Даниэла Стил - Дорога судьбы

В этот раз она ждала его на вокзале в Атланте. Поезд опоздал на целых четыре часа, однако это нисколько не охладило ее пыл. С радостным криком Камилла бросилась к Иеремии и, заливаясь веселым смехом, осыпала его поцелуями. На ней была подбитая горностаем накидка из темно-зеленого бархата и такой же капор, руки прятались в горностаевой муфте. Под накидкой скрывалось платье из зеленой тафты, которое Камилла надела специально для встречи жениха. По пути к дому Бошанов Иеремия едва удерживался, чтобы не стиснуть ее в объятиях. Там его ждала вся семья. Он выпил с ними шампанского, а потом поехал в гостиницу, где ему предстояло провести предшествовавшие свадьбе две недели.

Эти две недели превратились в непрерывную головокружительную череду балов, обедов, ленчей и прочих празднеств и развлечений. За день до свадьбы в доме Бошанов устроили большой обед для ближайших подруг Камиллы. Теплые поздравления и трогательные сцены прощания следовали одна за другой, и Иеремии пришло в голову, что он ни разу не видел столько милых девушек, собравшихся в одном зале. Впрочем, его невеста красотой превосходила всех остальных. Она без устали кружилась с ним в танце. Камилла могла танцевать с вечера и до рассвета, не ощущая усталости; на следующий день она была живой и веселой, как ни в чем не бывало.

Однажды Иеремия со смехом заметил будущему тестю:

– Я начинаю беспокоиться, что мне просто не поспеть за ней. Я уже позабыл, что такое молодость.

– С ней вы всегда будете молоды, Терстон.

– Надеюсь... – Иеремия в жизни не был так счастлив и с нетерпением ждал, когда они с Камиллой отправятся в Нью-Йорк, а потом возвратятся в Сан-Франциско.

Там он покажет Камилле построенный для нее дом. Иеремия рассчитывал, что в его отсутствие строительство закончится, и если потом и придется кое-что доделать, не беда. Дом уже сейчас производил великолепное впечатление. Приехав в Атланту, Терстон рассказал обо всем Орвилю, и отец Камиллы остался доволен тем, что сделал для нее жених. Иеремия собирался преподнести новый щедрый дар его дочери, которая и так уже получила немало дорогих подарков, вызывавших неизменное восхищение и у нее, и у миссис Бошан...

«Он настоящий джентльмен... Он так добр...»

Элизабет выражала восторг сдержанно, в соответствии с традициями старого Юга, но ее дочь предпочитала открыто заявлять, как ей понравились необыкновенные подарки Иеремии, и хвастать ими перед подружками.

«Двенадцать каратов!» – без конца повторяла она, показывая им сначала кольцо с бриллиантом, а потом жемчужное колье в восточном стиле – настоящий шедевр ювелирного искусства, сделанный из жемчужин диаметром двадцать восемь миллиметров.

– Должно быть, оно обошлось ему в целое состояние, – сказала однажды Камилла.

Мать тут же сделала ей замечание, но отца это только развеселило, а Иеремия предпочел промолчать. Он понемногу привыкал к манерам Бошанов, понимая, что в душе Камилла не похожа на отца.

Венчание состоялось за день до Рождества, в шесть часов вечера, в соборе Святого Люка на углу улиц Норт-Прайор и Хьюстон. Венчал их преподобный Чарльз Беквит, двоюродный брат епископа. Иеремия и Камилла обменялись обетами в присутствии сотен знакомых Бошанов. Еще несколько сот человек получили приглашение на торжественный прием, устроенный в гостинице, где остановился Иеремия. Поэтому Терстону не составило труда через некоторое время незаметно уйти с собственной свадьбы и привести Камиллу в номер, в котором уже находились ее вещи. Здесь им предстояло провести ночь.

На следующий день их ждали к ленчу родители невесты, а вечером они должны были сесть на нью-йоркский поезд. Добравшись наконец до номера Терстона, и Камилла, и Иеремия едва держались на ногах. Обоим этот день показался длиннее двух развеселых предыдущих недель. Боже, сколько развлечений! А во время ленча они даже Рождество успели отпраздновать – правда, немного раньше срока. Никогда еще Иеремия так не веселился...

