— Просто роспись, государь.

— Прекрасные мастера!

— Я выбирал для твоего дворца лучших!

— Но ведь это еще не он?

— Случилась заминка с отделкой, и я поставил художников сюда, дабы не скучали. — Борис толкнул дверь в конце коридора, пропустил царя вперед.

Тот с живым интересом осмотрел горницу, обитую темно-синим сукном; потолок, расписанный небом с облаками, отделанные бархатом скамьи и стол. Толкнул резную дверь и вошел в опочивальню, выстеленную персидскими коврами, отделанную сукном и бархатом красных оттенков. Над большой кроватью на узорчатых столбах дрожал балдахин малинового шелка, внутреннюю стену покрывали бордовые изразцы, выдавая наличие топимой снаружи печи.

Иван Васильевич вышел в комнату перед опочивальней и резким движением скинул шубу:

— Давно не видел подобного уюта! Ты молодец, стольник Годунов! И полагаю, тебе давно пора стать стольником с путем. Передай дяде, к столу не выйду, мне здесь зело по душе. Пусть сюда мой ужин принесут.

— Да, государь, — поклонился Борис, вышел в коридор и тут же наткнулся на своего дядю.

— Сколько? — кратко спросил Дмитрий Иванович.

Борис вскинул четыре пальца и показал глазами по сторонам, на соседние двери.

Служащие Постельного приказа прекрасно понимали друг друга без слов. Царскую свиту надлежало разместить, накормить, принять лошадей и обоз разгрузить… Времени мало, работы много — тут не до лишних бесед.

Стольник молча сообщил постельничему, что свободных спален на подворье осталось всего четыре. А уж кого в них поселить, Дмитрий Иванович решит сам из местнического старшинства. Кто приехал с царем, стольнику было неведомо. Остальной свите придется тесниться в людских либо снимать комнаты на постоялых дворах.

Борису же сейчас требовалось вскрыть амбары и погреба, выдать слугам продукты, найти посуду, место для сундуков, разобраться с сеном для лошадей…

Обрушившиеся хлопоты заняли у стольника несколько часов, и только сильно после полуночи Борис Федорович наконец-то смог подняться высоко под кровлю, в свою контору. Каковой теперь, похоже, предстояло стать еще и его покоями.

Молодой царедворец опустился в кресло, тяжело вздохнул, погладил закрытый том расходной книги. В этот миг его глаза закрыли теплые ладошки.

— Не может быть! Мария? — Борис отшвырнул кресло, развернулся и крепко обнял любимую, целуя ее лицо. Девушка смеялась в ответ, подставляя губам подбородок, щеки, лоб. — Наконец-то! Как я по тебе соскучился! Ты одна? Но почему, откуда?

— Я с отцом, — покачала головой девушка. — Государь пожелал узнать, как продвигается строительство. Ближние слуги поехали вместе с ним. Понятно, батюшка среди них. А я с ним. Как я по тебе соскучилась!

Молодые люди снова поцеловались. Но вскоре девушка положила ладони стольнику на грудь:

— Прости, я должна идти. Если, конечно, ты не желаешь, чтобы отец примчался сюда со стражей. — Она снова коснулась губами его губ. — Чем дальше, тем сильнее он беспокоится о моем… благополучии. Увидимся завтра.

Ей хотелось бы поделиться с любимым очень и очень многим. Тем, как много и нудно донимали ее сестры, хвастаясь своей новой знатностью и тяжелыми кошелями в сундуках, как сказывали, что любовь — есть блажь пустая и неразумная. Что думать надобно не о себе, а о детях. Ибо в роду княжеском дети родятся князьями, а в роду худородном — щенятами безродными, и сего никакой любовью будет ужо не поправить. Как сказывали, что она средь родичей знатных замухрышкой окажется, каковой все стыдиться станут. Что стерпится — слюбится, что любовь уходит, а богатство остается…

А еще у нее случилось много новых знакомых: молодых и юных, высоких и низких, смуглых и румяных, и все сплошь — княжичи, княжичи, княжичи… И что иногда ей было очень и очень трудно…

Но какое счастье наконец-то увидеть лицо любимого и прикоснуться к его губам!

Однако отлучаться юной деве куда-то по ночам — есть поступок неуместный. А потому Марии пришлось ограничиться лишь кратким поцелуем и обещанием подарить любимому весь новый день.

