На самом же деле Чик просто искал свою ручку. Обернувшись, Роберт увидел в другой его руке чековую книжку.

Когда дело было сделано, Чик расслабился и стал совершенно нормальным человеком, даже снял очки и спрятал их в кожаный с тиснением футляр. Он согласился выпить, и они с Робертом немного посидели за стаканом шерри. Говорили о Маркусе и Бене Литтоне, а также о двух или трех картинах, которые купил Чик во время последнего приезда в Лондон и которые образуют, вместе с последним приобретением, ядро небольшой частной коллекции. Роберт рассказал ему о ретроспективной выставке Бена Литтона, которая проходила в апреле в Квинстауне, штат Вирджиния, и Чик сделал пометку в своей записной книжке. Затем оба встали, Роберт помог Чику надеть плащ, подал шляпу, и они на прощание обменялись рукопожатиями.

— Рад был познакомиться, господин Морроу, приятно иметь с вами дело.

— Надеюсь, мы увидимся в следующий ваш приезд в Лондон.

— Надеюсь, что я вскоре приеду.

Роберт распахнул дверь, и они вышли в галерею. Здесь проходила двухнедельная выставка картин с изображением птиц и животных художника из ЮАР с непроизносимым именем — человека из низов, который каким-то невероятным образом научился рисовать. Маркус познакомился с ним в прошлом году в Нью-Йорке, и работы африканского художника произвели на британского бизнесмена глубокое впечатление. Тогда Маркус сразу же пригласил его устроить выставку в Лондоне. И вот яркие картины украшают оливково-зеленые стены галереи Бернстайна в это мрачноватое утро; казалось, они наполняют зал красками и солнцем другого, более здорового климатического пояса. Критика восторженно приняла выставку. За десять дней, прошедших со дня открытия галереи, проданы были все картины до одной.

В данный момент в галерее находились только трое: Пегги, аккуратная и скромная, за столом округлой формы была занята изучением нового каталога, мужчина, нахохлившийся, как ворон, совершал медленный обход экспозиции; и наконец, девушка, сидящая лицом к двери офиса на полукруглом мягком диване в центре зала. На девушке был ярко-зеленый брючный костюм, а вокруг громоздилась масса вещей. Казалось, что она забрела к Бернстайну, приняв галерею за зал ожидания железнодорожного вокзала.

Роберт не подал вида, что заметил странную посетительницу. Они с Чиком двинулись по толстому ковру к парадному выходу. Роберт наклонился к американцу, чтобы лучше слышать, о чем он говорит. Стеклянные двери открылись и закрылись, гость и хозяин растворились в тумане тоскливого утра.

Эмма Литтон спросила:

— Это был господин Морроу?

Пегги подняла глаза:

— Да, это был он.

Эмма не привыкла, чтобы ее не замечали. Она почувствовала себя неуютно, вспомнив единственный взгляд, бегло брошенный на нее, и пожалела, что Маркус уехал в Эдинбург. Снаружи донесся шум отъезжающего такси. Через минуту стеклянная дверь отворилась, и в галерею вернулся Роберт Морроу. Он ничего не сказал, лишь засунул руки в карманы и спокойно уставился на Эмму и окружающий ее беспорядок.

Ей подумалось, что никогда раньше она не видела человека, который был бы менее похож на агента по продаже картин, чем Морроу. У него был характерный тип лица: небритым и уставшим он выглядел бы как человек, которому только что помогли выйти из лодки после окончания одиночного кругосветного путешествия под парусами. Надев темные очки, он напоминал бы покорителя горной вершины, смотрящего вниз на землю. Но здесь, в атмосфере галереи Бернстайна, он смотрелся белой вороной. Высокий, широкоплечий, длинноногий, Роберт был одет в хорошо сшитый темно-серый костюм, который удачно подчеркивал достоинства его фигуры. В детстве его волосы, скорее всего, были рыжими, но с возрастом приобрели коричневатый оттенок, отчего глаза казались светлыми, как сталь. На лице выделялись резкие скулы и упрямый подбородок. И Эмму удивило то, что, собранные вместе, эти черты были довольно привлекательными. Тут она вспомнила слова Бена, что о характере человека надо судить не по его глазам, в которых эмоции мимолетны и легко могут быть скрыты, а по рисунку подбородка. У Роберта рот был крупным, с выступающей нижней губой, а сейчас он с трудом сдерживал смех.

Молчание слишком затянулось. Эмма сделала попытку улыбнуться и сказала:

— Привет!

