Александр Прозоров - Донос мертвеца

Когда стало ясно, что последний ливонский отряд стоптан в лед, Зализа распустил ополчение и оставил бояр делить добычу, а сам, прихватив с собой Нислава, торопливо ушел назад, к Гдову. На этот раз, правда, не вокруг, по Луге, а зимником от Кошкино на Иван-город, а там по Нарве, да по озеру. Убедился, что ноне в крепости все в порядке, никто больше у Гдова не показывался и оружием не бряцал, забрал сани с честным трофеем: ста двадцатью мушкетонами и двумя бомбардами. Кирасы да палаши оставил гарнизону — кузнецы на что-нибудь дельное потихоньку перекуют. Правда, с мушкетонами Зализа промахнулся. Надеялся, что московские — немцы любят русские мушкетные стволы покупать. Но оказалось, что какие-то тамошние, все разные — и длина у каждого своя, и калибр, и отделка.

Наверняка ландскнехты какие-нибудь воевали: каждый себе ствол у ближайшего кузнеца покупал, да потом еще и приклад сам резал. В казенный оружейный склад такого мусора, естественно, не сдать, но на дворе боярском попользоваться можно, а не понравится — на гвозди перековать. К тому же, отчитаться за ратный труд перед государем следовало, трофеи взятые предъявить, да и еще имелась у него одна тайная мыслишка…

От Гдова опричник знакомой дорогой подался к Бору, где тоже ждал его взятый в бою ливонский обоз. Припас всякий он с самого начала дозволил жителям раздать, у кого раненые бояре лежать остались — дабы со снедью для больных нехватки не случилось, а самим жителям разора. В этот раз, поскольку в спешке нужды не имелось, прогостевал три дня — отдохнул, в баньке попарился, водочку воеводскую попробовал тридцати сортов. За помощь с ранеными, да в подготовке двух походов оставил воеводе двое саней со взятого здесь, на Луге ливонского обоза, да местным бабам повелел еще несколько тюков тканей разных оставить для радости. Сами же ведь товар и собирали, пока он под Гдов бояр водил. Взамен взял изрядно железа ливонского, также без него на ратном поле собранного.

В итоге за вышедшим одвуконь, да с одним служивым человеком опричником теперь вверх по Луге тянулся обоз из пятнадцати саней. Только после праздника святого крещения, когда в Замежье уже давно прознали про сечу и теперь гадали о судьбе опричника, Зализа все-таки тоже въехал во двор своей окруженной частоколом усадьбы.

— Ба-арин приехал!

Опричник мысленно отметил, что предупреждения о его появлении в доме не получили, а значит человека сторожевого на подъезжей тропе нет. Придется завтра кое-кому из подворников уши хорошенько накрутить, что без хозяйского пригляда дело свое забросили. Сегодня поминать не стоит — праздник.

Во дворе началась обычная по такому случаю суета: всем одновременно понадобилось что-то принести в дом из амбара, либо унести из дома в сарай, смерды побежали на скотный двор выбирать невезучего бычка, именно посреди двора лежала кверху осями сломанная телега. А сквозь ворота въезжали и тыркались в разные стороны в поисках свободного места сани, возчики начинали укрывать лошадей попонами и распрягать. Кто-то с кем-то сталкивался, кто-то не пролезал в оставленное ему место. Самые заботливые хозяева сразу побежали за сеном: муравейник в летний полдень никогда не выглядит таким встревоженным.

Впрочем, все это могло и подождать.

Зализа увидел выскочившую на крыльцо Алевтину в накинутой поверх косыча шугайке и прикрывшую голову красно-синим ситцевым платком, спрыгнул с коня, торопливо шагнул навстречу, схватил сильными руками, крепко обнял.

— Ну, здравствуй, боярин Семен Прокофьевич, — с облегчением прошептала жена.

— Не прижимайся так сильно, обморозишься, — предупредил он ее, сам не решаясь выпускать из рук.

— Подожди, в глаз чего-то попало, — прошептала дочь боярина Волошина. — Ладно, я тебя в доме подожду. Теперь, наверное, недолго осталось?

— Нет, недолго, — он отпустил супругу, проводил взглядом, как она торопливо взбегает по ступенькам, в дверях снова оглядывается на него. Потом вернулся к жеребцу, отпустил подпругу, погладил его по морде: — Этак нам с тобой, милый, до конюшни сегодня не дойти.

Возничие у ворот конюшни уже ухитрились устроить драку из-за бадеек для воды.

— Слушайте меня все! — повысил он голос. — Лошадей распрягать, заводить в конюшню, а самим всем в людскую идти. Сегодня обоз разбирать не станем, никуда он от нас уже не денется. Сегодня пировать станем!

