— Что-то не так? — почувствовал неладное стольник.

— У нас нет вина, — сглотнул Федор Иванович.

— Да, — торопливо кивнула Ирина, стараясь говорить ровно, несмотря на сбившееся дыхание. — У меня только две руки. Мясо прихватила, а вино…

— А Иван Васильевич вам дозволяет? — недоверчиво прищурился Борис Годунов.

— Нет, — честно признался царевич. — Сам не пьет и нам с Ванькой не дает.

— Так вот почему вы с пира сбежали? — понял стольник.

— Боря… — провела ладонью по запястью мужа Мария. — Ну, не совсем же они маленькие? Немножко можно? Главное, конечно, квасу. И немного вина.

— Хорошо, — сразу сдался желанию любимой Борис. — Я принесу…

— И еще кусок медвежатины! — встрепенулась Ирина.

Супруги Годуновы, равно как и сестра стольника, были гостями Федора Ивановича и ночевали в палатке царевича. Посему малым кругом они спокойно пропировали до самых сумерек. И потому же более уж не оставили Ирину и Федора одних.

Когда снаружи сгустилась тьма, запаливать светильники охотники не стали — все вместе улеглись спать. Как в старые добрые времена — на одной общей овчине. Хотя, понятно, худородным слугам делить постель с царевичем было невместно. А на рассвете вместе с прочей свитой поднялись в седла и устремились в лес по проложенной через свежий снег широкой лыжне.

В этот день все происходило так же, как и вчера, — небольшой снежный взгорок с продыхом, наспех расчищенная поляна, всадники в лесу по сторонам и смерды, стоящие наготове с кольями.

— Начинайте! — повелел Федор Иванович, вставая напротив лаза, и покосился по сторонам. — Держитесь подальше, князья. А то как бы и вас не придавило.

Царевича грела соболья шуба, крытая малиновым сукном с богатой золотой вышивкой и рубиновыми самоцветами, на голове сидел потрепанный лисий треух. Паренек перебрасывал рогатину из руки в руку и задорно посматривал на окружающих, изредка останавливая взор на юной всаднице за деревьями, нервно кусающей губы.

Смерды азартно шуровали в продыхе, пока оттуда вдруг не послышался утробный рык.

— Сейчас пойдет! — Лесничие прянули в стороны, кувыркаясь с холмика, и почти сразу снежная груда разлетелась в куски, послышался рев, и на свет вырвалось огромное бурое чудовище.

Федор Иванович одним резким движением скинул с плеч шубу, оставшись в зеленой атласной рубахе, сделал два шага вперед, коротко присвистнув. Ответом стало злобное рычание — медведь, размером с небольшую лошадь, побежал вперед, словно и не видел врага на своем пути. Царевич быстро толкнул копье вперед, уколов зверя в нос, чуть попятился. Медведь поднялся на дыбы, раскинув лапы и подняв голову, — и вот тут охотник пригнулся, ударил его в грудь, вогнав острие рогатины на всю длину, и сразу опустился на колено, опер подток в землю и перехватил ратовище за середину.

Властелин лесов заревел, яростно потянулся вперед лапами. Он наклонял голову и щелкал клыками, но паренек уклонялся от выпадов и удерживал копье, не давая косолапому сорваться ни вправо, ни влево. Еще несколько отчаянных рывков, и глаза зверя потускнели, движения стали вялыми, перешли в дрожь, и, наконец, мохнатый гигант затих.

Федор Иванович толкнул ратовище, добыча свалилась набок.

Царская свита разразилась приветственными криками. Сын государя распрямился, повел плечами и снова стрельнул глазами на всадницу за деревьями, ответившую слабой улыбкой облегчения.

Охота длилась еще два дня. Федор Иванович взял на ней двух медведей, Иван Васильевич трех, Иван Иванович — одного. И еще по одному приняли на копья князь Пронский и князь Шуйский. Да плюс к тому на бояр неосторожно вышли два лося и кабаний выводок, из которого охотники взяли только секача. Отдых вышел славным — добычливым, шумным и полным неожиданностей, с пирами и скачками. Слишком даже шумным, ибо за все дни Ирине так больше и не удалось остаться с царевичем наедине.

Случившийся поцелуй постоянно оставался в ее мыслях, тлел на ее губах. Девушка помнила растекшийся по телу сладкий жар, томительное головокружение, смятение чувств — и ей невероятно хотелось испытать сие потрясение еще раз. Причем Федор, похоже, вполне разделял ее желания. Но… Им никак не удавалось остаться наедине. Ни на охоте, ни в лагере, ни на пути домой, ни в самом Великом Новгороде, где царская свита и семья Годуновых разделились сразу, едва проехав ворота.


