на рентгене, сделать несколько анализов.

— У меня сумасшедшая неделя, Марти, и кое-какие личные проблемы. Это может подождать?

Марти обнял его за плечи.

— Можешь называть меня паникером, ты знаешь, какой я перестраховщик, но это нужно сделать завтра.

Донни кивнул.

— Хорошо. Только одна просьба — никто не должен знать об этом. Ни Дженни, ни Гарри — никто.

Марти взглянул на него:

— Ты не делаешь ошибку?

— Нет. Я не уйду, пока ты не дашь мне слово.

— Считай, что ты его получил. Но подумай… Зачем обманывать их, а вдруг ничего страшного нет? Просто, зная историю твоей семьи, я должен удостовериться…

Донни вернулся в офис и сделал то, что необходимо в кризисной ситуации. Он обошел свое отделение, поговорил персонально с каждым пациентом и предложил ему или ей в случае необходимости консультацию у его коллеги. Он придумал вашингтонскую историю для своей жены и секретаря, привел в порядок бумаги, собрал небольшой чемодан, а сам отправился на анализы.

Он пробыл в приемной довольно долго. Пять лет назад в этой же приемной он ждал результатов анализов родителей, ухаживал за ними… Он помогал им умирать. У них был рак. Он ненавидел это мерзкое слово. Слово, брошенное в лицо двум людям, которых он любил и которые преждевременно умерли в мучениях.

Его родители оба умерли от рака желудка, очень редкого вида, опровергая законы вероятности. Он знал, что рано или поздно наступит и его очередь.

По ночам его часто мучали кошмары: мать сидит на любимом стуле и спрашивает, как в детстве, обращаясь к мужу: «Ты помыл уши Донналу? Ты выстирал воскресные носки?» Они были в нем, хотели вернуться и звали его. Чувство ужаса охватывало его.

Он часто думал, что именно это предчувствие, а не нравственные соображения было причиной того, что он всю жизнь сдерживал себя, был стоиком. «Не делай долгов. Может быть, ты долго не протянешь. Чем больше ты их сделаешь, тем труднее выпутаться».

Как бы то ни было, он словно был в стороне от своей собственной жизни. Требовательный к приличиям, закрытый, как его свитер с высоким воротом, очень скупой в отношении денег, но надежный защитник в житейских бурях.

Марти Хабер был его другом и сказал ему правду.

У Донни не было язвы и не было рака желудка. У него не было ни гепатита, ни гастрита. У него было худшее. Худшее из того, что он мог иметь — панкреатический рак с метастазами по всему телу, как лунная поверхность.

Они ничего не могли для него сделать.

— Я уже сказал, Марти. Никто не должен об этом знать.

Марти начал протестовать, но Донни взглядом остановил его.

— Сколько мне осталось? — спросил он хрипло.

— Мы не можем быть уверены… Случаются чудеса. Но то, что я видел, Донни… О Боже! Прости меня, черт побери, — Марти Хабер всхлипнул, плечи его дрогнули. — От двух недель до двух месяцев.

Марти плакал, а Донни стоял и, обняв его, просил успокоиться.


В тот же день вечером в маленьком перестроенном амбаре собрались все, кто любил Донни.

Когда вошла Дженни, Донни заплакал. Она застыла в дверях, ее узкие плечи дрожали. Он поднял свободную руку, и она подошла к нему. Они обнялись с той жадностью, с какой встречаются любящие после долгой-долгой разлуки. Их оставили одних.