— Замок епископский: твердыня крепкая, — покачал головой опричник. — Тремя десятками ее не взять. Тут хотя бы полторы сотни ратников потребуется. Вот тут ужо купца Баженова спросить следует. Он на ливонцев за свой дом и товар попорченный в обиде. Коли судовую рать со своей ладьи даст, это еще два десятка сабель. Нужно среди бояр охотников кликнуть. Девицу вашу голосистую многие помнят. Да и сам я пойду, коли дело так станет.

— Как пойдешь? — не понял Росин.

— Коли охотники соберутся, отчего не пойти? — пожал плечами Зализа. — То не государевым именем рать собранная, за нее перед Иваном Васильевичем спрос нести не надо. А спуску нехристям давать не след. Русские мы, или нет?

— Так ведь ты, Семен Прокофьевич, государем рубежи охранять поставлен? — Костя Росин и не за метил, как невольно поменялся ролями с опричником. — Должен рубежи охранять, за порядком следить. Мир поддерживать. Чтобы беспорядков не было, конфликтов всяких. У Руси ведь мир сейчас с Ливонским Орденом?

— Я, боярин, — поднялся со своего места Зализа. — Государев человек. Именем его здесь поставлен, именем его говорю, и честь государя здесь блюду. А потому именем царя и Святой Руси объявить могу твердо: мир, при котором хоть один русский человек страдать должен, Руси не нужен!

Глава 5. ВЛАСТЬ ДЕМОНА

Священник удовлетворенно отступил, полюбовался попавшейся жертвой, потом подступил снова и сильным рывком сорвал с Инги всю одежду. Девушка снова бессильно выгнулась, не в силах ничего поделать. Дерптский епископ, едва сдерживая блаженную ухмылку, медленно покачал головой:

— Попалась, ведьма!

Сквозь трубку кляпа хрипло вырывался воздух, в широко распахнутых глазах блестели слезы бессилия. Колдунья еще несколько раз дернулась, проверяя прочность удерживающих ее пут, но ремешки только сильнее стягивались на ее щиколотках и запястьях. Епископ, медленно провел взглядом сверху вниз, наслаждаясь ее ужасом. Тело побледнело, начиная с лица и до самых ступней, словно сама кровь нечестивого существа, вставшего на пути высшей цели, надеялась скрыться от пронизывающего взгляда своего судьи.

— Попалась, ведьма!

Священник все еще не верил, что все-таки смог получить в свои руки русскую колдунью, что проклятый демон, не способный практически ни на какое реальное действие, действительно привел ее к замку Дерптского епископства.

Священник коснулся пальцем носа пленницы, потом скользнул им девушке по щеке, повел дальше — по шее, ключице, по груди через левый сосок, по животу, выступу бедра, потом запустил пядь в те волосы, которые росли внизу, и сильно рванул. Пленница опять дернулась, но ни звука издать не смогла. Ее властелин довольно захохотал:

— Теперь ты заплатишь за все! — он крепко сжал левой сосок и с удовольствием пояснил. — Эту грудь мы прижжем. Сперва приложим к ней раскаленную золотую монету. Все женщины любят золото, и я всегда доставляю им такое удовольствие. Потом этот добрый служитель возьмет в руки раскаленный докрасна прут и станет катать им вокруг получившегося в центре черного обгорелого пятна. И тогда вокруг образуется очень красивый рисунок, напоминающий купол собора Святого Петра. А вторую грудь мы будем жевать. Разумеется, не зубами. Для этого у нас есть более изящный инструмент.

Дерптский епископ не поленился самолично сходить к верстаку с пыточным инструментом и вернулся с щипцами, имеющими обычные рукояти, но с другой стороны раскрывающимися пятью круто изогнутыми когтями.

— Они очень хорошо рвут именно женскую, мягкую грудь, ведьма. Кусочек за кусочком, кусочек за кусочком, — он сомкнул щипцы, прихватив самый кончик соска своей жертвы, и довольно расхохотался, видя, как она опять забилась в своих путах. В глазах ведьмы читалась такая дикая жуть, каковую она не сможет испытать, даже входя в ворота Ада.

— Твое гнездо похоти мы выжжем пламенем, — он опять запустил руку в волосы внизу живота. — Хотя нет, от этого девки слишком часто сразу умирают… Нет, мы поместим туда серебряного ежа. Женщины любят серебро, правда? Он будет сидеть внутри, раздирая все вокруг себя, но не даст там ничему загноиться. Серебро очень хорошо избавляет от лишних язв, причиняя только чистую и красивую, серебряную боль.