Теперь он смотрел на свою миниатюрную невесту, в изнеможении лежавшую на обитой розовой тканью кушетке в роскошном подвенечном платье из кружевной ткани цвета слоновой кости. Окинув Камиллу взглядом, Терстон в который раз подумал, как много она для него значит. Он ждал ее полжизни, но нисколько не жалел об этом. Она стоила этого ожидания, стоила всех потрясений, которые ему пришлось испытать раньше, всех разочарований, долгих лет одиночества... В конце концов, ради нее стоило причинить боль Мэри-Эллен. Ничто на свете не заставило бы его отказаться от женитьбы на Камилле. Он обожал Камиллу и не сомневался, что она будет прекрасной женой: утонченной, кокетливой, но пламенной и страстной. Однако сейчас обессилевшей Камилле, в подвенечном платье лежавшей на кушетке, было не до страсти. На ее лице читалась безмерная усталость. Позади остались две недели бесконечных празднеств, и Иеремия начинал беспокоиться, как бы его возлюбленная не заболела от перенапряжения. Однако больной Камилла не выглядела. Она скорее напоминала набегавшегося до изнеможения ребенка.

– Как ты себя чувствуешь, любимая? – Терстон опустился возле нее на колени, взял ее за руку и поцеловал в ладонь, заставив Камиллу улыбнуться.

– Я так устала, что не могу пошевелить пальцем.

– Неудивительно. Может, позвать служанку?

Их взгляды встретились, и ему понравилось выражение ее глаз. В последние дни Камилла часто говорила много лишнего, обсуждая дорогое платье, купленное отцом на свадьбу, или огромный бриллиант, который подарил ей Иеремия в день помолвки. Однако сейчас, посмотрев ей в глаза, Терстон почувствовал, что его душа наполняется радостью: взгляд девушки говорил о любви, радости и доверии. Она уделяла чрезмерное внимание деньгам только потому, что так ее воспитал отец. Но Иеремия понимал: стоит Камилле провести какое-то время в долине Напа, как она привыкнет к простым удовольствиям – гроздям из собственного виноградника, посаженным Ханной цветам. И даже если дом в Сан-Франциско покажется ей настоящим дворцом, главным в нем будет не роскошь, а то, что он выстроен в честь безмерной любви к ней. Дом станет памятником их любви. Иеремия собирался сказать об этом сразу, как только она его увидит. Впервые в жизни Терстон почувствовал себя полностью удовлетворенным, и теперь при взгляде на изящную, миниатюрную невесту в подвенечном платье ему казалось, что его сердце вот-вот разорвется от невиданного счастья.

– Ну, миссис Терстон... Как вам нравится это имя? – Иеремия поцеловал запястье Камиллы.

Что-то дрогнуло у девушки внутри, заставив ее сладострастно улыбнуться. Камилла не могла пошевелиться, но все же ей хотелось, чтобы он находился поблизости. Она никогда не уставала от его близости: один только взгляд на Иеремию заставлял ее изнывать от желания. Камилла и не подозревала, что способна на такое. А ведь Иеремия Терстон уже не молод... Она была тайно уверена, что выйдет замуж за какого-нибудь ужасно элегантного молодого человека – может быть, за француза из Нового Орлеана или за кого-нибудь из тех парижских графов, с которыми ее обещал познакомить отец... В крайнем случае за богатого нью-йоркского банкира с дымчатыми глазами... Но Иеремия оказался гораздо красивее всех тех, о ком она втайне мечтала. В нем чувствовалась суровая мужественность, которая всегда нравилась ей, но сейчас вызывала легкий страх. Камиллу ужасно тянуло к Иеремии. Что бы там ни говорила кузина, она не могла поверить, будто он собирался сделать с ней что-то отвратительное. В его глазах светилось то же чувство, с которым он смотрел на нее в первый день их знакомства. Камилле захотелось раздразнить его, заставить вспыхнуть от страсти, и она сделала то же, что тогда: поцеловала его в шею, потом в ухо и наконец в губы. Иеремия потянулся к ней. Не говоря ни слова, он начал расстегивать пуговицы на рукавах ее платья, обнажил молочно-белые руки и осыпал их поцелуями. Вслед за этим, сняв подаренное им тяжелое жемчужное ожерелье, Иеремия принялся за бесчисленные крохотные атласные пуговки, усыпавшие перед платья. Его взору открылась изящная ложбинка между грудями, прикрытая великолепной нижней рубашкой из тонкого атласа. А вот и кружевной корсет... похоже, он хорошо разбирался в женском белье. Вскоре ничто не мешало ему любоваться прекрасным юным телом. Камилла предстала перед ним во всей красе, нисколько не стесняясь своей наготы. На ней оставались лишь шелковые чулки кремового цвета. Иеремия снял их один за другим, а потом быстро сбросил с себя одежду, благодаря небо за то, что Камилла не испытывает ни малейшего признака застенчивости. Откровенность и смелость этой девушки восхищали его. Прикосновения губ и рук Иеремии доставляли ей такое наслаждение, о котором она и грезить не смела... «Кузина ошиблась... ошиблась...» – мельком подумала Камилла, застонав от удовольствия.

