— Ты демон…

— Сейчас нет, — покачал головой хозяин замка. — Сейчас я человек. Увы, не навсегда. Но я обязательно отошлю «книгу Магли» в одну из столичных библиотек. Рано или поздно, но кто-нибудь обязательно попытается исполнить обряд, и я навещу этот мир снова.

Он взял с подноса одного из перепелов, подошел к окошку железной девы, схрустел поджаристую шкурку и стал неторопливо отламывать и обсасывать ребрышки.

— Но разговор не обо мне, о мудрейший из алхимиков. Речь о тебе. Надеюсь, ты не голоден? Насколько я помню, полгода назад тебя было велено кормить каждый день в полдень гусиной печенкой с тертым миндалем. Очень полезное лакомство. Для епископа… — священник рассмеялся.

— Чего ты хочешь, демон?

— Я знаю не только о планете Мардук, смертный, — посерьезнел епископ. — Я знаю и об одной молодой, симпатичной, хорошо воспитанной даме, которая ждет сигнала, чтобы отправиться на встречу с богатым будущим. Если ты вызовешь ее сюда, алхимик, то получишь всех перепелов со стоящего на столе подноса.

— Зачем она тебе, демон?

— Ты не знаешь, зачем нужны женщины, алхимик? — удивился священник.

— Ты хочешь превратить ее…

— Да, — откровенно кивнул его мучитель. — Именно это. Здесь нет ни одной достойной дамы, а я доверяю твоему вкусу. Она будет хороша. Она наверняка будет очень хороша.

— Я не стану этого делать!

— Я вижу, муки не сломили твоего духа, смертный, — дерптский епископ обсосал очередную косточку и щелчком отправил ее в окошко нюрнбергской девы. — Что же, пусть будет так. Скажу больше. Когда завтра придет Эрнст, в наказание за то, что он оставил тебя без света и тепла, я посажу его на кресло святого Иллариона.

Хозяин замка похлопал по спинке высокого кресла, сиденье, спинка и подлокотники которого были утыканы гвоздями.

— Я знаю, сейчас ты уже не считаешь это столь болезненным наказанием, но он наверняка подумает иначе.

— Правильно, — впервые за все время разговора в голосе пленника прозвучала радость.

— А потом, — продолжил священник, — потребую до вечера узнать от тебя, где проходит линия Ориона, которую так любит пересекать планета Мардук.

— Но я не знаю! — разорвал тишину вопль отчаяния.

— Ну и что? Мне интересно, как перескажет завтра историю Мардука мой слуга. Это наверняка окажется забавным, — хозяин запустил в окошечко очередную косточку и пошел к лестнице.

— Не нужно! Не нужно! Господин епископ, постойте! Демон, я согласен…

— Давно бы так, — вернулся священник к деве. — Как вызвать женщину?

— Я вызову ее… Если ты выпустишь меня отсюда, демон.

— Нет, — холодно ответил хозяин. — Завтра ты подвергнешься допросу, а я поищу иную женщину более простым путем.

— Такой, как она, тебе не найти, демон, — лихорадочно заговорил пленник. — Она чиста, невинна, красива. Хорошо образована. Я искал такую всю свою жизнь. Отпусти меня, и она станет твоей.

— Ты успел услышать то, чего не должен, — покачал головой епископ. — Теперь ты никогда не выйдешь отсюда.

— Но почему? За что? — из-за дверцы послышались всхлипывания.

— Ты плачешь? — удивился священник. — Ты ищешь виновных? А разве ваши пророки не учили вас: «Не укради», «Не прелюбодействуй»? Ты думал, путь мимо заповеди ведет к легкому богатству? Он ведет в Ад, смертный. И женщина, которая не захочет изменить своему мужу, тоже никогда не станет гулящей. Считай, что это Бог посылает ей испытание. Она вполне может его пройти. Как ее позвать?

— Я хочу жить!

— Ты можешь получить такую возможность. Дожить до возвращения епископа и еще очень долго жить при нем. Зато я обещаю тебе смерть. Вызови сюда свою женщину, и ты действительно избавишься от мук.

— Я уйду тихо, и никогда в жизни не скажу никому ни слова про этот замок…

— Но ты можешь найти книгу и отомстить ей вместо меня. Нет, смертный. Тебе придется выбирать между пыткой и вечным покоем. И мне начинает надоедать этот долгий разговор.

— Я хочу жить.

