Несмотря на отчаянное положение, Мариата громко рассмеялась.

— Здравствуй, маленький! Так ты, значит, решил напомнить мне о себе, да?

Получив заряд свежей энергии, Мариата полезла в сумку с бахромой, висящую за спиной, достала подаренный Таной нож, поточила его об оселок, пока лезвие не стало острым, как серп месяца, и принялась свежевать мертвого верблюда. Кровь она слила в один из бурдюков и разделала тушу. Сначала содрала с животного кожу, срезала остатки жира в горбе, длинные полоски мяса с боков и лопаток положила в сторонке сушиться на солнце. Скоро от бедняги Кактуса остались только кости, копыта и большая печальная голова. Многие осудили бы ее за то, что она не тронула черепа с питательным мозгом и глазами, наполненными влагой, но Мариату охватила сентиментальность, непривычная для нее самой. Ей казалось, что она сделает дурно, если осквернит голову друга, тем более такого, который тяжким трудом спас ей жизнь. Поэтому женщина неловко потрепала верблюжью макушку, разгладила песок рядом с ней и ножом написала слова молитвы: «Да упокоится дух твой у прохладных озер и тучных пастбищ, душа твоя в прохладной тени. Мариата, дочь Йеммы, благодарит тебя. Дитя Амастана, сына Муссы, благодарит тебя». Ни единый порыв ветра не потревожил эти простые символы тифинага.

Используя жесткие волосы с хвоста верблюда в качестве трута, а высохшие остатки его помета как топливо, она развела костерок с едким дымом, поджарила на огне и съела сердце животного и печенку. Мариата так долго жила впроголодь, что теперь ей пришлось потратить много времени на еду. Она буквально заставляла себя проглатывать пищу. Это ощущение было странным, но женщина понимала, что чем больше она съест, тем лучше подготовится к дальнейшему путешествию. Ее попону унес ветер, и эту ночь она провела, укрывшись окровавленной верблюжьей шкурой. Мариата сама удивлялась собственной практичности. Прежде она не замечала за собой подобных качеств, но ведь ей впервые в жизни приходилось полагаться только на себя.

Еще два дня Мариата пробыла возле останков бедного Кактуса, готовила и ела мясо, которое еще не испортилось, пила кровь, пока та не свернулась. Травы, которые Тана положила в свадебную сумку, помогали ей есть, когда Мариате казалось, что она больше не в силах проглотить ни кусочка, ее тошнило или возникали проблемы с желудком. Такого количества мяса женщина еще не поглощала зараз. Когда на третий день солнце село, она собрала вяленое мясо в мешок, изготовленный из верблюжьего желудка, и закрепила его на спине с помощью ремешков, нарезанных из шкуры. Он оказался тяжел и неудобен, но от него зависело, жить ей или погибнуть.

«Теперь у меня свой горб, прямо как у Кактуса», — усмехнувшись, бодро сказала себе Мариата и навесила бурдюки спереди.

Едва волоча ноги, ориентируясь по звездам, она двинулась на юго-восток. Теперь женщина ступала по ровному плотному песку, покрытому полосками мелкой ряби, оставленной ветром. Этот прихотливый узор, столь изящный в своей правильности и совершенстве, отвлекал ее мысли и успокаивал взгляд. Она огорчилась, когда пески снова начали подниматься. Ей пришлось брести по щиколотку в этих мягких волнах, но скоро дюны кончились, почва выровнялась. Мариата оказалась в местности, до самого горизонта бурой, как верблюжья шерсть, усеянной темными камнями величиной с детский кулачок. Присев отдохнуть, она взяла один такой и взвесила в руке. Он оказался гораздо тяжелей, чем обыкновенный камень. Мариата с любопытством стала разглядывать его. Камень был покрыт бурыми крапинками и прожилками, разъеден крохотными оспинами так, словно побывал в огне. Он скорее походил на кусок металла, чем на обломок скалы. Мариата вдруг вспомнила, как Амастан рассказывал ей про гром-камни, которые падают с неба. Они сидели тогда на одной из сторожевых скал, охраняющих территорию племени со стороны пустыни Тамесны, и смотрели, как падают звезды, оставляя за собой яркий серебристый след.

— Я бывал в тех местах, где такие звезды валятся на землю сотнями, — сообщил он ей, и Мариата скорчила рожицу, красноречиво говорящую о том, что она не верит.

— Еще одна твоя нелепая выдумка! — поддразнила его девушка, хотя любила слушать этот голос, а уж о чем он рассказывает — дело десятое.

