В два прыжка он одолел лестницу и, опустившись перед ней на колено, с горячностью поцеловал ей руку.

Анжелика пребывала в замешательстве. Кто же этот молодой человек, обращавшийся к ней по имени, которое она некогда носила в Версале, занимая там почетное место среди знатнейших придворных дам?

Он встал с колена. Высокий, худой, нескладный, он был выше ее на целую голову.

— Неужели вы меня не узнаете? Меня зовут Натаниэль де Рамбург, — и так как она все еще колебалась, — ваши владения соседствовали с вашими в Пуату. В детстве я играл и проказничал с вашим сыном Флоримоном, и с ним осуществил сумасшедшую затею, уехав в Америку — О! Теперь вспоминаю, — тут же отозвалась она. — Какая встреча, мой бедный мальчик!

Имена, знакомые слова слились в едином полузабытом образе, чтобы вспыхнуть затем в отзвуке галопа пары лошадей, мчавшихся сквозь листву парка дю Плесси, услышанного ею тревожной глухой ночью.

Она покачнулась и села.

— Натанаэль! Ну, конечно же! Узнаю!.. Садись же. Она мгновенно освоила это обращение на «ты», к которому прибегала, общаясь с бледным подростком, уже тогда «длинным, как день без завтрака», по выражению Барба, и который вечно увязывался за двумя ее отпрысками, Флоримоном и Кантором, когда они жили в Плесси. Они называли его своим «хвостиком», нередко докучавшим им, которого они отваживали, подвергали бесконечным унижениям, гнали от себя, чтобы затем милостиво позволить возвратиться, как только речь заходила о снаряжении какой-нибудь военной экспедиции или организации заговора против «взрослых».

Поместье Рамбургов в самом деле граничило с имением дю Плесси. Они принадлежали к очень древнему роду, примкнувшему к Реформации во время первых проповедей Кальвина. Гугеноты на протяжении трех поколений, разорившиеся, многодетные — Натаниэль был старшим из восьми или десяти детей, — пылко религиозные, они обладали всем, чтобы навлечь на себя несчастья, гонения, трагедию. В то последнее лето, проведенное ею в Плесси, Флоримон и Натаниэль часто виделись друг с другом, без устали играя в заговорщиков.

— Он был таким красноречивым, этот Флоримон, — вспоминал со смехом молодой человек, — таким выдумщиком и таким уверенным в себе, что я неудержимо тянулся к нему!

Анжелика вновь опустилась в кресло с высокой спинкой. Ей требовалась минута передышки, чтобы переварить эту новость.

— Дорогая, — обратилась она к Северине, обеспокоенной ее состоянием, завари, пожалуйста, пассифлору и принеси мне чашку этого настоя. Мешочек с травой лежит в моей аптечке.

Подогнув под себя длинные ноги, посетитель расположился на обтянутом ковровой тканью «квадрате» — разновидности набитой конским волосом банкетки, которыми щедро меблировали жилища. Анжелика не могла прийти в себя от удивления, видя его перед собой. Этот призрак! Более того, оставшийся в живых!

Встретившийся с ней после долгой разлуки, Флоримон ни разу ни словом не обмолвился о своем приятеле; сама же Анжелика, вспоминая о нем, всякий раз давала себе обещание как можно подробнее расспросить сына о его попутчике.

Но потом забывала, неизвестно почему полагая, что юные искатели приключений расстались друг с другом до отплытия.

И вот он в Америке. Что произошло с ним за эти годы, если не считать того, что он вытянулся до неприличия?

Наблюдая за ним, Анжелика отметила, что он был привлекательнее своего отца, бедного Исаака Рамбурга, такого же худого и высокого, однако широкогрудого, который умер, отчаянно дуя в рог на верхней площадке донжона, тщетно взывая о помощи себе, гугеноту, покинутому в сердце собственной провинции, оставленному на растерзание королевским драгунам, «этим обутым в сапоги миссионерам».

В ее ушах до сих пор звучали взлетающие над лесом призывы охотничьего рога, в то время как первые языки пламени вырывались из окон горящего замка Рамбургов.

Взволнованная, она отметила про себя, что молодой человек скорее всего не знал, что случилось с его близкими. Он говорил о них в настоящем времени.

Анжелика почувствовала, что не сможет ошарашить его вестью о гибели всей семьи и изложить обстоятельства преступления, совершенного в Старом Свете, после рассказа о тех, что творились в Новом Свете, о которых она услышала сегодняшним утром на совете пресвитерианских пасторов.