— Ты получишь взамен перепелку, — хмыкнул священник. — Целый поднос перепелов сейчас, и самый роскошный обед, какой только сможешь представить, когда она приедет сюда. И смерть до возвращения прежнего хозяина.

— Я хочу жить…

— Пахнущая легким дымком копченая рыба, белая, мягкая, плоть которой сама отделяется от костей и тает во рту; целиком запеченный молочный поросеночек с полупрозрачной кожицей, темными глазками и торчащими вверх ушами; четыре высоких кувшина со сладким, терпким и кислым красным вином, целый поднос яблок, груш, персиков, отливающих бархатистым бочком. Порезанная тонкими, тонкими ломтиками розовая ветчина; горячие, с коричневой хрустящей корочкой перепела. Целая груда. И гусь, на большом подносе, политый жиром и далеко растопыривший лапы с выступающими наружу косточками. Выстроившиеся в ряд белые куриные яйца, нутро которых вместо желтка наполнено нежным паштетом из мяса весенних соловьев; мелко подрагивающий пудинг, осыпанный марципанами… Или маленькие железные тиски?

— Мы договаривались, что получив золото, я просто пошлю понятную ей весть о том, как меня найти, — прохрипел пленник.

— Как? — хозяин отошел к столу, придвинул к себе лист бумаги.

— Можно… Можно послать письмо ее мужу. Поблагодарить за помощь и гостеприимство, пообещать еще раз вернуться. Отписать, что вскорости уеду из замка дерптского епископа дальше. Только про замок, и что уезжаю, нужно сообщить при ней. Пусть гонец скажет, что привез письмо для Курста Болева, из Гапсаля, женатого на Регине. Они ее позовут, чтобы гонец увидел. Он на словах скажет, что я отсюда уезжаю. Она поймет.

— Они не знакомы с твоим почерком?

— Нет, я оставил лист. С цифрами и датами.

— Тогда я напишу письмо сам… — священник ненадолго задумался, потом начал быстро строчить ровным, каллиграфическим почерком.

— Вы дадите мне жареной перепелки, господин епископ? — с надеждой попросил пленник.

— Дам, — кивнул из-за стола хозяин. — Я всегда выполняю свои клятвы. Хотя это вряд ли приведет меня в Рай.

Свернув лист в трубочку, он поднялся, подошел к нюрнбергской деве, откинул запорный крючок и распахнул дверь. Раздался душераздирающий вопль, и на пол бесформенным кулем вывалилось тело.

— Н-да, об этом следовало подумать, — покачал головой епископ. — За полгода ножи вросли в твое тело, и извлечь их стало нелегко. Но ведь ты жив? Хотя теперь это неважно…

— Что случилось? — показалась на лестнице встревоженная Инга, завернутая в плащ.

— Мне было так хорошо с тобой… — поднял голову к девушке хозяин замка. — Я решил сделать приятное всем вокруг и принес этому несчастному жареных перепелов, — священник указал на стол.

— Это правда? — певица довольно улыбнулась и протянула ему навстречу свои руки.

— Конечно, правда, — кивнул хозяин замка. — А теперь пойдем в спальню. Не станем заглядывать ему в рот.

* * *

Новое утро началось с тихого завывания под окнами. Удивленно поднявший голову епископ некоторое время недоуменно крутил головой, потом выбрался из рыхлой перины и подошел к окну.

Там стояло на коленях полтора десятка одетых в рванье баб и мужиков.

— Это еще что? — с тоской посмотрел он на неожиданное представление. — Долго эти сервы собираются тут скулить?

Священник поморщился и начал одеваться. Начетник перехватил его уже во дворе:

— Это рабы из Люмати, господин епископ. За ними недоимки шесть лет числятся.

— Что они делают под моим окном?

— Так, недоимки у них… Я прикажу разогнать.

Хозяин замка остановился, внимательно вгляделся в своего начетника. Малого роста, в остальном он мало отличался от прочей замковой дворни: черная монашеская ряса, медный крест на шее, кожаная шапочка с длинными ушами. Разве только шапка казалась почище, да ряса поновее, да рожа пошире: спал и харчевался хозяйственник явно не в общем зале. И глазки у него бегали воровато…

— Что они делают под моим окном? — повторил вопрос епископ.

— Я за недоимки детей у них взял, которым годков по десять-двенадцать. Шляхте продать.

— А почему детей?

— Так, брать больше нечего. Скотину о прошлом годе отогнали. Лошадей забрать, так пахать не смогут. А на детей тут покупатель пришел. Серебра по три монеты за каждого обещал. А чего не продать? Сервы…

— И они теперь каждый день у меня под окном скулить станут?

