Теперь действительно все кончено. Лето, болезни, отпускная расхлябанность. Школа начинается на следующей неделе, и они возвращаются домой. Дом. Как это смешно звучит. Ее мать и Луи остаются в другом, снятом ими доме, а отец и Кловис отправились в какое-то турне по Европе. Нечто вроде предварительного медового месяца. В общем, она их не осуждала. Или должна была осудить?

Мэтч уехала в Калифорнию, Аарон — в Вашингтон сдавать экзамены, а они с Джиной остались закрыть дом и привести, наконец, все в порядок. Она была счастлива. Она знала это. Ведь так много женщин прошли через то, что пережила она, и оставили позади себя жизненные обломки. Она за это должна быть благодарна судьбе. Она вздохнула. Артуро ходил вокруг и поводил своими печальными усталыми глазами.

Дом был уже продан. Она увезла сына обратно в город, чтобы он начал привыкать к ее образу жизни. Приятно звучит все это, Дженни Джеймсон.

Она обхватила себя руками. Она боялась. Донни был для нее такой утратой, что периодически она ощущала острую боль. Как спазм или ревматизм — что-то в этом роде.

Она никогда не умела вести себя с мужчинами. Донни был единственный, кого она когда-либо знала и кто не пугал ее до полусмерти. Она даже представить не могла, что какой-то другой мужчина после его смерти когда-нибудь войдет в ее жизнь. Она позвонила своему психоаналитику после смерти Донни и все рассказала ему. Он вежливо спросил ее, как она себя чувствует.

— Словно я карабкаюсь по стене Эмпайр Стейт Билдинг, а за спиной у меня Кинг-Конг, — ответила она.

— Что ж, у крохи-скалолазки крепкие нервы.

Посмотрим! Этим летом она открыла в себе такое, о чем прежде не подозревала — теплое, сильное чувство наполненности. Вместе с ним пришли умудренность и гибкость. И уже не было так страшно.

Это новое чувство, она знала, ей оставил в дар Донни. А раз так, она его не утратит. Он пребудет с нею всегда.