Потом настал день, когда, продолжая двигаться вперед, она ощутила под платьем струю влаги. Сначала Мариата подумала, что это моча, хотя в последние несколько недель она почти не ходила по малой нужде. Потом вдруг живот пронизала столь резкая боль, что Мариата раскрыла рот и согнулась пополам. Через минуту боль утихла, но прошло немного времени, и нахлынула новая, а потом еще и еще.


Мариата родила в холмах Адрар-Ахнет. К родам она отнеслась как к обычному делу, не паниковала. Да и к чему? Все равно рядом не было ни души, никто не мог ей помочь. Она разделась и нараспев произнесла нужные слова, которые должны отпугнуть всех джиннов от самых уязвимых ее мест. В песчаном углублении между двумя красноватыми крошащимися утесами, совершенно одна, если не считать терпеливой верблюдицы, открытая пылающему глазу солнца, Мариата присела на корточки и стала тужиться, потея и не забывая молиться. Когда над горой Тиннирет взошла луна, ребенок наконец-то выскользнул из нее и явился на свет под перекличку шакалов, вышедших на ночную охоту.

Дрожа от слабости, Мариата завязала узлом и перерезала пуповину, длинную и толстую, как змея. Она видела, как это делают женщины ее племени. Роженица повесила ее на куст, чтобы высушить. Послед, запах которого мог привлечь шакалов, она закопала в землю, оставив маленький кусочек, который съела, чтобы часть ребенка всегда оставалась в ней и мать могла бы драться за его душу с полчищами Кель-Асуфа.

Ребенок оказался здоровый, крепкий и спокойный. Он лежал на песке и извивался как червяк, словно ему уже сейчас хотелось встать на ножки и побежать. Мариата провела рукой по крошечному пухлому личику, прижала и слегка прикрыла веки, погладила густые черные волосы, которые уже подсыхали, обдуваемые прохладным ночным ветерком. Она омыла дитя песком и положила в мягкую кожаную сумку, которую ей сшила инеден, женщина-кузнец. Рядом Мариата вонзила в землю нож, чтобы отпугивать злых духов. Пока ребенка не станет защищать от джиннов собственное имя, полученное в ходе ритуала, который проводится на шестой день после рождения, злые духи представляют для него серьезную угрозу. Затем она очистилась сама, стараясь делать это как можно лучше, закидала свежим песком место, где рожала, только потом надела изорванное платье, легла и свернулась клубком вокруг нового живого существа, которое создали они с Амастаном.

Ел ребенок быстро и легко и, по-своему решая задачу выживания, ни разу не пожаловался, словно понимал, что они попали в весьма непростую ситуацию, и не хотел привлекать к себе внимание дурного глаза. Следующие два дня Мариата отдыхала и набиралась сил. Она не могла наглядеться на своего ребеночка. Гугукала с ним, пела ему не только детские песенки, которые помнила еще с малолетства, когда жила в Хоггаре, но и печальные, даже военные. Когда ребенок впервые открыл глаза, они оказались темными, как ночь. Мариата на секунду даже испугалась, хотя не знала, самого ли малыша или за него.

На третий день, в самую знойную пору, Мариата подошла к бурдюку, подвешенному на ветке куста, где сушилась и пуповина. Она хотела набрать воды и спугнула какое-то существо, которое вдруг раздробилось на сотни белых прозрачных кусочков, порхнувших в ослепительно-синее небо. Несколько секунд женщина смотрела, ничего не понимая, а потом до нее дошло, и она улыбнулась. Это были бабочки, маленькие и хрупкие, с бледными полупрозрачными крылышками, сквозь которые виднелось солнце.

— Если вы можете жить в таких местах, то и мы не пропадем, — прошептала она.

Вечером шестого дня Мариата встала и торжественным шагом трижды обошла вокруг ребенка и верблюдицы. Ближе этих двух существ у нее теперь никого не осталось. Не было и барашка для свершения обряда, да и инедена, который принес бы его в жертву, поэтому Мариата попросила Такамат, чтоб та позволила взять немного крови из своей шеи. Она проделала все очень осторожно, и надрез получился совсем неглубокий. Потом мать со своего пальца дала ребенку попробовать крови, но он все отворачивал личико, молотил руками воздух. Видно, ее солоноватый запах ему не понравился. Мариата вздохнула и все-таки заставила малыша принять немного в себя. Это было необходимо, чтобы Кель-Асуф не проник в него через рот. Потом мать тоненькой веточкой нарисовала в уголках его глаз и на лбу узор в виде гусиных лапок, чтобы зрение было острым, а ум крепким. Когда кровь подсохла, она перевернула ребенка и проделала то же самое на его спине и ногах, чтобы дать ему силу и защиту. На животе крохи мать написала имя и шесть раз вслух объявила его всему миру, чтобы все знали этого человека, племя и родословную, по материнской линии восходящую к Тин-Хинан. Потом она сняла амулет, достала из него маленький свиточек и старательно, высунув от усердия язык, крохотными аккуратными буковками вписала прозвание нового человека рядом с именами тех двоих, кто его породил.