И вот при одном лишь воспоминании о них невралгическая боль, глухая и неопределенная, гнездившаяся, как ей казалось, в области поясницы, вновь заявила о себе. Охваченная новыми заботами, она все же непрестанно возвращалась мыслями к берегам Салема, продуваемым необузданным ветром, разгонявшим клочья морской пены, крикливым птицам, покинувшим непроходимые леса, к узким полям, разделенным ухабистыми дорогами Пуату во Франции, где произошло и сколько еще произойдет скрытых трагедий, порожденных религиозной нетерпимостью. Огромный океан разделял их.

— Следует признать, что тем летом нам с Флоримоном было ой как невесело в Плесси, — рассказывал Натанаэль де Рамбург. — Вы не припоминаете? Солдатня кишела повсюду, в том числе и в ваших поместьях, хотя вы и не были протестанткой. А этот… как его… Монтадур, их командир, который всеми там помыкал — католиками и протестантами, дворянами и плебеями, — какой жуткий тип! Какое страшное время!

Вошла Северина, неся на маленьком серебряном подносе дымящуюся чашку с двумя ручками. Она неодобрительно взглянула на гостя, раздражавшего теперь ее своим присутствием, как казалось ей, утомлявшего Анжелику, на лице которой она читала беспокойство.

Она была польщена, когда он подошел к ней на одной из улиц Салема. Молодой француз, знатного рода, гугенот, как и она (такое случалось нечасто), однако заметив, как осунулась Анжелика, она догадалась со свойственной ей прозорливостью о несвоевременности этого визита и теперь думала лишь о том, как выставить его за дверь.

— Выпейте этого горячего настоя, мадам, вам полегчает, — сказала она решительным тоном. — Вы говорили, что горячее лучше утоляет жажду, чем холодное. А потом прилягте ненадолго и отдохните.

— Пожалуй, ты права, Северина. Милый Натаниэль, время обедать. Оставьте нас без всяких церемоний и возвращайтесь ближе к вечеру. Мы поподробнее обо всем поговорим.

— Дело в том, — сказал он, нерешительно выпрямляясь, — что я не знаю, куда пойти пообедать.

— Отправляйтесь в порт и купите себе фунт жареных креветок, — подскочила к нему Северина, подталкивая его к двери. — Или сходите в таверну «Голубой якорь»: его хозяин — француз.

Молодой Рамбург без церемоний подхватил свою шляпу, вернулся, чтобы поцеловать руку Анжелике, и, почти радостный, удалился, бросив ей на прощание слова, которые пронзили ей сердце, как удар кинжала:

— …Вы мне расскажете о моей семье. Может быть, вам что-нибудь известно о ней? Я послал им пару писем, но не получил ответа.

— Он слышал, как мы говорили с Онориной по-французски, — объяснила Северина. — Довольно долго следовал за нами по пятам, представился и начал задавать всякие вопросы, как это принято у нас, французов, так что мы вскоре познакомились: «Откуда вы родом?» — «Из Ла-Рошели». — «А я из-под Мелля в Пуату». — «Давно вы в Америке?» и т. д. Госпожа Анжелика, что происходит, вы плохо выглядите.

Анжелика призналась, что страдает от жары. Но вот сейчас спокойно выпьет свой отвар и непременно почувствует себя лучше.

— Окажи мне услугу, Северина. Я устала сидеть в этом обезлюдевшем доме и не иметь возможности ни к кому обратиться. Все, наверное, побежали в порт встречать какой-нибудь корабль. Сходи-ка, разузнай! Долго ли еще будет заседать совет, на котором присутствует господин де Пейрак. И еще, что слышно о старом medisine-man Джордже Шаплее? Его отсутствие совершенно необъяснимо, и я начинаю испытывать нетерпение и беспокойство.

Северина слетела по лестнице и, оказавшись внизу, решила взбудоражить всех домашних графа де Пейрака, а также растормошить степенных англичан, способных сообщить ей какие-нибудь сведения об этом Шаплее, не останавливаясь перед перспективой обшарить все таверны города. Но прежде всего она отправится за г-ном де Пейраком в Консул хаус, чтобы ничтоже сумняшеся прервать это торжественное собрание с тем присущим ей неуважением к важным мужским проблемам, которое ее отец, мэтр Габриэль Берн, часто ставил ей в вину: ведь женские проблемы она считала ничуть не менее важными. Она твердо решила перехватить по дороге всех домочадцев и слуг г-жи Кранмер и напомнить им об их обязанностях, ибо, по ее мнению, все эти славные люди, одетые в голубое и черное, слуги и служанки, без устали разглагольствовавшие о святости своего труда во славу Спасителя, а также выплате долга своим хозяевам за поездку в Новый Свет, целыми днями попросту бездельничали.