— Ура Семен Прокофьепичу! — немедленно откликнулся кто-то из приезжих мужиков, и все остальные тут же подхватили его клич. Кроме своих: бывшие волошинские подворники опричника все еще недолюбливали.

Настроение смердов немного улучшилось. Драться, во всяком случае, перестали. К тому же, каждый понимал, что раньше, чем через пару часов угощения на всех собрать не успеют — а значит, и торопиться смысла нет.

— А ты, Нислав? — повернулся к телохранителю Зализа. — За стол в трапезную пойдешь, али к Матрене в Еглизи помчишься?

— Ты не серчай, барин, — улыбнулся бывший милиционер, — но я, пожалуй, к бабе своей поскачу. Давно уже не тискал. Да и дурной я очень, когда выпью. Лучше дома победокурю.

— Ну, смотри, Нислав, — пожал плечами опричник. — А то человек служилый ты честный, с таким за одним столом посидеть не зазорно. Ну, да ладно. И еще: дабы Матрена отлучками долгими тебя не корила, посмотри туда. У тына, под самой стеной, пятеро саней стоит. Они с товаром разным. Бери, чего сколько хочешь, порадуй бабу.

— То есть как это «сколько хочу»? — не поверил своим ушам милиционер.

— Ну, сколько увезти сможешь, — уточнил Зализа.

— То есть, просто брать, все чего хочу, и сколько хочу? — все равно продолжал недоумевать Нислав.

— Да.

— И…

— И грузить на свою кобылу, — закончил за него опричник. — Сколько увезешь, все твое.

— Она у меня выносливая, — предупредил бывший милиционер.

— Хоть в поводу веди! — не выдержал Зализа. — Ты, Нислав, вместе со всеми в поход шел, дрался честно, живота не берег, кровь проливал. Стало быть, и часть добычи, на саблю взятой, тоже твоя. От общего дележа я тебя увел, потому, как дела всего еще не закончил. Но теперь: бери сам. Это твое, ратным трудом заслужил. Бери, чего хочешь, и сколько сможешь унести.

— Ну… — Нислав все еще неуверенно смотрел то на обоз, то на опричника. Вот такого, чтобы начальник подвел к куче добра и сказал: «бери, чего хочешь» даже в его милицейской практике еще не было.

— Ты сколько уже у меня на службе, Нислав? — неожиданно нахмурился Зализа.

— Почитай, месяцев восемь будет, Семен Прокофьевич, — на глазок прикинул телохранитель.

— И чем вы там все это время с Матреной занимаетесь? — возмутился опричник. — Когда на крестины позовешь?

— Э-э-э, — зашевелил пальцами в воздухе милиционер. — Так получается, месяца четыре еще потребуется, Семен Прокофьевич.

— Ну, тогда ладно, ступай…

Зализа неожиданно вспомнил, что в селении иноземцев на Кауштином лугу тоже на четыре десятка мужиков всего несколько баб живет. С этими так просто не разберешься: найти сорок девок на выданье в Северной Пустоши не просто. Тоже морока…

— Нислав!

— Что, Семен Прокофьевич? — с готовностью обернулся телохранитель.

— Ты бы бороду отпустил, что ли? А то не человек, а немец какой-то!

* * *

Разборка обоза заняла два дня. Если бы бояре взяли в походе только товар — его можно было просто приказать перекидать в амбары. Но среди добычи имелось и оружие, и разные вещи хитрые, шкатулки, книги, иноземные грамоты. Поручить различать это смердам опричник не мог, а потому стоял над душой у работающих подворников, указывая, что куда нести. Здесь нашлось и несколько шкатулок с различными непонятными бумагами, которые опричник отложил переслать в Разрядный приказ, и несколько складней с не по-уставному написанными иконами, толстые пергаментные книги, шатры, вымпелы, кошели, ладанки. Много оружия, доспехов. На санях с товаром нашлось несколько тюков ткани, залитых кровью, и их Зализа, к радости смердов, отдал им. Половину взятой медной посуды повелел передать отцу Флору, в Замежьинскую церковь.

Отпустив сани, взятые в Бору, Зализа начал разборку добычи снова, уже в обратном направлении. Осмотрев немецкие мушкетоны и выбрав, на свой взгляд, сорок самых лучших, остальные он велел загрузить в сани, туда же положил бомбарды. На другие отобрал самые лучшие рыцарские мечи и доспехи, на третьи повелел сложить ливонские шатры, вымпелы, насколько походных складней. Потом, сочтя получившийся груз, сел писать письмо с подробным рассказом о проведенном походе. А на следующий день послал смерда за Феофаном, повелев тому явиться в походном снаряжении.

