Увидев, что чужеземка не встает, Мариата сбросила с себя оцепенение и полезла вниз, пробираясь через заросли кустарника, колючки и камни. Добравшись до незнакомки, она увидела, что та с охами и стонами пытается сесть.

— Салам алейкум, — приветствовала ее Мариата. — Мир тебе.

— Алейкум ассалам, — ответила старуха. — Мир и тебе.

Голос ее звучал так же хрипло, как карканье вороны.

Птичьи пальцы ухватили Мариату за край платья, нащупали ее плечо, и старуха начала выпрямляться. Мариата помогла ей сесть. Платок упал с ее головы, открыв путаницу темных косичек, которые были заплетены каким-то сложным способом и завязаны кусочками цветной кожи, украшенной бусинками и ракушками. В косичках кое-где сияли яркие серебряные пряди, но не для красоты. Это были волосы, окрашенные годами. Карие глаза, испытующе всматривающиеся в лицо Мариаты, ярко светились, в них не было и тени старческой катаракты. Они хоронились в глазницах, окруженных морщинами, но девушка сочла, что эта странница вовсе не такая старуха, какой кажется на первый взгляд.

— С вами все в порядке? — спросила Мариата.

— Благодарение Богу, ничего страшного.

Но, пошевелив рукой, женщина сморщилась от боли. На платье, в том месте, куда попал камень, расплывалось красное пятно.

— У вас идет кровь. Позвольте, я посмотрю.

Но как только Мариата протянула руку, чтоб осмотреть рану, женщина схватила ее за подбородок и пристально заглянула ей в глаза.

— А ты девушка не из местных.

Это был не вопрос, а утверждение.

— Родом я из Хоггара.

Женщина едва заметно кивнула и сделала жест, демонстрирующий почтительность. Так люди поступали в старину, а теперь подобное встречалось не часто. Все стали забывать прежние обычаи, старые правила соподчинения низших и высших понятий.

— Меня зовут Рахма, дочь Джумы, а ты, должно быть, дочка Йеммы, дочери Тофенат. — Глаза женщины засверкали, и она добавила: — Восемь дней я шла сюда, чтобы отыскать тебя.

— Зачем же вам это понадобилось? — ужаснувшись, спросила Мариата.

— Я знала твою бабушку. Эта женщина имела власть над сверхъестественными силами.

Бабушка Мариаты умерла много лет назад. В памяти девушки сохранилась высокая фигура, величественная, увешанная множеством украшений из серебра, но и довольно пугающая, с горящими глазами и крючковатым, как у орла, носом.

— Какими силами? — переспросила она.

— Твоя бабушка общалась с духами.

— Это правда? — Мариата округлила глаза.

— Она знала такие слова и умела вызывать демонов. Мне тоже сейчас нужен человек, который способен это делать. Мой сын умирает. Кто-то сглазил его. Им овладели злые духи. К нему приходили знахарки и травницы из Агафа, марабу,[18] знатоки Корана и бокайе,[19] даже странствующий заклинатель из Тимбукту. Но никто не смог помочь ему. Кель-Асуф отдал моего сына духам на растерзание, а им уж нет никакого дела до Корана и до целебных трав. Тут нужен настоящий умелец, вот почему я отправилась так далеко, чтобы найти тебя.

— Боюсь, я не имею власти над такими силами и колдовать не умею, — сказала Мариата, хотя в глубине души была польщена. Ей нравилось, когда ее выделяли из женщин племени кель-базган. — Я не знахарка, поэтому не смогу помочь тебе, — добавила она. — Я умею только слагать стихи.

— Ничего не знаю. — Лицо Рахмы, дочери Джумы, исказила гримаса. — Когда я бросала кости, они показали мне имя твоей бабушки.

— Но я не она.

— Ты — последняя в ее роду. Могущество и сила прародительницы племени переходят по женской линии.

Мариата чуть было не подумала, что бедная чужестранка, бродяжничая как баггара,[20] повредилась в уме от жаркого солнца. Пустыня наносит свой отпечаток на всех, кто живет в ней и вокруг ее жарких границ.

— Послушайте, мне очень жаль, но я не могу вам помочь. Я не умею колдовать, — поднявшись и шагнув прочь, сказала Мариата.

— Я проделала долгий путь, чтобы найти тебя. — Рахма схватила ее за руку.

— Мне очень жаль. Прости меня. — Она попыталась отдернуть руку, но старуха не отпускала ее. — Кстати, как ты догадалась, что я здесь? Представить себе не могу…

— Через нашу деревню проходил странствующий кузнец. Он сообщил нам, что в племени кель-базган живет девушка из народа ибоглан, весьма надменная и властная. Она прекрасно сложена, вдобавок асфар,[21] и заказала пару сережек с изображением зайца, попросила изготовить их специально для нее. Только женщина рода Тамервельт могла бы носить такой знак.