Священник перевернул щипцы и заскользил рукоятью от подмышки своей жертвы вниз:

— А потом настанет очередь твоего тела. Мы станем вырезать из него тонкие кожаные ленточки, а раны посыпать солью, и скоро ты станешь похожа на распустившейся бутон лилии, и начнешь постоянно чувствовать каждый свой лепесток. Потом настанет очередь рук. Мы раздробим вначале пальцы. Каждую косточку, каждый сустав, и станем так подниматься выше и выше, пока руки не станут походить на два рукава забытого в лавке платья. Потом начнем дробить ноги, и когда закончим, ты воистину станешь бутоном, потому, что в тебе не останется ни одной кости, а только мягкие, шелестящие лепестки.

Он отнес щипцы назад, потом вернулся к девушке:

— Но ты не бойся, ведьма. Ты не умрешь. Все это произойдет не сразу. Это будет длиться много, много лет, каждый день. Вот, смотри.

Священник отошел к деревянной коробке, напоминающей очень большую матрешку с оконцем вместо лица, и сильно по ней ударил. В ответ донесся жалобный стон.

— Это нюрнбергская дева. Там внутри длинные ножи и один очень хитрый алхимик, хотевший меня обмануть. Он живет в ней уже полгода, зачем-то постоянно молится о смерти, но он не умрет. Ему пока успели раздробить только левую руку и мизинец на правой, так что ученому предстоит еще очень, очень долгая жизнь.

Дерптский епископ вернулся к Инге, приподнял двумя пальцами ее подбородок:

— Но вначале, разумеется, мы вырвем тебе язык. Раскаленными щипцами, чтобы ты не захлебнулась хлынувшей в рот кровью. Чтобы больше уже никогда ты не посмела наводить порчу на воинов Ордена, и прокляла тот день, когда попыталась сделать это впервые.

Ах, как ему хотелось залить ей горло расплавленным свинцом! Нет, это слишком легко: кипящим маслом! А потом благородно сжечь на костре! Или приковать на полу клетки с крысами, и потом долго слушать крики заживо пожираемого существа. Посадить пещерой похоти на кол у себя под окном, и на протяжении многих дней наблюдать за долгой агонией. Или… Ему хотелось сделать с ней слишком многое!

Великие силы, ну почему вы создали ее только одной?! Почему ее можно раздавить, порезать на кусочки или сварить на медленном огне только один раз!

Священник подошел к ведьме, еще раз внимательно рассмотрел ее со всех сторон. Что ж, раз она оказалась единственной, придется обращаться с ней поосторожнее.

— Прикажете раскалить щипцы, господин епископ? — поинтересовался помощник палача.

— Нет, — покачал головой тот. — Уже поздно. Я не хочу прерывать удовольствие уже через пару часов. Мы начнем с утра, никуда не торопясь, со свежими силами. Ведь нам никуда не нужно спешить. Так, ведьма?

Он опять приподнял ее голову за подбородок и заглянул в глаза, из которых катились крупные слезы. Она запугана до самого крайнего предела. Это хорошо… Епископ понимал, что ожидание неминуемой пытки само по себе становится не меньшей мукой, нежели испытание, а потому решил и завтра не начинать физическое истязание, а лишь продолжить подготовку к нему. Вот на третий день, когда у ведьмы появится первый проблеск надежды на то, что все обойдется, и следует приступить к причинению первой боли. Пожалуй, послезавтра он вырвет ей язык, а потом пару дней выждет, приказав кормить ее гусиной печенью с тертым миндалем — священник наклонил девушке голову набок и потер большим пальцем пульсирующую на шее жилку. А уже потом начнется главное удовольствие…

— Господин епископ… — с усмешкой начал помощник.

— Нет! — коротко отрезал священник, сразу поняв, о чем собирается намекнуть низкородный слуга. — Я запрещаю тебе к ней даже прикасаться! Ей это может понравиться, а она здесь не для того, чтобы получать удовольствие. Ищи себе девок вне замка.

— Простите, господин епископ, — склонился испуганный гневный отповедью помощник палача.

— А если тебе нечего делать, — добавил хозяин замка. — То выжги алхимику нос. Для этого не понадобится вынимать его из девы.

— Слушаюсь, господин, — поклонился слуга и с усердием устремился к жаровне, мысленно проклиная свой длинный язык. Сейчас бы ушел из подвала следом за епископом, и все. А теперь работать придется. Пока нос под корень спалишь, не меньше получаса пройдет.