Боярский сын примчался незадолго до вечера, в сопровождении пяти своих оружных смердов. Те уже успели ощутить вкус крови, вкус добычи, а потому искренне радовались новому приключению: боли на их долю пока еще не пришлось.

— Здрав будь, Семен, — кланяться своему боярину Старостин пока так и не научился.

— И ты здравствуй, — повернулся от высокого волошинского бюро Зализа. — Дело у меня есть для тебя очень важное, Феня. Кроме тебя, и поручить некому. Разве только Ваське, но ему, видать, судьба в засеке стоять.

— В чем потреба? — посерьезнел бывший черносотенец.

— В Москву ехать нужно. Грамоту мою о походе свезти, добычи трое саней. Грамота, само собой, на имя государя Ивана Васильевича. Но отвезть ее нужно не во дворец, куда тебя все равно не пустят, и уж само собой не в приказ Разрядный, а к Андрею Толбузину, с которым мы под Казанью татар гоняли. Помнишь боярского сына Толбузина?

— Как же не помнить, — кивнул Феофан.

— Доставишь все к нему. Скажет в приказ везти, стало быть, туда повезешь, скажет во дворец — повезешь царю. А велит бросать все и ко мне скакать… — Зализа вздохнул и протянул свернутую грамоту: — Здесь отписано, что везешь, сколько. Восемь десятков мушкетов, бомбарды, полный рыцарский доспех один, пусть в Москве посмеются. Вымпелы, шатры, все. Отписал, что оружия негодного много сразу в кузни скинул, что бомбарду одну боярину Батову отдал для украшения усадьбы и огненного баловства. Отписал, что на Луге возле Бора разбили мы отряд крестоносцев числом четыре сотни да полторы тысячи кнехтов, что у Гдова еще шесть сотен ландскнехтов истребили, а под Куземками нагнали и вырезали еще пятьсот кнехтов с двумя десятками рыцарей. Смотри, не перепутай!

Старостин кивнул, на его лице не дрогнул ни один мускул.

— Ну и еще всякое оружие в санях есть. Мечи, палаши, кинжалы. Дабы потрогать каждый мог, в руке подержать. Будут расспрашивать: ты сам с нами ходил, все видел. Все понял?

Боярский сын Феофан кивнул.

Обоз ушел на следующее утро, и для Зализы потянулись долгие, очень долгие дни тревожного ожидания. Он водил боярское ополчение, как и собирался, почти два месяца, да еще недели две они со взятой добычей разбредались домой. За это время московская смута не могла не разрешиться так или иначе. Может, опять боярская вольница силу взяла, царя безвольного на стол крикнули и теперь гуляют. Может статься, дума польского али литовского князя позвала, и теперь он, служилый человек, станет в своей стране первый враг. А может, все же сыну государя присягнули по его воле. Или смилостивился Господь, вернул здоровья самому Ивану Васильевичу. Но пуще всего пугало Зализу, коли идет сейчас в Москве резня, и вообще никто ни чужих, ни своих не понимает.

Обозный путь из Замежья на Москву не близкий. Сперва из самой усадьбы через замерзшие болота на Лугу, по ней вниз по течению до Раглиц. Там уже легче, нам накатанный зимник до Новагорода идет, а из самого Новагорода в Москву: уже и вовсе почтовый тракт. Правда, тракт, он для верхового быстрый, а на санях все одно до Москвы еще двадцать дней ехать. А если вспомнить, как все медленно и муторно в самой столице шевелится, так и в ней можно еще на месяц застрять. Так что раньше апреля Зализа ответа не ждал — и когда четвертого марта у ворот усадьбы спрыгнул с коня довольный собой Старостин и, небрежно кинув подворникам повод коня, широкими шагами поднялся на крыльцо, опричник не поверил своим глазам.

— Здрав будь, боярин Семен Прокофьевич, — неожиданно низко поклонился он вышедшему встречать Зализе. — Здорова будь, боярыня Алевтина!

— И ты здравствуй, Феня, — поддавшись порыву, обнял его Зализа. — Ну, как в Москве, рассказывай?!

— Андрей Толбузин кланяться тебе велел, а говорить ничего не допустил. Сказывал, пусть письмо поперва прочтет.

Старостин вытащил из-за пазухи грамоту, протянул опричнику. Изнутри выкатился и повис на тонкой веревочке массивный золотой перстень со сверкнувшим зеленью камнем.

Зализа отступил к окну, толкнул створку ставня, развернул свиток.