Увы, но новый день стал для стольника Годунова даже более хлопотным, нежели предыдущий вечер. Ибо ему потребовалось срочно истребовать из погребов и амбаров все припасы для обширной царской свиты и ее лошадей, отослать на торг людей за новыми продуктами, разобраться с описью вещей, составить роспись затрат для казны — причем делать это самому, ибо никто из приехавших бояр не знал ни местных купцов, ни того, что находилось в амбарах до выгрузки. И плюс к тому надобно было провести государя по стройке, подробно рассказывая, где и что будет срублено, когда и каковых затрат потребует. И этого тоже нельзя было перепоручить никому другому…

Однако день прошел не зря. Вечером, в трапезной, запивая ужин клюквенным киселем, Иван Васильевич неожиданно произнес:

— У тебя на диво толковый племянник, Дмитрий Иванович! Все знает, везде поспевает. Напрасно серебро не разбрасывает, строит красиво. Зело хочется его возвысить, однако же боярин явно на своем месте пребывает. Посему ныне тебя самого хочу спросить, боярин Борис Федорович… Сказывай, какую награду ты получить желаешь за свою расторопность?

Сидящий внизу стола стольник поднялся под многими десятками взглядов, облизнул пересохшие губы:

— Одна токмо у меня просьба, Иван Васильевич… — начал он и запнулся.

— Так сказывай, боярин! — одобрительно улыбнулся царь.

— Прошу тебя, государь… Будь моим дружком на моей свадьбе! — выпалил Борис.

— И просьбы твои мне нравятся, Борис Федорович! — рассмеялся государь. — Казне от нее никакого убытка. А невеста кто?

— Я, государь! — звонко выкрикнула Мария и поднялась со своего места рядом с отцом.

— Так ли это, Малюта?

— Они помолвлены больше полугода назад, Иван Васильевич, — не стал скрывать общеизвестного боярин Скуратов.

— Когда свадьба?

— Когда пожелаешь, государь! — обреченно вскинул руки Малюта. — Теперь ты дружка, тебе решать.

— Послезавтра! — объявил правитель всея Руси. — Повеселимся от души во городе Великом Новгороде!

— Ура-а!!! — Девушка перебежала к стольнику и обняла его сзади за шею, чмокнула в щеку. — Ну наконец-то ты теперь будешь мой!

— Наконец, — согласился Борис.

— Ты что, не рад? — сразу почуяла неладное невеста.

— Я рад, — поморщился стольник и перешел на шепот: — Вот токмо Никитский двор я для нас с тобой отделывал. А теперь он весь царским двором занят. Мне опять некуда тебя привести!

— С тобой… хоть в шалаше! — снова поцеловала его в щеку Мария. — Хоть в шалаше, хоть на лавках, хоть на одной воде и хлебе! Лишь бы ты был рядом. Ни о чем ином более и не мечтаю…

Когда через день Борис Годунов внес свою молодую жену в горницу наверху, там стоял большой шалаш из снопов пшеницы, накрывающий постель из сдвинутых скамеек — правда, прикрытых сверху периной. А на столе, конечно же, стояла крынка с водой и лежала большая круглая буханка ржаного хлеба.

Но Мария, похоже, даже не заметила вынужденной шутки стольника. Она была счастлива.


10 июня 1571 года

Великий Новгород, Ярославово дворище, строительство царского дворца

Строители перекрыли обширную трапезную резными балками, заведя их торцы в пазы на полутораохватных столбах, и теперь спешно настилали тесовый потолок, опасливо поглядывая на сгущающиеся тучи. Всем хотелось закончить работу до дождя.

Стольник Годунов прогуливался по недостроенной зале, притоптывая ногой по белому ровному полутесу. Однако вопреки его опасениям сшитый торец к торцу пол нигде не скрипел и не «играл».

Возле ног мелькнула стремительная тень — Борис еле успел повернуться, как на него обрушилась тяжесть, закружила, завертела…

— Ого-го-го, братишка! Ты теперь женатик!

— Иришка, ты?! — Приказчик крепко обнял девчушку, крутанул уже сам, затем поставил на пол, отступил, рассматривая красотку в парчовом сарафане. — Да тебя просто не узнать!

Перед ним стоял уже не тот розовощекий пупсик, которого он оставил в Александровской слободе больше года назад, а ставшая почти на голову выше ростом, угловатая, тонкорукая девчонка с тощей шеей, большими ушами, впалыми глазами и острыми скулами. Юбка сарафана сильно не доставала до пола, демонстрируя болезненно тощие лодыжки в войлочных туфельках.

— Не узнать, — еще раз повторил стольник. — Но как ты здесь, откуда?

— С Федькой вперед удрали, — указала головой назад девушка. — С царским обозом тащиться тоска смертная! Вот мы с заводными и сорвались.

— Мое почтение, царевич, — поклонился четырнадцатилетнему мальчугану стольник.

