— Ваньке указывай, отец! — оскалился в ответ Федор Иванович. — Это он трон твой унаследует, это ему править, это ему женами пред князьями и послами заморскими хвалиться! А у меня своя жизнь! Я сам решу, с кем мне ее жить, на ком жениться и кого мне рожать!

— Ты мне еще поговори, паршивец! — пригрозил сыну пальцем Иван Васильевич. — Я тебя быстро в келью засажу, отправлю дерзость свою замаливать! И девку твою скаженную сегодня же в монастырь постригу!

Федор Иванович шумно втянул полной грудью воздух, выдохнул.

— Спасибо за благословение, батюшка, — низко поклонился он и вышел из горницы.

В свои покои царевич даже не завернул — быстрым шагом промчался по длинным широким коридорам, выскочил на крыльцо, спустился, пересек двор и откинул засов калитки.

Старый горбатый ярыга выскочил из сторожки, но, увидев сына государя, лишь низко поклонился и даже ни о чем не спросил.

Царевич хорошо знакомым путем добежал до подворья Годуновых, застучал кулаком в калитку. Вскоре кто-то из подворников приоткрыл смотровое окошко, и калитка тут же раскрылась.

— Беги, поднимай хозяев, — скомандовал Федор Иванович. — И седлайте коней!

По счастью, Годуновы еще не укладывались и потому встретили гостя около лестницы.

— Ира, одевайся, мы уезжаем! — без предисловий распорядился царевич.

— Да что случилось, Федор Иванович?! — Борис коротко оглянулся на обеспокоенную жену. — Ты весь запыхался!

— Я испросил у отца дозволения взять Ирину в жены. Батюшка пригрозил постричь ее в монастырь. Нужно ее спрятать, пока царские посланцы не появились.

— Но… — растерялась от обрушившегося на нее известия девушка. — Но, может…

— Может, просто припугнул, а может, и нет, — быстро объяснил царевич. — Зачем рисковать? Пострига обратно уже не вернешь! Сперва спрячемся, потом разберемся. Накинь шубу, поехали!

— Да, Иришка, беги! — после краткого колебания кивнул Борис. — Лучше сто раз напрасно испугаться, нежели единственную жизнь в келье провести.

Девушка попятилась, побежала в свою светелку.

— И куда вы поедете? — спросила Мария, зябко кутаясь в платок.

— Не спрашивай! — обнял ее за плечо муж. — Коли не будем знать, то и лгать не понадобится. Когда опасность схлынет, Федор Иванович нас известит.

Спустя четверть часа с Никитского двора выехали два всадника с одной заводной лошадью. Они на рысях промчались до ворот Земляного города, осадили скакунов.

— Узнаете меня, служивые? — Царевич показался возле закрепленного на стене факела. — Тогда открывайте!

— Куда же ты в такое время, Федор Иванович? — Стражники безропотно подчинились воле сына государя. — Как бы не случилось чего в темноте!

— Ничего, служивые, снежные дороги светлые, а спешить я не стану.

Створки разошлись, и молодые люди с огромным облегчением вырвались на свободу.

Ночь выдалась пасмурной, полная луна с трудом просвечивала через облачную дымку, звезды же и вовсе оставались не видны. По счастью, снежная белизна, выстилающая землю, хорошо отражала свет, и потому даже сих малых лучей хватало, чтобы различить в сумраке края широкой накатанной дороги. К тому же Федор Иванович, как и обещал, не рисковал и пустил лошадей неспешным походным шагом.

За очень долгую зимнюю ночь путники добрались до самого Сергиева Посада, обогнув монастырь в предрассветных лучах, и поскакали дальше. Царевич не давал отдыха ни себе, ни лошадям, и к вечеру нового дня беглецы добрались до богатого и многолюдного города Дмитрова.

Один из главных портовых городов великой Руси стоял на реке Яхроме, всего в одном дне пути от Москвы для верхового путника либо в трех днях для повозки.

Именно сюда, в Дмитров, направлялись из столицы все товары для северных краев. Здесь они загружались на корабли, сплавлялись вниз по течению до Волги, а дальше — либо вверх по течению до Вышнего Волочка и к Новгороду, либо к Вязьме и через волок мимо Смоленска, хоть вниз по Днепру к морю Черному, хоть по Западной Двине к морю Балтийскому. А можно вниз по Волге через Славянский волок на Северную Двину выйти, или через Вытегру — в озера Онежское и Ладожское, или через Мологу в реку Сясь…

Вот сколько заманчивых дорог открывалось для москвичей в городе Дмитрове! Потому немудрено, что ремесла здесь были в большинстве корабельные: плетение канатов и бечевы, шитье парусов, ремонт и покраска любых суденышек. Всюду причалы, амбары. И, само собой, здесь было множество постоялых дворов для купцов, извозчиков, корабельщиков и просто путников, выбравших сей порт, дабы отправиться в дорогу.