Мариата сорвала с ветки высушенную пуповину, положила на скалу, сосредоточенно отбила, пока та не стала плоской, разрезала вдоль на три тонкие полоски и заплела так красиво, что сама Тана похвалила бы ее искусную работу. Она сняла амулет с красивого, унизанного бусами шнурка, на котором тот висел до сих пор, снова связала эту веревочку и повесила обратно себе на шею. Потом продела в амулет плетенку, только что сделанную из пуповины, обмотала ее вокруг ребенка и положила его в сумку. Теперь этот амулет обладал величайшей силой, какую только можно представить. Если уж он не защитит ее дитя от злых сил, то ничто другое и подавно.

На седьмой день она распутала ноги верблюдицы и повела ее по длинному сухому руслу, которое выходило на равнину. Потом они вышли в долину и в самом ее начале наткнулись на колодец Азиб Амеллул. Там Мариата встретила нескольких кочевников, которые приветствовали ее криком: «Исалан? Что нового?» — и восхвалили красоту ребенка. Это были простые добрые люди. Несмотря на то что сами были бедны, они не отпустили Мариату сразу, а настояли на том, чтобы зарезать для нее козу. Целых два дня Такамат делила пастбище с их животными, а с Мариатой они обращались как с королевой, которой случилось их навестить. Женщины у них говорили на странном диалекте языка тамашек. Мариата такого прежде не слышала. Слова они произносили резко и в нос, сильно растягивая гласные. Им было очень любопытно знать, почему она одна и куда направляется.

— Я ездила в пустыню рожать, — объяснила Мариата, и все одобрительно закивали.

Это был старый обычай.

Они просили ее остаться с ними — новорожденные всегда приносят удачу, — но кочевали на север, в Адрар Тисселлилин.

— Нехорошо женщине путешествовать в одиночку, — говорили ей эти люди. — Кругом много солдат и разбойников. Они постоянно шныряют между Таманрассеттом и Ин-Салахом. Если уж тебе надо ехать одной, избегай дорог. Эти люди не признают наших законов и не уважают женщин.

Мариата поблагодарила их, и на следующий день они расстались. Она смотрела им вслед, пока последняя коза не превратилась в маленькую точку, потом повесила ребенка на спину и взяла Такамат за повод. Кочевники вычистили и починили ее платье, насколько это было возможно, на оборванные края нашили новую яркую кайму, дали ей для ребенка чистую свежую пеленку, новое покрывало и старые туфли, которые пришлись ей почти впору. Еще ее снабдили просом и финиками, козьим молоком и сыром. С каждым новым подарком из глаз Мариаты текли слезы. Эти совсем незнакомые люди были так добры к ней. Она не хотела ничего брать, понимая, что у них у самих всего мало, но услышала, что обидит их отказом. Теперь, отправляясь в путь, Мариата чувствовала себя богатой, как и положено принцессе.

Усевшись на спину Такамат, она направила верблюдицу на юго-восток. Через два дня на горизонте замаячили горы Ахаггара, их острые вершины, за которые уже спускалось солнце. Мариата громко рассмеялась. Она добралась до дома вопреки всем препятствиям! Мариата взяла ребенка на руки и повернула его лицом к горам.

— Там твоя родина, моя овечка, ягодка сладенькая.

Всю дорогу она рассказывала малютке легенды Ахаггара, вспомнила про восстание, когда племя кель-тайток поднялось против чужеземных завоевателей, и про легендарную красавицу поэтессу Дассин. Ее руки добивались благороднейшие юноши со всех концов света, а она высокомерно отвергла сватовство одного могущественного вождя только за то, что он, по ее словам, был некрасив. Она говорила о хитрости и коварстве разбойников, совершающих набеги на караваны, о смелости и мужестве воинов. Рассказала про наскальные рисунки в Тухогине и Мертутеке, на которых пляшут изящные газели, и про Гарет Эль Дженун, гору духов.

— Скоро мы окажемся среди своих. Тебя полюбят наши женщины, все будут поздравлять. Ведь ты — единственный в мире ребенок, который пересек великую пустыню.