Все было так, как она мечтала. И даже тогда, когда Иеремия бережно положил девушку на постель, раздвинул ей ноги, лаская сначала языком, потом пальцами, и наконец вошел в нее со всей силой неудержимого желания, наконец-то вырвавшегося на свободу, она вскрикнула не от боли, а от наслаждения... Он заставил девушку содрогнуться от сладостной муки, о которой та и не мечтала, а она заставила его испытать блаженство столь возвышенное и чистое, что он едва не застонал в ее объятиях, в изнеможении спрятав лицо у нее на груди...

С трудом подняв голову, Иеремия посмотрел на лежавшую рядом Камиллу и с радостью убедился, что она чуть ли не мурлычет от удовольствия. Боль, которой она так боялась, беспокоила ее совсем недолго. Благодаря искусству Иеремии она почти не обратила на нее внимания. Он нежно прошептал ей на ухо:

– Теперь ты моя, Камилла...

Она только улыбнулась в ответ. Теперь она походила на взрослую женщину гораздо больше, чем час назад. На этот раз Камилла сама потянулась к нему и, когда Терстон овладел ею, закричала от наслаждения и неистового желания. Иеремия продолжал обнимать девушку, пока она наконец не насытилась и не уснула в его объятиях. Через несколько часов Камилла проснулась, вновь полная желания. Теперь уже он кричал в ее объятиях, полностью принадлежащий ей, околдованный ее чарами. В ней была такая магическая сила, на которую он не смел надеяться. В то утро любви он вновь и вновь поражался мудрости сделанного им выбора и неслыханному счастью, выпавшему на его долю. Терстону пришлось чуть ли не силой вытащить Камиллу из постели, чтобы не опоздать на ленч к ее родителям. Тем временем она хихикала и пыталась снова соблазнить его, пока наконец с восторгом и удовольствием не добилась своего, едва они сели в поезд. Попрощавшись с родителями, они до самого Нью-Йорка почти не выходили из вагона. Прежде чем Иеремия пришел в себя, они оказались на Центральном вокзале. По дороге в гостиницу «Кембридж», где он обычно останавливался, Терстон чувствовал себя самым счастливым мужчиной на свете. Иногда ему казалось, что он умрет от наслаждения, но это его не слишком заботило. Раз уж ему суждено умереть, он предпочел бы смерть в страстных объятиях Камиллы. Он нашел девушку своей мечты. Наконец-то жизнь его наполнилась смыслом.

Иеремия и Камилла прибыли в Нью-Йорк на второй день после Рождества, и город предстал перед ними в снежной пелене. У Камиллы это вызвало бурный восторг. Выйдя из вагона, она захлопала в ладоши. Ее глаза искрились на морозном воздухе, лицо и руки были укутаны в роскошные соболя – рождественский подарок Иеремии. Сейчас она напоминала русскую княжну. Терстон взял ее за маленькую руку, затянутую в перчатку, чтобы помочь спуститься на перрон, и с удовольствием окинул ее взглядом. Щедрые подарки вызывали у Камиллы восхищение. Она часто думала о том, как ей повезло, и радовалась, что удалось распрощаться с ненавистной Атлантой. Ее муж был ничуть не хуже обещанных отцом князей и герцогов. Она с нетерпением ждала того дня, когда увидит дом в долине Напа, которую считала чем-то куда более роскошным, чем простая плантация. Вскоре они подъехали к гостинице «Кембридж» на Тридцать третьей улице. Портье Уолмсби сбился с ног, пытаясь отогнать журналистов. Иеремия любил эту гостиницу. Ему нравились никем не нарушаемое уединение, удобные «люксы» и забавные истории, которых у Уолмсби было полным-полно. Камилла первой вошла в номер, и вид у нее при этом был такой, словно она уже несколько лет путешествовала с ним по гостиницам. Глядя на нее, он засмеялся, сгреб в охапку и толкнул на кровать.

– Ну и нахалка же ты, Камилла Терстон!

Это имя до сих пор казалось забавным им обоим. Она не стала спорить. А он не стал говорить, что его ошеломило то, как холодно она обошлась с его старым другом портье. Камилла разыгрывала из себя светскую даму, и бедный Уолмсби почувствовал себя бесконечно униженным, когда она не обратила внимания на его протянутую руку.

– Какое бесстыдство! – громко сказала она, проследовав мимо. – Кем он себя считает?

– Моим другом, – тихо прошептал Иеремия.

Однако, оставшись с мужем наедине, она поцеловала его с такой жадностью, что он тут же забыл об Уолмсби. Пока они одевались к обеду, Терстон незаметно улыбался, вспомнив о доме, который он построил для нее в Сан-Франциско. Ему не терпелось показать его Камилле. В Атланте он почти не упоминал о нем, а стоило ей самой начать разговор, как он сразу увиливал, сообщая только, что дом довольно скромный и что ей, возможно, захочется что-нибудь переделать по собственному вкусу.