2 марта 1573 года

Великий Новгород, Никитский двор

Услышав стук, Ирина подняла голову и громко сказала:

— Да, заходите!

Дверь приоткрылась, в светелку ступил стольник Борис Годунов, остановился в дверях, обежал взглядом застеленный коврами пол, обитые сукном стены и потолок, расписанный облаками и парящими между ними птицами и ангелами.

Отстроив свое подворье, царский стольник сразу отделал четыре комнаты рядом со своими — для будущих детей. Но его Мария потомков покамест не принесла, и в одной из таких светелок вольготно обитала сестра главного дворцового строителя.

— Боря, ты же не во дворце! — улыбнулась девушка. — Что ты все вокруг постоянно рассматриваешь?

— Привычка, Иришка. — Борис прошел до окна и попытался выглянуть наружу через слюдяные пластинки. — Уже три года только отделка да стройка, стройка да отделка… От иной жизни отвык.

Стольник Постельного приказа провел пальцами по краю рамы и развернулся:

— Иришка, у тебя все в порядке? Ты уже две недели не выходишь из своей комнаты.

— Неправда, выхожу!

— Токмо к столу да в баню… Что-то случилось?

— Мне попалась интересная книга, — встав с кресла, девушка отнесла на сундук толстенный том в кожаном переплете. — Ты читал «Великие четьи» митрополита Макария? Просто изумительно, как бывают закручены судьбы человеческие! Коли не знать, что все сии князья, воеводы, святые подвижники жили в реальности, что они наши предки или наставники, так ведь и не поверишь, что взаправду подобное возможно, что не выдумка!

— Да, конечно, — кивнул Борис. — И я даже знаю, с кем ты обычно изучала все сии премудрости. Арабскую математику, самаркандскую астрономию, персидскую медицину… Вы поссорились?

— Нет, братишка, у нас все хорошо, — покачала головой девушка. — Просто мне надоели все эти карусели и качели, пастила и карамели, звонницы и беготня. Больше не хочу. Наверное, я выросла.

— У вас все так хорошо, что вы уже две недели не виделись? — не поверил ей брат. — Ты даже в церковь не показываешься!

— Я хожу к причастию в храм Пантелеймона.

— Туда, где не молится никто с царского двора.

— Братик, я не понимаю, что тебя тревожит? — пожала плечами девушка. — Ладно бы, кабы я сбежала! Но ведь я дома, в своей светелке, читаю книгу. И даже не лубки похабные, а составленные митрополитом биографии.

— Я за тебя тревожусь, — тем же жестом пожал плечами стольник. — Но если все хорошо…

Он направился к двери, и тут вдруг в нее постучали.

— Дозволь потревожить, боярин! — чуть приоткрыл створку холоп. — У нас гости!

— Иду! — Борис вышел в коридор, сбежал вниз по ступеням, вышел на крыльцо. — Ого!

— Что-то случилось? — удивленно вскинул брови Федор Иванович.

— Прости, не привык видеть тебя столь нарядным, — поклонился стольник.

Распахнутая на груди соболья шуба, крытая бархатом, расшитым вдобавок дивными невиданными цветами, горлатная шапка; снизу проглядывала подбитая бобром малиновая ферязь с золотым шитьем, ярко-синие замшевые сапоги, тоже покрытые вышивкой. Обычно царевич одевался куда проще.

— Я сразу после обедни, — лаконично объяснил гость. — И у меня подарок. Для Ирины Федоровны.

Когда стольник услышал, как паренек, которого его сестра обычно звала «Федькой», обращается к «Ирке» по имени-отчеству, у него от изумления даже слегка отвисла челюсть. Но Годунов быстро справился с собой, отступил и посторонился:

— Прошу в дом, Федор Иванович. Такому гостю у нас всегда рады. Я покажу светелку сестры… — Тут Борис спохватился и крикнул на холопа: — Чего застыл, Зяблик? Беги, упреди Ирину, что ее сейчас навестят!

— Заносите! — скомандовал гость двум холопам, удерживающим в руках объемистый тюк.

Все вместе они поднялись на второй этаж, вошли в светелку Ирины. Девушка встретила гостей стоя у окна, спиной к стене.

— Раскатывайте! — распорядился царевич, и холопы быстро разложили на полу огромную медвежью шкуру.

— Ого! — восхищенно выдохнул стольник.

— Свободны! — отпустил слуг Федор Иванович.