В Дмитрове хватало проезжих даже зимой: одни вывозили оставленные с осени товары, вторые загружали амбары в ожидании весны, кто-то следил за оставленными на зимовку ладьями, ношвами и ушкуями. Так что появления здесь еще двух гостей никто из местных жителей просто не заметил. Сотней путников больше, сотней меньше — какая разница?

Федор Иванович выбрал для себя и Ирины не самый большой постоялый двор на окраине города, потребовав, однако, самые лучшие покои. Хозяин, постоянно улыбаясь и оглаживая любовно вычесанную, черную, окладистую бородку, провел гостей на второй этаж и показал обширную светелку десять на десять шагов, половину которой занимала перина под ситцевым балдахином. Тесовые стены, застеленный кошмой пол, три лавки, два обитых железом сундука.

— Знаю, окошки маленькие, — сразу признал хозяин. — Однако же у правой стены труба печная идет, завсегда горячая. Что проку зимой от окон, коли день всего ничего длится? Хорошо, если два раза на двор выглянуть успеваешь! А вот стена теплая — это завсегда радость. Да еще тут горница большая перед опочивальней, пятерых холопов поместить можно. У вас много дворни, бояре?

— Места хватит, — кивнул Федор Иванович. — У тебя слуги расторопные? Управятся, пока мои не нагнали?

— Не извольте беспокоиться, боярин, не изволь беспокоиться, боярыня, останетесь довольны, — заверил хозяин. — И всего алтын за день!

— Пусть сумки наши принесут, — кивнул царевич, — и о лошадях позаботятся.

— Не извольте беспокоиться! — обрадовался хозяин. — Ужинать али баню жаркую желаете?

— Принеси чего-нибудь сюда, — согласился Федор Иванович. — Квасу, рыбы, мяса… В общем, поесть. Что до бани… Ира?

— Глаза слипаются, — покачала головой девушка.

— Значит, просто чего-нибудь перекусить. — Царевич открыл поясную сумку, нащупал тяжелую серебряную монету, не меньше, чем в половину рубля, и бросил в руку хозяину.

Ирина повернулась набок, и ее рука легла на плечо молодого человека. Девушка приоткрыла глаз, увидела рядом лицо царевича, улыбнулась и придвинулась ближе, запустив руку еще дальше, закрыла глаза. Но уже через миг ощутила поцелуи на своем лице и улыбнулась снова:

— Как же хорошо… Как хорошо засыпать и просыпаться рядом с тобой, любый мой… Никуда не нужно прятаться, никуда не нужно спешить. Вскакивать, бежать, расставаться. Ты просто рядом. Наверное, я еще никогда не была так счастлива!

Федор Иванович в ответ только опустил свои поцелуи ниже, потом еще ниже, пока снова не поверг свою любимую в омут наслаждения. А когда молодые люди наигрались друг другом, царевич поднялся, подошел к затянутому промасленной холстиной окну. Тихо засмеялся:

— Темно… Интересно, мы проснулись слишком рано или слишком поздно?

— А какая разница? — Ирина вытянулась во весь рост и перекатилась по перине на опустевшее место своего спутника.

— Хотелось бы все же попариться. После долгой дороги… И вообще…

— Сказывают, по русскому обычаю после каждой любовной встречи надобно баню посещать. — Девушка перекатилась обратно. — Одного не понимаю. Коли так, то почему люди живут в домах, а не в банях?

Царевич, улыбнувшись, вернулся к ней, нежно поцеловал. Подхватил с сундука рубаху, натянул. Разломал лежащего на лавке копченого лосося, съел несколько кусков, запил квасом. Вытер пальцы краем полотенца. Опоясался ремнем:

— Пойду проведаю. Если двор не спит, закажу баню.

Через час влажная и раскрасневшаяся Ирина лежала уже на полке в парилке, жалобно попискивая от ударов березового веника, которые иногда прерывались поцелуями в плечи, иногда под колени, а иногда и в попку.

Молодые люди окатились, вышли в предбанник к столу с кулебякой и тушеным мясом, с солеными грибами и киселем из ежевики. Немного подкрепились.

— Какой-то ты стал задумчивый, Федя. — Ира поднесла ковшик ко рту, сделала несколько глотков. — Все молчишь да хмуришься, хмуришься да молчишь. Кабы не целовал, помыслила бы, что обиду на что-то затаил.