Кузнецы вечно разносят по всему свету новости и сплетни. Вот оно что. Рука Мариаты потянулась к лицу. Кожа у нее действительно была светлей, чем у женщин из племен, живущих южнее. Заяц считался животным, с которым ее и всех женщин рода связывали особые узы.

— Кузнец сказал, что отец оставил ее в племени кель-базган, а мать умерла. Еще он говорил, что племянник верховного вождя племени дарит девушку постоянным вниманием, но она не поощряет его ухаживания.

Сказав это, старуха сплюнула в пыль. Ее слюна была красной от крови. Должно быть, падая, она прикусила язык.

Мариата отвернулась. Ей было не по себе.

— Но как ты узнала, что я здесь, так далеко от стоянки?

— Я проходила мимо высокой девушки, которая пасла коз в долине. Она сказала мне, где ты.

Наверное, это Наима. По дороге в горы Мариата поделилась с подругой хлебом, а та дала ей несколько диких фиг. Похоже, сама судьба устроила против нее заговор.

— Кроме нее, никто больше не знал, что я здесь.

— Если не считать мужчины, бросившего в меня камень.

Мариата покраснела и кивнула.

— Наверно, это и есть сын Бахеди, брата Муссы.

— Да, это Росси. А откуда ты это знаешь? Племя мужчины можно угадать по тому, как он носит лицевое покрывало: разное число оборотов, высота, длина свободного конца… но определить это на таком расстоянии невозможно.

— Его выдали движения и жесты. Он трус и в этом мало отличается от остальных мужчин своего рода.

Любому, кто сказал бы такие слова о человеке из рода аменокаля, пришлось бы мечом доказывать их правдивость. Не столь важно, что они сейчас одни и никто их не слышит. Мариата знала, что ветер порой доносит оскорбление до нужных ушей, подогревая вражду.

— Значит, ты знакома с его семьей?

— Можно и так сказать, — сдержанно отозвалась Рахма. — Пойдем же, нельзя терять времени. До моего селения путь не близок.

Мариата засмеялась.

— Никуда я с тобой не пойду! Посмотри на себя. Разве ты в состоянии сейчас проделать столь долгий путь? У тебя такой вид, будто несколько дней во рту маковой росинки не было. К тому же ты ранена, да и ноги сбиты до крови.

Рахма опустила глаза. Что правда, то правда. Между пальцев на ногах сочилась кровь, оставляя пятна на изношенных, пыльных сандалиях.

— Пойдем со мной, в наше селение. Я позабочусь о том, чтобы тебя накормили, напоили и уложили спать. Может быть, какой-нибудь мужчина согласится завтра доставить тебя домой.

Старуха сплюнула в пыль и заявила:

— Нога моя никогда в жизни не ступит на землю, по которой ходят люди кель-базган. Я и так с большой опаской решилась на такой далекий путь.

Мариата глубоко вздохнула. Вот наказание! Не бросать же эту женщину здесь, ведь она пришла издалека специально за ней, к тому же ранена.

— Тогда пойдем к нашим харатинам. Они позаботятся о тебе.

— Какая деликатность. — Рахма, дочь Джумы, улыбнулась и потрепала Мариату по руке. — Ты так похожа на свою бабушку.

Харатины, работающие на грядках, принадлежащих вождю племени и его родичам, выстроили в долине поселок из маленьких круглых хижин, слепленных из речного камыша, камней и грязи. Они жили здесь круглый год, в то время как остальное племя вело свой обычный кочевой образ жизни, странствуя по старинным маршрутам Сахары от одного оазиса к другому и возвращаясь ко времени сбора урожая, на выращивание которого они выделяли средства и забирали его, оставляя харатинам пятую часть, причитающуюся им за работу. Харатины привыкли к частым визитам надсмотрщиков Муссы, сына Ибы, проверяющих, как идут дела с заготовкой пищи на зиму, но когда в поселке появились две никем не сопровождаемые женщины кочевого племени, даже дети бросили свои игры и, разинув рты, провожали их взглядами. Несколько старух кружком стояли вокруг большой ступы и толкли зерно. Их черная кожа посерела от летающей по воздуху муки. При каждом ударе на руках содрогались дряблые мышцы. Увидев Мариату с Рахмой, они так и застыли с поднятыми пестиками. Две женщины помоложе, ткущие ковер на высоком вертикальном станке, уставились на пришелиц сквозь сетку натянутых нитей. Их серьезные темные лица были словно располосованы на кусочки блестящими шерстяными паутинками. Даже старики бросили плести корзины и повернули к ним головы, но никто не сказал ни слова.