Но и к концу следующего дня горный массив будто нисколько не приблизился. Они пересекли уэд Тирахарт, и в колодце Ану ин Арабит Мариата набрала воды. Она восхищенно разглядывала следы вокруг него, не только овечьи, козьи и верблюжьи, но и ослов и мулов.

— Если здесь есть ослы, то мы почти дома, — спокойно сообщила она ребенку.

Такамат закинула голову к небу и заревела с каким-то бульканьем, словно одобряла ее слова.

Они пересекли ручьи, бегущие у подножия одинокой горы Ти-н-Аджар. Дальше лежали Абалесса и долина Утул. Над ней поднимались склоны холмов, где обитал ее народ. Дорога шла в гору, всюду вздымались к небу величественные скалы, в течение дня поразительно меняющие цвет. Бледные, охристо-песчаные в полдень, они окрасились ярко-коричневыми и пламенно-алыми тонами, когда за спиной молодой матери уже садилось солнце. С удивленным восторгом Мариата гладила их поверхность, и сердце ее переполнялось радостью. Ей казалось, что эти скалы обладают удивительной мощью, ту же силу она чувствовала в себе.

На следующий день, на рассвете, с юга надвинулась мрачная туча, и Мариата не сдержала стона. Они находились в прекрасном, хоть и небольшом укрытии, способном защитить их от свирепой песчаной бури. Но лучше поспешить. Женщина заставила Такамат опуститься на колени, поплотней закутала ребенка и устроилась в седле. Несмотря на приближающуюся бурю, она смеялась. После нескольких месяцев, когда Мариата чувствовала себя беременной овцой, ей приятно было снова ощущать легкость и подвижность во всем теле. Они двинулись вперед, но скоро ураганный ветер остановил их. Песчаные струи хлестали так сильно, что Мариата, даже закутанная в покрывало, чувствовала, как на зубах скрипит песок. Ветер все усиливался, песок бил все больнее. Наконец ей стало ясно, что идти дальше нет никакого смысла, нужно как можно скорее искать убежище и укрыться, пока буря не кончится. Сквозь жалящие волны песка Мариата разглядела неподалеку какой-то холмик, а сбоку что-то похожее на пещеру. Она подстегнула Такамат, и они быстро подъехали к этому месту. Женщина похлопала верблюдицу по голове, и та послушно легла. Мариата на четвереньках вскарабкалась по осыпающемуся склону. Действительно пещера, слава богу! Она сунула ребенка в отверстие и вернулась вниз, чтобы спутать верблюдицу. Песок больно жалил ее открытые руки и лицо. Но Такамат уже устроилась сама, подставив зад ветру.

Вернувшись в пещеру, Мариата взяла ребенка на руки, достала тяжелую, полную молока грудь и подставила сосок ищущему ротику. До сих пор ей очень везло, словно сама Тин-Хинан помогала им. Снаружи завывала и бесновалась буря, похожая на сотню голодных джиннов, но внутри было хорошо и тихо, ничто им не угрожало. Из сумки Таны Мариата достала свечу и зажгла ее. Конец второй она расплавила на пламени первой, прилепила к камню и тоже зажгла. Два крохотных огонька осветили их убежище, и женщина увидела, что это вовсе не пещера, а нечто совсем иное. Пораженная, Мариата оглядывалась вокруг. Она находилась в каменной полости, созданной, в этом не было никакого сомнения, руками человека. Озноб побежал по ее спине. Ведь это могильник, точнее, его переднее помещение, поскольку в глубине просматривалось нечто вроде дверного проема, ведущего дальше. Как только Мариата это поняла, ей захотелось выскочить наружу, пусть даже в пасть свирепой песчаной бури. Но мысль о ребенке удержала ее. Он вдруг негромко вскрикнул и протянул вверх ручонки, словно хватал в воздухе что-то невидимое. Мариата сразу поняла, что в могильник проникли джинны. Скорее всего, они с самого начала сидели здесь, поджидая неосторожных путников.

— Прочь! Прочь! Не подходите! — закричала она, но голос ее потонул в завываниях бури.

Тогда Мариата запалила остатки трав, которыми ее снабдила Тана, смешала пепел с каплями крови из своего пальца, изготовила густую жидкость и написала ею заклинание, сначала на стенке помещения, потом на пергаменте амулета, сплетя строки так, чтобы знак, которым заканчивалось каждое имя, начинал новую строку. Удовлетворенная, она положила пергамент обратно в потайное отделение и повесила амулет на шею ребенка.