— Не надо, господин епископ, — взмолился несчастный англичанин. — Господи, пожалуйста, не надо!

Однако священник развернулся и пошел к лестнице. Ведьме будет полезно послушать перед ночью крики без нужды истязаемого дурачка, позарившегося на слишком большой куш. Это прибавит ей лишних приятных мыслей.

В малом зале камин уже погас, за чуть приоткрытыми ставнями темнела ночь. Властитель западного берега Чудского озера прошел в левое крыло замка, где в другом, большом зале, освещенная огнем двух каминов спала на засыпанном соломой полу дворня его замка, вошел в угловую дверь, поднялся по закрученной внутри круглой башенки лестнице. Сюда, через два выходящих в зал, под потолок, окна тянуло снизу ощутимым теплом.

Через приоткрытую дверь спальни тепло просачивалось в его комнату, а плотно закрытые ставни не давали ему улетучиться наружу. Над разобранной постелью висело черное деревянное распятие. У изголовья, в скромном медном подсвечнике, догорала толстая восковая свеча.

Дерпский епископ привычно перевернул распятие ногами вверх, перекрестился от правого плеча к левому и снизу вверх:

— Войди в мой сон, Лучезарный, одари меня милостью своей и подари мне свет своих мыслей и желаний.

Священник скинул свою сутану на кресло, поверх тяжелого нагрудного креста, еще раз перекрестился своим диковинным образом и лег в постель.

Проснулся он от какого-то странного, непривычного внутреннего толчка — словно сердце в груди остановилось, а когда все тело от предчувствия близкой смерти ударило в жар, снова начало стучать. Он уже успел прийти в себя, но теперь все никак не мог успокоиться. Что-то случилось. Случилось нечто неожиданное, к чему он не успел подготовиться.

Епископ покосился в сторону окна: еще темно.

— Но рассвет наступает!

Священник нервно вздрогнул: ему показалось, что слова прозвучали прямо в его черепе. И он сразу вспомнил, кто обладает способностями к подобным разговорам.

— Демон?

— Полгода прошло, смертный. Настает рассвет.

— Полгода? — священник ощутил, как его снова бросило в жар: но теперь он знал, почему. — Подожди! Мне… мне нужно закончить еще некоторые дела. Мне нужно успеть… предупредить…

Но тут щели ставней из темных превратились в светлые — и он начал проваливаться куда-то вглубь, в непонятный, невидимый и неощутимый колодец. Падал и падал, поражаясь чувству полной невесомости, падал и падал — пока не начал привыкать к этому новому странному состоянию. Он по-прежнему продолжал находиться внутри собственного тела, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, не мог произнести ни слова — и даже мысли, казалось, вышли у него из-под контроля. Больше всего это напоминало состояние, будто он не совершает, а всего лишь вспоминает уже совершенные поступки — просто воспоминания эти необычайно ярки. Вспомнил, как сел на постели, как встал; вспомнил, как подошел к окну, как толкнул ставни. Вспомнил, как выглянул наружу. Отныне он существовал только в череде воспоминай.

Господин дерптский епископ встал, подошел к окну, распахнул его наружу. Прищурился, подставляя лицо ярким лучам поднимающегося солнца, полной грудью вдохнул свежий морозный воздух и, ничуть не собираясь сдерживать эмоций, во все горло радостно завопил:

— А-а-а-а!

Крик ударился в деревья, отразился назад, потом снова отскочил от каменных стен и вскоре затих в лесной чаще. Священник улыбнулся, поднялся на цыпочки и сладко потянулся.

— Вы меня звали, господин епископ? — влетел в спальню заспанный, перепуганный служка.

— Тебя? — удивился епископ, отступил от окна, обошел вокруг мальчишки, с интересом оглядывая его с ног до головы. — Нет.

— Вам подать завтрак сюда, — с облегчением спросил служка, — или в малый зал?

— В малый за-ал… — тихонько пропел хозяин замка, оглядывая комнату. Он подошел к креслу, сел в него, положив руки на подлокотники и вытянув ноги, прилег на кровать. Поморщился. Взялся за сутану, кое-как натянул ее на плечи. Немного покачался на одном месте и снова поморщился. — Ладно, потом.

Священник вышел из спальни, начал спускаться по лестнице, наткнулся на бредущего навстречу с ящиком под мышкой мужика, ткнул его пальцем в грудь:

— Ты кто?