Колокола замолчали — и зазвенели вновь, когда из храма явился к людям на свет уже венчанный на царствие новый государь всея Руси. В окружении все той же свиты Федор Иванович направился к Грановитой палате, но на полпути остановился и повернул к Великокняжескому дворцу. Там, на втором этаже, сидела у распахнутого окна одетая в золото и самоцветы его супруга Ирина Федоровна.

Венчанный царь поклонился, и собравшиеся на площади служивые люди тотчас отозвались:

— Долгие лета царице Ирине! Слава царице! Любо Ирине!

Ирина Федоровна помахала супругу рукой, и тот продолжил свой торжественный путь.

В Грановитой палате Федор Иванович поднялся на трон, величаво сел на царское место. По сторонам от него встали рынды в белых кафтанах, с наточенными топорами в руках. Царские регалии и все шесть венцов заняли место на столе, установленном у подножия трона справа от государя. Слева приблизился хмурый митрополит Дионисий, стукнул об пол посохом:

— Да хранит Господь государя нашего, венчанного царя Федора Ивановича отныне, присно и во веки веков!

От общей массы бояр, почтительно поклонившись регалиям, к трону приблизился уже не молодой, но все еще крепкий русобородый князь Иван Федорович Мстиславский, храбрый воин и умелый воевода. С уважением согнулся:

— Долгие лета тебе, царь и великий князь Федор Иванович! Прими клятву мою в верности и преданности. Отныне я есмь твой преданный слуга, каковой ни сил, ни живота своего для исполнения воли твоей не пожалеет.

— Я верю тебе, Иван Федорович, и с радостью приму твою службу. Обещаю быть государем справедливым и милостивым. — Царь протянул руку для поцелуя. Князь коснулся ее губами и отступил в сторону, уступая место князю Василию Федоровичу Скопину-Шуйскому.

— Долгие лета тебе, царь и великий князь Федор Иванович! Прими клятву мою в верности и преданности. Отныне я есмь твой преданный слуга, каковой ни сил, ни живота своего для исполнения воли твоей не пожалеет.

— Я верю тебе, Василий Федорович, и с радостью приму твою службу. Обещаю быть государем справедливым и милостивым. — Царь вновь протянул руку, князь ее поцеловал, отступил, и перед троном склонился Борис Годунов.

Брат новой царицы ныне стал по месту своему третьим из самых старших бояр державы. Конюшим! И потому присягу приносил третьим среди слуг.

Для венчанного государя начинался первый день его настоящего царствования…

Федор Иванович вернулся в свои покои уже в сумерках. Приоткрыл дверь, медленно вошел в светелку, стряхнул с плеч шубу, удивляясь отсутствию слуг, сделал еще пару шагов вперед.

— Ты как в покои царицы входишь, несчастный?! — внезапно послышался грозный вопрос. А еще через миг Ирина, в одной только шелковой исподней рубахе, подбежала, схватила за руки, засмеялась, закружила.

— Любимая моя… — Федор Иванович прижал ее к себе, поцеловал, после чего расстегнул ферязь, кинул на лавку, прошел в опочивальню и с размаху упал в перину: — Великие боги, как же мне все это надоело!

— Что, так тяжко? — прошла следом жена. — Кто тебя, любый мой, умучил?

— Рука болит, спина болит, зубы тоже почему-то болят. Спасибо, хоть пить и кушать время от времени давали.

— Да чем же это тебя, Феденька? — Супруга села рядом, сняла с мужа шапку, пригладила волосы.

— Присягу принимал… — Правитель всея Руси приподнял правую руку, сжал и разжал кулак. — Странно, что она не отвалилась.

— Это же токмо раз сделать надобно!

— Как бы не так! Завтра придут послы с поздравлениями, а потом посланцы от черного и белого люда, от ремесленников, от татар, от… — Федор Иванович опустил веки. — Насколько я понял, сей ужас будет длиться почти неделю. Дней пять, а то и все шесть. И все это время надобно встречать, принимать, обещать, отвечать… Иришка, я хочу в монастырь!

— Ты уверен? — Ирина наклонилась вперед и поцеловала мужа в губы.

— Ладно, я передумал, — тут же сдался государь.

— Это же, наверное, очень приятно? — шепнула в самые глаза мужа Ирина. — Ты сидишь на троне, весь в самоцветах и во злате, а тебе все кланяются, восхваляют, клянутся. Ручки целуют. Стараются понравиться.

— Хочешь, поменяемся?