— Иншалла, тебе не придется побывать в тех местах. Многие пытались пересечь эту равнину, но всех поглотил разбрасывающий караваны, губительный Аль Джумсджаб, мрачное дыхание эрга. От них остались только кости, выбеленные солнцем, а души скитаются по пустыне вместе с воинством Кель-Асуфа и железными сердцами, падающими с неба.

Раньше она думала, что его рассказ — поэтическая фантазия, но теперь вспомнила, как в другой раз Амастан спросил, не думает ли Мариата, что звезды в небе — это души умерших. Она отбросила камень, встала и быстрым шагом пошла по полю, усеянному гром-камнями, на каждом шагу вздрагивая от страха.

На следующий день, преодолевая крутой подъем на вершину дюны, Мариата оступилась, упала, покатилась вниз и, тяжело дыша, осталась лежать там. Левая рука горела, было очень больно. Она внимательно оглядела это место. Прямо посередине ладони, как раз там, где ее пересекала длинная прямая линия, засела острая колючка, да так глубоко, что вытащить ее не было возможности, не за что ухватиться. Мариата прищурилась и сдавила мякоть ладони вокруг занозы — не помогло. Она попыталась выковырять колючку лезвием ножичка, но та вошла еще глубже. Будь Мариата в состоянии, она заплакала бы от боли и беспомощности, но в ее глазах не осталось ни слезинки. Теперь бедняжка ощущала только горячую боль в ладони.

Еще через день рука распухла, вокруг ранки образовались красные вздутия, похожие на подушечки. Каждый шаг отдавался болью в ладони, рука стала такой тяжелой, будто в ней лежал гром-камень. Скоро Мариата уже не чувствовала ничего, кроме раны, в которой словно появилось еще одно пульсирующее и кровоточащее сердце. Сама она казалась себе сотканной из прозрачного бездымного пламени, которому некий джинн придал человеческий облик, всегда готовый взлететь в небеса, если заклятие злого духа утратит силу. Когда вдали показался оазис, Мариата уже почти утратила рассудок и была уверена в том, что это мираж, посланный джинном ей в насмешку. Ведь еще только начинало светать. Но с каждым шагом мираж становился отчетливей, и после бесконечных красновато-бурых пейзажей на зеленые листья пальм больно было смотреть. В пруду, как в зеркале, отражалось небо, водная поверхность была так спокойна, что казалась стеклянной. С совершенной, чуть ли не галлюцинаторной ясностью, с неземным блаженством, подобным тому, что она испытывала в объятиях Амастана, Мариата смотрела, как ее пылающая рука погружается в воду, как жидкая прохлада смыкается вокруг нее по самое запястье. Видение и реальность слились в один бесконечно долгий экстатический полуобморок. Она пришла в себя только тогда, когда начала пить. Блаженство кончилось, осталась одна жгучая боль. Горло пересохло и сузилось, глотать было невозможно, Мариата задыхалась, хрипела, вода шла обратно. Наконец ей удалось проглотить немножко. Как существо, которому жить осталось недолго, она сбросила с плеч узлы, заползла в тень меж корней дерева и заснула в прохладной темноте.

Ее разбудили громкие голоса. Она испуганно села в своем убежище. На берегу водоема, расставив ноги и вытянув шеи, три верблюда пили воду. Поодаль, с другой стороны, трое мужчин наполняли бурдюки свежей водой. Похоже, они ее не заметили.

Темная пыльная одежда хорошо маскировала беглянку в тени древесной кроны. Она хотела было позвать их, попросить помощи, но победил инстинкт осторожности. Мариата прижалась к стволу пальмы, затаилась, внимательно наблюдала и ждала. Вот двое из них уселись под пальмами на землю, в то время как третий нетерпеливо расхаживал вокруг, пытаясь заставить их ехать дальше, но, кажется, без особого успеха. Потом он тоже сел, прислонился спиной к дереву и, похоже, заснул. Мариата все еще не осмеливалась пошевелиться.

Опустилась ночь, мужчины развели костер и стали готовить еду и чай. Над застывшей поверхностью водоема потянулись запахи и достигли ноздрей Мариаты. Ее желудок болезненно сжался и заурчал. Она достала из мешочка кусок верблюжьего мяса и впилась в него зубами, не переставая мечтать о глотке горячего чаю с сахаром. Неровный свет костра освещал фигуры мужчин. Мариата увидела, что у двоих лица закрыты, причем так, как это принято в Хоггаре, и осмелилась подобраться поближе. Стараясь как можно тише ступать по упавшим веткам с бурыми листьями, хрустящими под ногами, она нашла удобное место, где ее трудно было заметить, присела на корточки и стала слушать.