Борис Годунов поколебался и вышел вместе с ними.

— Это его я взял на твоих глазах, Ирина Федоровна, — сказал царевич, подходя к девушке. — Хочу, чтобы сей зверь лежал у твоих ног. Ты примешь мой дар?

— Федя, не называй меня так, — тихо попросила его девушка. — Мне и без того не по себе.

— Но почему, Иришка? — подошел ближе царевич. — Я не видел тебя уже две недели! Ты от меня прячешься? Признавайся, что случилось?

Девушка подняла на него свой взгляд, чуть склонила голову набок. Забросила руки пареньку за шею и прикоснулась губами к губам… Уже через миг их объятия стали крепче, и опять по жилам Ирины хлынуло сладкое пламя, кружащее голову, пожирающее разум, будоражащее неведомые чувства и желания. И судя по дрожанию рук царевича, по его крепкому ответному поцелую, движениям — он испытывал нечто очень похожее.

— Нет! — вдруг отпихнула гостя Ирина. — Нет, уходи! Я не могу, нет! Ты с ума меня сводишь, Федька, уйди!

Вся раскрасневшаяся, она тяжело дышала и прижималась спиной к стене.

— Иришка! — Царевич выглядел ничуть не лучше.

— Уходи!

— Но я…

— Молчи и уходи!

— Как пожелаешь, Ирина Федоровна, — смирился паренек и отступил, вышел за дверь.

Ирина повернулась и прижалась лбом к холодному слюдяному окну, закрыла глаза. Она не понимала, что с ней происходит. Ей было страшно и сладко, она ужасалась текущему по жилам огню и страстно желала нового и нового повторения этих ощущений. И никак не могла понять, чего — страха или желания — в ее душе больше?

— Федька, стой!!! — Девушка сама не успела заметить, как проскочила через светелку и распахнула дверь. — Стой!

— Я здесь! — отозвался с лестницы царевич.

Ирина пробежала по коридору, спустилась на несколько ступеней:

— Мой брат сказывает, я засиделась дома. — Она прошла чуть ниже. — Никуда не выхожу, никого не вижу, ничего не делаю. Только книгу читаю. — Ира одолела еще с половину сажени. — Мне скучно! Хочу качелей и каруселей.

— Тогда пошли! — тут же предложил царевич.

— В таком виде? — усмехнулась девушка, сделав еще несколько шагов. — Хочешь, чтобы вся площадь по дворам попряталась?

— Встретимся у ворот завтра утром?

— Одно условие… — Девушка преодолела последние из ступеней.

— Все, что токмо пожелаешь!

— Поклянись, что не станешь ко мне прикасаться.

— Обещаю, — спрятал руки за спину царевич.

— Тогда хорошо… — Ирина забросила руки ему за шею и жадно, протяжно, поцеловала… И вдруг спохватилась, оттолкнула: — Федька, ты же обещал! Уходи!

Вконец запутавшийся в происходящем паренек отступил, развел руками:

— Так мы идем завтра или нет?

— Конечно идем!.. — Ирина схватила его за ладонь, крепко сжала, отпустила и убежала наверх.

У себя в комнате она громко захлопнула дверь, подошла к окну, уперлась лбом в ледяную свинцовую заливку по краю слюдяных пластин. Все ее тело горело, сердце стучало, дыхание постоянно срывалось. Облик царевича заполонял все ее мысли, полонил душу страхами и желаниями. Но как ей ни хотелось исцелиться от сего наваждения — в то же время она желала целиком и полностью утонуть в его объятиях…

Иришка оглянулась. Отступила, легла на пол, вытянувшись во весь рост, и завернулась в шкуру. Здесь ей стало тепло и уютно, очень спокойно и хорошо. Девушка закрыла глаза и… заснула.


11 августа 1573 года

Великий Новгород, Никитский двор

Всадники спешились перед воротами, вошли на двор, бросили поводья подбежавшему подворнику. Ирина Годунова, из-за жары одетая лишь в легкий ситцевый сарафан с набивным рисунком, с жемчужной понизью на волосах, и сын государя в шелковой рубахе и черных полотняных штанах. Толстая русая коса лежала через плечо, и девушка перебирала ее кончик левой рукой, в то время как правая уже держала пальцы царевича.

— Возка нет, — отметила девушка, громко спросила: — Зяблик, где мой брат?

— Борис Федорович с супругой изволили в Перынь на молебен отправиться, — ответил юный холоп, отпуская подпруги скакунам. — Желали всенощную отстоять о ниспослании детей.

— Одну бросили, — без особого сожаления посетовала девушка.