Царевич обнял ее за плечо, коснулся губами драгоценных губ.

— Ну вот, опять, — удержала его руку девушка. — Целуешься и молчишь. Я сейчас сгорю от любопытства! Пожалей меня, любимый… Скажи хоть полслова!

Федор Иванович забрал у нее ковшик, допил кисель, поставил на стол. Передернул плечами:

— Ты сбежала со мной из дома…

— Федька, ты не поверишь, но я это заметила! — рассмеялась девушка.

— Ты сбежала со мной из дома, — повторил царевич. — Ты путешествуешь со мной, ты живешь со мной под одной крышей, ты спишь со мной в одной постели…

— Ты позвал меня, любимый. И я пошла, — на этот раз без улыбки ответила Ирина.

— Я испугался за тебя, Иришка. Я спешил, мне некогда было размышлять.

— Ты так говоришь, словно желаешь просить прощения за мое спасение!

— Мы много играли с тобой и гуляли, Иришка. Выезжали вместе, были друг у друга в гостях… — Царевич пригладил подбородок. — Но это другое. Сие происходило либо прилюдно, либо тебя сопровождал твой брат. Но ныне…

— Ныне я с тобой, мой любимый, мой Феденька… — Девушка закинула руки ему за шею. — И я счастлива!

— Женщина без позора может путешествовать с мужчиной, жить с ним под одним кровом и спать в одной постели только в одном случае, — тихо сказал царевич. — Если этот мужчина ее муж!

— Но я… Мне не нужно всего этого, — мотнула головой Ирина. — Я желаю лишь быть с тобою рядом. Засыпать и просыпаться с тобой рядом, видеть твои глаза, слышать твой голос…

— Вообще-то, Иришка, это и называется «быть женой», — улыбнулся Федор. — Я бы хотел, чтобы все это выглядело иначе. Чтобы было родительское благословение, согласие твоего брата, чтобы звенел колоколами самый огромный храм, чтобы были толпы гостей и пышная свадьба. Но вот видишь, как получается? Мы одни, мы в предбаннике захудалого постоялого двора, и неведомо, что нас с тобою ждет завтра. Осталось только одно: я люблю тебя и желаю видеть тебя своей женой. Как сказал однажды твой брат: «Сражения приносят славу, торговля приносит богатство, но счастье приносит любовь». Я выбираю счастье. Отныне и до скончания веков. Скажи мне, моя желанная: согласна ли ты стать моей супругой без отеческого благословения и согласия своих родичей?

— Все, что пожелаешь, мой любимый! — неожиданно шмыгнула носом девушка.

— Нет уж, Иришка, ты скажи прямо. — Федор Иванович взял ее ладони в свои и крепко сжал. — А то как бы у алтаря не передумала.

— Не бойся, мой желанный, — мотнула головой Ира. — Я мечтаю стать твоей женой с того самого мига, как ты поцеловал меня в первый раз. И в горе, и в радости, и в счастье, и в лишениях. Со дня нашего первого поцелуя и до скончания веков! Я люблю тебя, Федя, и хочу стать твоею пред богом и людьми.

— Так бы слушал и слушал… — поцеловал ее пальцы царевич. — Но нам нужно найти храм, в котором меня не узнают. И в котором не испугаются потом царского гнева и не посмеют испортить книги с записями, коли батюшке придет в голову подобная блажь. Дождемся утра и сходим в Успенский собор. А там… Или повенчаемся, или убежим в другой город.

— Хорошо, мой любимый, — улыбнулась Ирина. — Но что мы станем делать до утра?

— Готовиться к супружеству, — наклонился к ней царевич, и их губы сомкнулись.

Опасения царевича оказались напрасны. Настоятелю Успенского собора протоиерею Тимофею и в голову не пришло, что богато одетый юный боярин, раб божий Федор, сын Иоанов, имеет какое-то отношение к семье государя всея Руси. И потому, приняв вклад в пять рублей, отец Тимофей не стал задавать лишних вопросов и собственноручно свершил таинство венчания над молодыми людьми, взявшими в посаженые отцы случайных людей из его паствы. Еще за три рубля хозяин постоялого двора накрыл перед собором стол для всех желающих выпить за здоровье молодых, и потому на торжество собралось изрядное число прихожан. Так что свадьба все же получилась достаточно шумной и многолюдной. Правда, молодым посидеть за пиршественным столом не удалось, но ведь не это на свадьбе самое главное! Главное таинство творилось за закрытыми дверьми на втором этаже постоялого двора…


10 февраля 1574 года