Человек в небрежно повязанной чалме был чем-то очень недоволен. Он сидел как на иголках. Видно было, что невозмутимость спутников выводит его из себя.

— Не понимаю, почему мы сидим на месте, — в который раз повторил он. — В конце концов, я вам плачу, вы должны меня слушаться!

Тот из двоих с закрытыми лицами, кто был повыше, бросил на него спокойный взгляд и заявил:

— Верблюды устали, да и мы тоже.

Сердце Мариаты сжалось. Она узнала голос брата Азаза.

— Ваша сестра может быть где-нибудь дальше. Вдруг она срезала путь!

Азаз вздохнул и пояснил:

— Такое невозможно. Эта дорога самая короткая. Всякий знает, что в этой части пустыни долина с оазисами — единственный безопасный путь. Собьешься — и скоро тебе крышка.

Мясник Мбарек Аит Али — а это был он — воздел руки к небу, словно искал защиты от злых сил.

— Аллах, только не это! Я потеряю такой сочный персик!

Второй человек с закрытым лицом поднялся, зачерпнул ногой песок и швырнул его в костер. Видно было, что он подавлял в себе ярость.

— Ну да, теперь ищи ветра в поле!

Мариата услышала этот ломающийся голос юноши, который вот-вот станет мужчиной. Конечно, это ее младший брат Байе.

— Наверное, буря замела ее следы или она знает заклинание, убирающее их, — сказал мясник.

— Сестра не колдунья. Нечего повторять глупости, которые болтает моя мачеха.

— Тогда где же она? Растворилась в воздухе, улетела? Никто ее не видел с тех самых пор, когда с ней был этот старик-торговец.

— Они могли разделиться и пойти разными дорогами.

— Или двигались быстрее нас, — стоял на своем мясник. — Так или иначе, я намерен найти ее, причем любой ценой. Мне нельзя без нее возвращаться. Я же стану посмешищем всего города. Говорю же вам, понадобится еще пара дней. Мы должны двигаться дальше в пустыню.

Братья обменялись взглядами, но ничего не сказали. Наконец Байе щелкнул языком.

— Сестра всегда была избалованной неженкой. Она не привыкла ходить по пустыням. Скорее всего, Мариата давно вернулась в Имтегрен, кушает там кускус и посмеивается в кулачок. Так что лучше нам бросить это гиблое дело и двигать обратно.

— Мы зашли дальше, чем собирались, и ты нам за это не заплатил. Да и вообще не выйдет ничего хорошего, если мы попадем в лапы алжирских военных, — добавил Азаз.

— Я-то думал, что вам, кочевникам, на границы наплевать! — фыркнул мясник.

— А зачем же самим подставлять шею? — спокойно ответил Азаз.

Мясник сжал кулак и с силой ударил им в ладонь.

— Эх, была не была! Плачу еще сотню дирхемов. Может, у вас прибавится смелости.

— Дело не в деньгах. Идти дальше нельзя, кончаются припасы, — покачал головой Азаз.

Мариата хорошо знала эту интонацию. Еще трехлетним мальчишкой Азаз был очень упрям. Когда взрослые пытались заставить его надеть на себя хоть что-нибудь, вопли малыша были слышны далеко за пределами стоянки.

Он твердо посмотрел в глаза мяснику.

Тот не выдержал, отвел взгляд и проворчал:

— А я-то думал, что вы хотите спасти сестру. Ведь она может погибнуть.

Азаз, уже не церемонясь, повернулся к нему спиной и сказал так тихо, что услышала его только Мариата:

— В мире есть вещи и похуже, чем смерть в пустыне. Ночью, когда они уснули, она потихоньку подкралась к одной из их тассуфр,[75] пошарила в ней и нашла кожаный мешок с финиками. Они показались ей удивительно сладкими и вкусными, от наслаждения даже челюсти поначалу сводило. Мариата не удержалась и съела все, косточки складывая в подол, чтобы потом спрятать их где-нибудь между корней. У нее мелькнула мысль, не украсть ли верблюда, но она вспомнила, что братья — опытные следопыты. Они скоро найдут сестру, как бы ни сочувствовали ей. Мясник им заплатил, они связаны долгом, обязательно его отработают, да и отца не станут позорить, против его воли не пойдут. Бычья физиономия ее жениха и его вздорный характер самодура лишь укрепили ее решимость. Она дождется, когда они уйдут. Лучше погибнуть, чем попасть в жены к мяснику.

На следующее утро Мариата проснулась, едва на горизонте забрезжил свет. Серовато-голубой тон сменился темно-оранжевым, который постепенно светлел, заливая ночное небо. Звезды гасли одна за другой.