Чтобы прояснить ситуацию, Роберт Морроу повернулся к Пегги. Пегги с интересом наблюдала, что будет дальше.

— Молодая дама хочет поговорить с господином Бернстайном.

Роберт ответил:

— К сожалению, он в Эдинбурге.

— Да, я знаю, мне уже сказали об этом. Мне бы только хотелось, чтобы он дал мне денег по чековой книжке.

Это еще больше озадачило Роберта. Эмма решила, что наступила пора объясниться:

— Я — Эмма Литтон. Бен Литтон — мой отец.

Его изумление вмиг развеялось.

— Что же вы сразу не сказали? Простите, я не знал.

Он сделал шаг вперед.

— Здравствуйте…

Эмма встала. Соломенная шляпа, лежавшая у нее на коленях, спланировала на ковер и осталась там, усугубляя беспорядок, который девушка принесла с собой в элегантный интерьер помещения.

Они обменялись рукопожатиями.

— Я… конечно, вы не могли знать, кто я. Мне ужасно досадно, что так вышло. Но, видите ли, меня не было дома шесть лет, поэтому столько всего…

— Да, вижу.

Эмма смутилась:

— Если бы вы могли дать мне денег по чековой книжке, я бы сразу убрала отсюда все свои вещи. Мне нужны деньги, только чтобы доехать до Порт-Керриса. Так получилось, что я забыла получить стерлинги, когда была в Париже, а дорожные чеки у меня кончились.

Он нахмурился:

— А как же вы добрались сюда? Я имею в виду, из аэропорта.

— О, — она почти забыла. — Со мной летел один добрый человек, он помог мне донести вещи до самолета и одолжил фунт после приземления. Мне нужно будет вернуть деньги. У меня где-то есть его адрес. — Девушка рассеянно пошарила по карманам, но не нашла визитной карточки своего случайного помощника. — Где-то должна быть.

Она снова улыбнулась в надежде вызвать его симпатию.

— А когда вы собираетесь в Порт-Керрис?

— Поезд, кажется, в двенадцать тридцать.

Роберт взглянул на часы:

— На этот вы опоздали. Когда следующий?

Эмма растерялась. В разговор вступила Пегги, как всегда вежливая и деловитая:

— Господин Морроу, кажется, есть поезд в два тридцать. Я могу проверить.

— Да, пожалуйста, Пегги. Вам подойдет поезд в два тридцать?

— Конечно, мне все равно.

— Отец ждет вас?

— Ну, я написала ему письмо и сообщила, что еду. Но это не значит, что он ждет меня.

Роберт улыбнулся ее словам:

— Понятно.

И вновь взглянул на часы. Было четверть первого. Пегги уже звонила по телефону, справляясь о времени отправления поездов. Взгляд его упал на беспорядочно разбросанные вещи. Пытаясь исправить ситуацию, Эмма наклонилась и подняла с пола шляпу. Роберт предложил:

— Я думаю, лучше убрать все это. Мы сложим вещи в кабинете, а потом… Вы что-нибудь ели?

— Пила кофе в Ле-Бурже.

— Если вы поедете в полтретьего, то я успею угостить вас обедом до отправления поезда.

— Не стоит беспокоиться.

— Ну что вы. Мне все равно нужно поесть, и мы вполне можем сделать это вместе. Пойдемте.

Он подхватил два чемодана и пошел в кабинет. Эмма взяла, что смогла унести, и пошла за ним. Картина с оленями все еще стояла на подставке, девушка сразу увидела ее и засмотрелась.

— Это работа Бена.

— Совершенно верно. Я ее только что продал.

— Маленькому человеку в плаще? Не правда ли, она хороша?

Пока Роберт переносил ее вещи, Эмма продолжала любоваться картиной.

— Почему она нарисована на мешковине?

— Вам лучше спросить у самого автора, когда увидите его сегодня вечером.

Девушка повернула голову и улыбнулась.

— Вам не кажется, что это влияние японской школы?

— Вполне возможно, — ответил Роберт. — У меня была мысль сказать это господину Чику. Надеюсь, вы готовы идти на обед?

Он взял с подставки огромный черный зонт и пропустил Эмму вперед. Пегги осталась держать оборону в галерее, где воцарился прежний порядок. А они вышли на дождливую улицу и пошли рядом под большим черным зонтом, пробираясь через толкотню лондонской Кент-стрит, образовавшуюся в час обеденного перерыва.