— Хочу!

Федор Иванович чуть помолчал, потом покачал головой:

— Нет, на мой трон тебя посадить не получится. Все же люд православный мне присягает, а не тебе. Я велю поставить твой трон рядом с моим.

Ирина еще раз поцеловала мужа. Улыбнулась:

— Я полагала твое возвращение совсем не таким… Мой возлюбленный супруг…

Она подумала, сдвинулась ниже, стянула с царя один сапог, второй, затем распутала завязку штанов.

— Зачем ты сама, Иришка? — приподнялся Федор Иванович. — Позови слуг!

— Я раздеваю любимого, мне не в тягость, — стянула с мужа бархатные штаны царица.

— Вот уж не думал я, когда венчаться уходил, что после великого торжества еле двигаться смогу, — покачал головой царь всея Руси.

— Это что… — разоблачив супруга, вытянулась рядом с ним Ирина и заглянула в глаза Федора. — Когда я убегала в ночь со своим любимым, меньше всего ждала, что он уводит меня к царскому трону.

— Весь мир к твоим ногам, моя ненаглядная. — Молодой мужчина перекатился и оказался сверху. И стал целовать Ирины глаза, брови, носик, губы…

Похоже, боли в руках и теле его уже больше не тревожили.


19 января 1588 года

Москва, Кремль, Грановитая палата

По всей столице с самого рассвета звенели на всех храмах колокола, шли торжественные службы, а въехавшую через Смоленские ворота красную карету люди встретили радостными криками и лентами, которыми на ходу украшали сбрую лошадей и выступающие детали самого возка. Разумеется, едущий через город пассажир не мог не обратить внимания на столь восторженный прием — укутанный в меха старец отодвинул занавеску и осенял из окна собравшуюся толпу крестным знамением.

Медленно миновав улицы Китай-города, карета въехала в Никольские ворота, прогрохотала колесами по деревянной мостовой и остановилась возле Грановитой палаты. Соскочили с запяток слуги, откинули от дверей складную лесенку. По ней спустились два монаха, в накинутых поверх ряс тулупах, встали по сторонам и подали руки старцу в рысьей шубе и горностаевой шапке, крытой сукном с вышитыми ликами святых. Сошедший на ступени старик имел морщинистое, сухонькое и узкое лицо, но вместе с тем обширную, широкую и окладистую, до самого пояса бороду, белую, как московский снег.

Поддерживаемый слугами и монахами, старец поднялся по длинным пролетам, вошел в распахнутые двери, миновал сени и оказался в огромном жарком зале, сложенном, казалось, из чистого золота и освещенном таким количеством свечей, что в нем было светло, как на улице. Здесь находилось множество священников, облаченных в парчовые и бархатные ризы, с посохами, увенчанными крестами. И все при появлении гостя склонились в почтительном поклоне.

Старик повел плечами — монахи отпустили его и сняли шубу, оставив в красной бархатной мантии. После чего гость уже сам одолел оставшиеся до трона шаги. Остановился перед молодой женщиной, одетой в усыпанное бесчисленными самоцветами платье, сотканное из червонного золота, и в золотой же накидке. Немного помолчал. Наконец склонил голову и на хорошем арабском языке произнес:

— Приветствую тебя, благоверная и любезная в царицах Ирина, украшение востока и запада, и всея Руси, северных стран и утверждение веры православной!

— Рада видеть тебя во владениях наших, святитель Иеремия! — тоже по-арабски отозвалась женщина и поднялась с трона, спустилась навстречу патриарху: — Легка ли была дорога твоя? Не случилось ли тревог? Не притомился ли?

— Благодарствую, царица, дорога вышла долгая, но не тяжкая, ибо средь земель воистину христианских протекала, мимо людей истинной веры, — ответил старец.

— Благослови меня, отче, ибо грешна я и бездетна, — склонила голову женщина. — Благослови на здоровье и чадородие…

— Благословляю тебя, чадо… — перекрестил царицу патриарх, подал для поцелуя свою руку. — Я стану молиться за тебя.

— Благодарю тебя, отче… — Ирина поцеловала холодное сухое запястье, вернулась на трон. — Я рада, святитель, что столь великий константинопольский патриарх прибыл сюда для учреждения в нашей державе православной патриаршей кафедры!

— Посещение столь великой православной земли есть радость для меня, христианского пастыря, и есть долг мой пред Господом, — степенно ответил Иеремия. — Все мы в граде святом Иерусалиме молимся о благополучии приходов русских и крепости духа вашего, о чистоте душ христианских.