Анжелика, увидев из своего окна, как Северина припустила во всю прыть, улыбнулась. Обожавшая ее юная девушка очень облегчала ей жизнь.

Отойдя от окна, она почувствовала в темном углу комнаты что-то вроде отблеска пламени, какой-то красный свет и вдруг увидела Онорину, испытавшую, по-видимому, потребность, как и она на прогулке, освободиться от шляпы, обнажившей растрепанную морским ветром рыжую копну волос.

Онорина напоминала маленького домового. Стоило Анжелике заметить ее, как она вновь куда-то исчезла. Она услышала, как Онорина возится на площадке, и пошла взглянуть, говоря себе: «Нет, я еще не готова рожать, в противном случае я чувствовала бы себя более здоровой и энергичной». Ведь известно, не правда ли, что женщина, собирающаяся рожать, испытывает прилив новых сил, помогающих ей приводить в порядок дом и вообще отдаваться всякого рода деятельности — преимущественно хозяйственной. Между тем Анжелика, напротив, чувствовала страшную усталость.

Она увидела Онорину, взобравшуюся на маленький ящик и наполнявшую водой оловянную кружку.

Анжелика подоспела в тот момент, когда ручонки не знали, как перекрыть струйку воды и при этом удержать в горизонтальном положении переполняющийся сосуд. Она подхватила кружку и закрыла кран.

— Хочешь пить, моя радость? Позвала бы меня.

— Это тебе, — сказала Онорина, протягивая ей кружку двумя руками. — Выпей воды, чтобы ангелы снизошли на тебя. Так говорил Мопунтук!

— Мопунтук?

— Мопунтук, вождь металлаков. Ты же сама знаешь! Ведь это он научил тебя пить воду на прогулке, когда ты не взяла меня с собой…

Это было смутным и уже довольно давним воспоминавшем об их первых днях жизни в Вапассу, однако Онорина, в то время почти младенец, все замечала, ничего не забывала и вообще была, по-видимому, из породы кошачьих. Время не существовало для нее… Она без труда могла воспроизвести ситуацию, поразившую ее воображение, перешагивая через месяцы и годы, как если бы все это случилось только вчера.

— Он сказал, что тяжесть воды помогает ангелам спускаться к нам.

Неужели он и вправду говорил это? Анжелика напрягла память. Мопунтук говорил, наверное, о духах, а не об ангелах, если только он не был индейцем, крещенным миссионерами Квебека. Между тем Онорина настаивала.

— Вода помогает ангелам спускаться к нам, а огонь помогает нам подниматься к ним. Так он сказал. Вот почему они сжигают мертвецов, чтобы не поднялись на небо.

Так вот что она запомнила из рассказов индейца.

— Ты права, — с улыбкой кивнула Анжелика. Онорина вынесла из Вапассу куда более обширные знания, чем она, и не было ничего удивительного в том, что девочка глубже взрослых воспринимала детской интуицией слова индейцев, их истинные намерения и верования!

— Как-нибудь воспользуюсь, — со всей серьезностью заявила Онорина.

— Чем?

— Огнем, чтобы взлететь!

Рука Анжелики, подносившая кружку к губам, замерла на полпути.

— Пожалуйста, не надо! Огонь опаснее воды.

— Тогда пей!

Анжелика опорожнила кружку под внимательным взглядом дочери. Теперь она вспомнила о преклонении Мопунтука перед родниками. Он придавал им особое значение, целый день водил ее за собой и заставлял пить из разных источников, повторяя, что благодаря этому духи будут покровительствовать ей и Вапассу.

Вода! Могущество ключевой воды! Она никогда не задумывалась над происхождением инстинкта, увлекавшего крестьян ее родного Пуату к определенным лесным источникам.

Что касается воды, хранившейся в фаянсовом чане г-жи Кранмер, то, похоже, она не обладала этими свойствами и силой, во всяком случае, она казалась отвратительной. Служанки явно не изводили себя частым мытьем внутренних стенок этого сосуда. Анжелика подавила гримасу, не ускользнувшую от внимательного взгляда Онорины.

— Схожу за водой из колодца, — решительно произнесла она, легко спрыгивая с ящичка.

Анжелика не успела остановить ее, и Онорина оказалась на лестнице. Она уже видела ее в своем воображении нагнувшейся над колодцем и поднимающей для нее ведро кристально чистой воды. Она удвоила возражения и заверения, что не нуждается ни в чем, лишь бы отвратить дочь от этого замысла.

— Ты же видишь, я напилась. И теперь ангелы непременно спустятся и помогут мне.