Он привел девушку к Марчелло, куда обычно ходил обедать с выгодными клиентами. Итальянец Марчелло владел небольшим рестораном в доме через две улицы от галереи Бернстайна, на втором этаже, и он всегда держал свободный столик специально для Маркуса и Роберта. То был скромный столик в тихом уголке. Но сегодня, когда Роберт и Эмма поднялись наверх, Марчелло, окинув девушку взглядом — ее темные волосы, зеленый брючный костюм, — предложил столик у окна.

Роберт удивился.

— Вы хотите сесть у окна? — спросил он Эмму.

— А где вы обычно сидите?

Он кивнул на маленький столик в углу.

— Почему бы нам не сесть там?

Марчелло был явно очарован Эммой. Он провел их к маленькому столику, придержал стул для девушки, дал им по огромному меню, написанному фиолетовыми чернилами, и пошел принести два стакана «Тио Пепе», пока они выбирали, что заказать. Роберт пошутил:

— Мои акции у Марчелло явно выросли. По-моему, я еще ни разу не приходил обедать с девушкой.

— А с кем вы обычно приходите?

— Один. Или с Маркусом.

— Как там Маркус? — Ее голос потеплел.

— Хорошо. Он расстроится, что не встретился с вами.

— Это моя вина. Мне надо было бы сообщить ему о моем приезде. Но, как вы, возможно, поняли, мы, Литтоны, обычно никому ничего не сообщаем.

— Но вы знали, что Бен вернулся в Порт-Керрис?

— Да. Маркус написал мне об этом. И о ретроспективной выставке я прочла в «Реалите». — Она горько улыбнулась. — Знаменитый отец имеет свои плюсы. Даже если он только изредка посылает телеграммы — можно узнать, что с ним происходит, прочесть не в одной, так в другой газете.

— Когда вы в последний раз виделись с Беном?

— Ох! — Она пожала плечами. — Два года назад я была во Флоренции, а он остановился там по пути в Японию.

— Я и не знал, что Флоренция находится на пути в Японию.

— Ему пришлось заехать, ведь там жила его дочь.

Она поставила локти на стол и оперлась подбородком на руки.

— Мне кажется, вы не подозревали, что у Бена есть дочь.

— Это-то я как раз знал.

— А вот я о вас не знала. То есть, я хочу сказать, не знала, что у Маркуса есть компаньон. Он был один, когда Бен уехал в Техас, а меня спровадил в Швейцарию.

— Как раз в это время я и начал работать с Бернстайном.

— Я… я никогда не встречала человека, настолько не похожего на агента по продаже картин. Я имею в виду вас, конечно.

— Это, наверное, потому, что я не агент по продаже картин.

— Но вы только что продали картину Бена!

— Нет, — поправил он ее. — Я просто взял чек. Маркус уже продал ее неделю назад, хотя сам господин Чик не догадывался об этом.

— Но вы, должно быть, разбираетесь в живописи.

— Теперь да. Нельзя было, проработав с Маркусом все эти годы, не воспринять что-либо из его безграничной эрудиции. Но вообще-то я больше бизнесмен, по этой причине Маркус и пригласил меня к себе работать.

— Но Маркус — самый удачливый бизнесмен, которого я только знаю.

— Верно, такой удачливый, что весь этот галерейный бизнес слишком разросся для того, чтобы им можно было управлять в одиночку.

Эмма продолжала смотреть на него, слегка нахмурив свои красивые брови.

— Еще вопросы?

Она не смутилась:

— Вы всегда были очень близким другом Маркуса?

— Вы хотите спросить, почему он взял меня к себе в фирму? Дело в том, что Маркус не только мой партнер, но и зять. Он женат на моей старшей сестре.

— Так значит, Элен Бернстайн — ваша сестра?

— Вы помните Элен?

— Конечно. И маленького Дэвида. Как они поживают? Передавайте им привет. Знаете, я всегда останавливалась у них, когда Бен уезжал в Лондон и некому было присмотреть за мной в Порт-Керрисе. А когда я уезжала в Швейцарию, Марк и Элен провожали меня в аэропорту, так как Бен улетел в Техас. Передайте, пожалуйста, Элен, что я дома и что вы угостили меня обедом.

— Обязательно.

— Они все еще живут в маленькой квартирке на Бромптон-роуд?

— Нет. После смерти моего отца они переехали ко мне. Мы живем все вместе в старом семейном доме в Кенсингтоне.

— Все вместе?