Наконец один мужчина медленно встал, высоко поднял голову, настороженно взглянул на них и вышел навстречу. На нем был рваный заплатанный халат. Несмотря на властное лицо, он не очень-то был похож на вождя. Мужчина поприветствовал их, как полагалось по обычаю, и замолчал, ожидая, что скажут гостьи.

Мариата объяснила, что Рахме нужен знахарь, а еще ее следует накормить и напоить.

— Сейчас мне нечем отблагодарить вас, но я приду после и принесу для вас что-нибудь, немного серебра…

— Что нам толку в твоем серебре? — рассмеялся старейшина. — Лучше упроси своего аменокаля, чтобы он хоть немного облегчил наше бремя. Это будет лучшая награда, которую ты можешь нам предложить.

— Не думаю, что аменокаль понимает, что значит «облегчить бремя», — сказала Рахма.

Лицо старейшины изобразило удивление, но он промолчал.

— Мое положение не таково, чтобы я могла вступаться за вас перед аменокалем, — кротко произнесла Мариата. — Но я могу принести вам риса и чаю.

— Спасибо, это было бы очень кстати. — Старик положил ладонь на грудь и поклонился.

Мариата повернулась к Рахме.

— Я приду навестить тебя завтра.

— Да, обязательно. Мы должны торопиться.

— Я не собираюсь идти с тобой.

— А я думаю, пойдешь. Посмотри вокруг. Как ты можешь мириться с тем, что здесь происходит?

— Что ты имеешь в виду? — смутившись, спросила Мариата.

«Деревня как деревня, — подумала она. — Такая же убогая и нищая, как и все поселения харатинов».

— Открой глаза, посмотри внимательно. Неужели ты не видишь, что они голодают?

Мариата послушно огляделась вокруг, впервые в жизни обращая внимание на то, чего прежде просто не замечала. Исхудалые лица детей с раздутыми животами, их огромные глаза, руки и ноги тонкие как палки. У взрослых такой изнуренный вид, словно с утра до вечера они трудятся до изнеможения и одной ногой стоят в могиле. Яркие пятна на их одеждах только подчеркивали тусклые глаза, впалые щеки, лица, на которых застыло выражение тихого отчаяния.

— Люди Муссы заберут себе даже это. — Рахма протянула руку, показывая на ковер, что ткали женщины. — Харатинам дают только шерсть и узор. Ковер будет продан с большой выгодой, а те, кто его соткал, ничего не получат.

Она подошла к старухам, сказала что-то на их родном языке, и те залопотали в ответ. Рахма жестом позвала Мариату поближе.

— Видишь? Им оставляют только испорченное зерно, из которого они толкут муку. Эти колосья люди подобрали в отбросах. Тут гораздо меньше, чем пятая часть, как должно быть по договору. Посмотри на детей…

Между лачуг прямо в грязи на корточках сидели двое малышей с относительно светлой кожей, едва научившихся ходить. Ребятишки постарше усталыми взорами смотрели на них, прислонившись спинами к стенке хижины.

Мариата кивнула.

Рахма щелкнула языком и спросила:

— Разве эти две крошки похожи на детей харатинов? Думаю, нет. У них слишком светлая кожа. Полагаю, что тут разбросал свое семя юный Росси. Эти женщины мне сказали, что первый ребенок был зачат силой, а вторая девушка хорошо усвоила урок первой и уступила добровольно.


По дороге к стоянке Мариата еще раз прошла мимо Наимы, которая пасла коз, принадлежащих племени, и в первый раз обратила внимание на то, что их, оказывается, много. Черные и коричневые, пестрые и пегие, белые и рыжеватые, они бродили меж растущих в долине деревьев, выщипывая все съедобное до последнего листика. Потом Мариате попалось стадо овец, кормящихся в окрестностях стоянки. У взрослых были спутаны передние ноги, а ягнята бегали на свободе. Ведь далеко от маток они не уйдут. На вид животные были сытые и бодрые, их оказалось так много, что и не сосчитать. Потом появились шатры, а рядом с ними прекрасные верблюды, крепкие и сильные маграбийские, покрытые длинным волосом берабские, низенькие серые адрарские и, наконец, мехари, очень дорогие белые животные из Тибести, горной местности на территории Чада. Мехари считались большой роскошью, дорогой игрушкой для богатых юношей. Они редко использовались для того, для чего, собственно, и были выведены. Их хозяева могли с большой скоростью перемещаться по бескрайней пустыне, совершать внезапные набеги на другие племена и нападать на караваны. На мехари устраивались скачки, и победитель получал награду. Мариата знала, что два из этих огромных и весьма норовистых белых верблюдов с надменно посаженными головами принадлежат Росси.