Того облачала атласная рубаха, синие полотняные штаны, бежевые лайковые сапоги. Признать в пареньке знатного отпрыска можно было разве что по широкому поясу с глубоким тиснением и широкими золотыми клепками.

— Хорошего дня, боярин! — вскинул руку сын Ивана Васильевича. — Скажи, тут гулянья какие-то есть? Хотим успеть хоть как-то развлечься, пока батюшка со своими назиданиями не появился!

— Ни отдохнув, ни покушав, ни попарившись?

Царевич презрительно хмыкнул, чуть скривившись.

— Пошли, — крутанулся на каблуках стольник.

— Ха, Борька! Я знал, что на тебя можно положиться!

Приказчик вывел гостей со стройки, указал вдоль улицы:

— Коли дождь начнется, туда до конца ступайте и налево поворачивайте. Увидите стоящий наособицу двор с тыном. То мой двор, буду ждать, пока нагуляетесь. А теперь… — Борис развернулся к Волхову, дошел до моста и указал на северную оконечность Новгородской крепости: — Обойдете твердыню, ступайте до первого перекрестка и направо. Там ужо сами увидите. Если что, Самокатную площадь спрашивайте.

— Благодарствую, боярин! — хлопнул его по плечу царевич, схватил Иру за руку, и они вместе побежали через мост.

— Остальных надолго опередили?! — крикнул им в спину стольник.

— Полдня! — крикнул Федор Иванович.

— Вот проклятие… — тихо отозвался приказчик. — Опять мы с Марией бездомные!

Борис Годунов обустраивал свое будущее семейное подворье с любовью и старанием. Он застелил весь двор толстым лиственным тесом, выстроил амбары с полом из прижатых бревнами плах, отсыпал из песка погреб и ледник (ибо закапываться в здешнюю болотистую землю было бесполезно), возвел дом в два жилья над подклетью с библиотекой и тремя конторами под засыпной кровлей; он выстелил жилые комнаты лучшими коврами, обил стены добротным сукном и кошмой, расписал потолки; приготовил самую лучшую опочивальню, какую только мог вообразить, и отделал четыре комнаты для будущих детей…

Он постарался столь хорошо, что навестивший жилище слуги государь не захотел его покидать и прожил на Никитском дворе больше месяца, всячески нахваливая умение приказчика — в тех самых покоях, что Борис сотворил для себя и будущей супруги.

Только в начале марта молодоженам удалось перебраться в свою опочивальню. Но, похоже, ненадолго. Самое обидное — даже просто уехать из дома куда-нибудь на постоялый двор Годуновы не могли! Ибо Борис являлся служащим Постельного приказа и обязан был следить за тем, чтобы царский двор получал все необходимое — от лошадиных подков до пескарей для государева стола. Делать сие издалека смертному человеку, увы, не по силам.

— Нужно скорее заканчивать дворец, — пробормотал стольник. — Отделать хотя бы царские палаты!

Единственным утешением стало то, что на этот раз Годуновы смогли перебраться наверх без спешки, освободив жилые горницы для властелина всея Руси и его свиты, а наверху сотворить меж сундуками и столом достойную постель. Маленький «шалаш» влюбленных из бархата, перины и персидских ковров.

Сверх того стольник распорядился приготовить обильный ужин, протопить баню и послал слугу на торг за двумя возками сена.

Начавшийся дождь вскоре вернул царевича и Ирину домой. Мокрых, но разгоряченных и довольных.

— Боря, у вас тут есть вертикальная карусель! — первым делом выкрикнул Федор Иванович. — Ты знал, нет?! Это так здорово! Ты взлетаешь выше крыш, потом падаешь вниз, потом снова вверх! Качели новгородцы тоже зело ловко надо рвом поставили. И товары здешние совсем иные, нежели в Москве. Жаль, посмотреть не успели. Да и серебра у меня с собой почти нет.

— Здешние с заката везут, от схизматиков, царевич, — ответил Борис. — Вино в западных землях доброе, крепкое и сладкое. Кружева тонкие, безделушки золотые, белила, сера, бура, киноварь, свинец. Серебро и ткани разные везут. Дешевые, но поганые. Серебра при переплавке четверть в угар уходит, сукно неровное и гниет быстро. Не попадись, коли предлагать станут! Цену сразу втрое ниже московской требуй, — посоветовал стольник. — Да и смотреть на товары лучше не здесь, а возле крепости Ладога. Там перед порогами все купцы свои товары выгружают. Многие прямо там продают и назад возвертаются. Потому цены на тамошнем торгу по всей Руси самые низкие. Взятый у Ладоги товар в Москве сам-три продать можно. А в Казани и сам-пять, коли не промахнешься.