— Надеюсь, столь же усердно вы станете молить Господа и о чадородии моем, — после короткой заминки склонила голову царица Ирина…

Спустя пять часов в царских покоях Великокняжеского дворца возле накрытого стола царица Ирина Федоровна, уже переодевшаяся в просторный бархатный летник, обняла своего мужа, поелозила носом в темной курчавой бороде, крепко поцеловала, прижалась всем телом:

— Ты сегодня припозднился, милый. Опять, что ли, известка с камнями потерялась? Али еще новый город какой строить затеял? Мало тебе, что ли, крепостей в порубежье русском?

— Сейчас, что покажу… — Государь протянул руку к слуге, только что принявшему верхнюю одежду: — Пояс подай!

Расстегнув поясную сумку, правитель всея Руси достал тончайшую нить, подбросил в воздух и дунул, вынудив порхать, ровно легкое птичье перо:

— Угадай, что это?

— Шелк? — напряженно наморщила носик женщина.

— Кудель! — широко улыбнулся Федор Иванович. — Начесывается с самого обычного льна, коли его растирать немного подольше перед прядением. При достаточном тщании из нее тянется нить, ничуть не толще шелковой, хотя и не такая прочная. Но для ткани сие не важно. От вуали большой крепости и не требуется.

— Дорого, вестимо, получится…

— Привозная все едино дороже. Своя же, даже дорогая, в нашу, а не чужую казну прибыток принесет. Богатство державы трудами каждодневными прирастает. Кто-то пашню поднимет, кто-то бархат соткет, кто-то мельницу построит. С каждого по малому алтыну, а казне царской лишний рубль. — Государь снова поцеловал свою жену и опоясался ремнем поверх рубахи. Удерживая друг друга за руки, супруги сели к столу, где их ожидало скромное угощение: жареные пескарики, соленая семга, ароматная гречневая каша, мед в серебряных чашечках и маленькие булочки, курага с инжиром и пастила. — А как твое развлечение сегодня прошло?

— Гость наш греческий крутил и юлил, но о кафедре патриаршей в Москве так ни слова и не сказал. Вестимо, учреждать не желает.

— Вот прохиндей! — изумленно выдохнул Федор Иванович. — Я же ему триста рублей заплатил! И остальным сидельцам константинопольским тоже серебра отослал изрядно.

Кравчий насыпал ему в тарелку кашу, отпробовал. Добавил масла и отпробовал еще раз. Ирина тем временем таскала в рот пескариков прямо с блюда. Ее кравчей оставалось только налить и отпробовать пряный сбитень.

— А знаешь, что… — вдруг решился Федор Иванович. — А давай-ка мы посадим его под замок!

Слуги замерли, а Ирина испуганно выдохнула:

— Константинопольского патриарха?!

— Я его со всем уважением посажу, — пожал плечами государь. — Где он там остановился? На подворье епископа Рязанского? — Царь поднял палец, направил на кравчего: — Иван Федорович, передай страже мой приказ подворье Рязанского епископа под крепкую охрану взять, никого не впускать и не выпускать, окромя самого хозяина и слуг его. А как возьмут под охрану, так пусть епископ Митрофан мой нижайший поклон передаст святителю и уважение, сорок соболей отборных от меня в дар и корм от царского стола в знак особого благоволения.

— И кубок серебряный, — осушила свою чашу царица и с усмешкой поставила ее на край стола.

— Но, государь… — забеспокоился кравчий, указал на стол: — Как же ты без меня?

— Мы наелись, — кивнул Федор Иванович. — Ступайте, оставьте нас. Завтра приберете.

Свита, что помогала царской чете ужинать, послушно откланялась и покинула горницу.

— Можно подумать, я сам себе меда налить не смогу! — хмыкнул государь и опрокинул чашку с желтым вязким содержимым прямо в кашу.

— И я смогу! — гордо сообщила Ирина и наколола ножом ломтик семги.

Федор Иванович налил себе из покрытого яркой глазурью кувшина сбитень, пригубил кубок, прищурился поверх него на супругу:

— Помнишь, как я тебе вино на постоялом дворе подливал?

— Это еще что! — тоже прищурилась и чуть наклонилась вперед Ирина. — Я помню, как ты обещался со мной в лесу заячьей капустой питаться!

— Это еще что, — качнулся к ней государь. — Я помню, как рыбу для тебя руками ловил!