— Я разгоню…

— Постоянно гонять собираешься?

— Детей увезут, успокоятся. Это так всегда. Недельку, али месяц похнычат…

— Ско-олько?! — зарычал дерптский епископ, отвернулся и решительным шагом направился к воротам, отодвинул засов, толкнул калитку.

— Господин! Кинутся! — попытался остановить его привратник, но хозяин замка уже вышел наружу:

— Эй, рабы! Слышите меня?

Стоящие на коленях у угловой башни люди повернули головы к нему.

— Недоимки прощаю. Все пошли вон отсюда.

Он вернулся назад еще до того, как сервы успели понять, что произошло, а потому радостные крики слышал лишь сквозь глухую стену.

— Как же так? — слегка подпрыгивая, потрусил рядом начетник. — Недоимки… двести десять монет…

— Я епископ, — остановился хозяин замка. — Я служитель Божий, и я ему молюсь. Не желаю, чтобы меня хоть кто-нибудь отвлекал!

— Но ведь казна епископская… На нужды Божии…

— Богу золото ни к чему, — холодно отрезал епископ. — Ему нужна вера. А я не хочу, чтобы в ближайшие полгода хоть кто-нибудь скулил у меня под окнами, кидался мне в ноги, когда я гуляю, плакал по ночам, пытался зарезать в обиде за проданных детей, и вообще… И вообще, если хоть кто-нибудь опять придет жаловаться, начетник, ты станешь каждый день обедать только в кресле святого Иллариона!

— Да, господин епископ, — заметно струхнул слуга. — Больше никто не придет.

Но жалобщики приходили. Дважды к ним выбегал начетник, опасливо косясь на окна башенки со спальней епископа, а один раз, после разговора, он сам явился к дерптскому епископу и не без злорадства сообщил, что Кодаверский монастырь наложил на сервов новый налог на кормление раненых. Властителю западного берега Чудского озера пришлось самолично садиться в седло и мчаться в Кодавер, умерять аппетиты монахов. Переодетая служкой Инга ездила вместе с ним и во время службы в монастырском храме пела на хорах. На прихожан этот молебен произвел незабываемое впечатление — но еще большее впечатление он произвел на самого священника, впервые услышавшего настоящий голос под настоящими сводами. После этого впервые за много лет дерптский епископ начал выезжать из замка и лично проводить торжественные службы в разных храмах: в Аадами, Торми, Паламузе, Камбии.

Когда воскресным вечером четвертого апреля после подобного богослужения кортеж правителя возвращался из Лохусуу, епископ с удивлением заметил, что на клене неподалеку от его замка развеваются на ветру какие-то тряпочки.

— Что это? — приостановил он своего коня.

— Это сервы, господин епископ, — пояснил гарцующий рядом Флор. — Они почему-то уверовали, что на вас сошла благодать. А поскольку вы не любите принимать благодарности, то каждый, кто хочет вознести за вас молитву, оставляет здесь тряпочный узелок.

— Вот как? — священник спрыгнул на липкий весенний снег, вошел под крону, огляделся, касаясь отдельных тряпочек руками. — Да их тут больше сотни… Странно… Оказывается, это тоже приятно.

* * *

Холодная спальня, несмотря на всю прелесть мягких перин, мало нравилась и самому епископу, и его личной певице, а потому они нередко оставались ночевать в малом зале, на раскиданных перед камином медвежьих шкурах. Здесь их и застал начетник, прибежавший с тревожным известием:

— Господин епископ, русский келарь приехал!

— Кто? — прикрыл священник девушку краем шкуры.

— Да отец Анисим, из Псково-Печерского монастыря. Дань для русского царя собирает.

— Почему в такую рань? — покосился в сторону светлеющих окон епископ.

— Так, чтобы отъехать не успели. Вы только ничего ему не давайте, господин епископ, — засуетился начетник. — У нас серебра всего пять бочонков, а золота и того меньше. Сервы платить хуже стали, страха не чувствуют. Совсем доходы упали.

— Ладно, не дам, — поднялся хозяин замка. — Зови его, раз приехал. Только не торопясь. Пусть со стола все вчерашнее уберут и свежее угощение поставят. Мне умыться принесут. И приберут тут все.

Русский келарь по объему превышал дерптского епископа никак не меньше, чем втрое. В двери малого зала он протиснулся бочком, затем сразу приосанился и двинулся вперед, сложив ладони, как на полочке, на животе.