— Бабу[10], брось эти глупые разговоры. Принимай товар!

Это бабу? Так вот они какие! Дикарь не раз слышал это слово в деревне. Люди с почтением произносили его. И в пути Тарна ему сказала, что если уж выйдет замуж, то за какого-нибудь бабу. Так вот какой бабу! Неопрятный, щупленький, с желтыми зубами, лоб весь изборожден морщинами, огромный кадык, голос хриплый, неприятный, лицо землистое…

Так вот какой бабу! И Тарна выйдет за него замуж? А девушка в это время спокойно спала.

Дикарь растолкал ее. Она испуганно приподнялась:

— Что случилось?

— Бабу!

— Бабу? Какой бабу?

— За которого ты выйдешь замуж. — Дикарь показал пальцем на мужчину, склонившегося над бумагами, и, прикрыв рот рукой, засмеялся.

Тарна выглянула и испуганно сказала:

— Да это же Патханкот! Ты почему меня раньше не разбудил?

— И в этом я виноват! — обиделся Дикарь. — Ему стало больно от ее слов. «Неужели все девушки такие, не задумываясь, могут обидеть?» — подумал он.

Тарна ничего не ответила. Она прильнула к щели и прислушалась к разговору.

— Сегодня нужно отвезти тюки с шерстью в Амритсар. У нас нет сейчас свободных машин, да и шоферов тоже. Придется ехать тебе, — говорил чиновник Махадеву.

— Я не спал две ночи!

— Ничего не поделаешь! — злорадно заявил тот, и впервые на его отвратительном лице появилась улыбка. Видимо, ему доставляло удовольствие делать неприятности людям. — Нужно выехать сегодня же ночью, таков приказ хозяина! — победоносно закончил он.

— Черт побери этого хозяина! — выругался Махадев, но взял у чиновника деньги на бензин, на расходы для себя и Бахтияра и, дружески обняв того за плечи, сказал чиновнику:

— Передай хозяину: раньше чем в четыре часа утра я отсюда ни за что не выеду. Пойдем, брат Бахтияр, перекусим где-нибудь.

Через некоторое время и чиновник закончил свои расчеты, погасил лампу, спрятал книгу в ящик, поставил поверх него еще два пустых ящика и ушел, засунув руки в карманы брюк.

Воцарилась полная тишина. Дикарь и Тарна вылезли из кузова. Оглянувшись по сторонам, Тарна направилась в один из темных переулков.

— Подожди меня здесь, — бросила она Дикарю.

Она скоро вернулась, и они пошли по темным улочкам, взявшись за руки, скрываясь от глаз случайных прохожих. Двери домов были закрыты, магазины на замке. Лишь кое-где в лавках, торгующих паном[11], светились огни, оттуда доносился аромат цветов, пряных духов, слышны были взрывы громкого смеха. Есть ведь и такие люди, у которых день начинается с наступлением ночи.

Тарна шла, крепко держась за руку Дикаря. Они остановились у маленькой харчевни, в которой, судя по всему, закусывали главным образом шоферы и проезжие. Невдалеке от харчевни росло густое дерево. Свет из окна освещал его крону, колыхаемую легким ветерком, отчего тень ее все время двигалась, словно живая. Смуглолицый цыган, прислонившись спиной к дереву, тихонько наигрывал на гармонике. Рядом сидела женщина с большими серебряными серьгами в ушах и подвязывала к ногам колокольчики.

Увидев на женщине серьги, Тарна что-то вспомнила. Она взглянула в сторону харчевни, из которой доносился приятный запах жареных лепешек, вынула из ушей сережки и сказала Дикарю:

— Поди выменяй их на лепешки.

Цыганка услышала ее слова.

— Вы, кажется, очень голодны?

— Да.

— Танцевать умеешь? — спросила женщина.

— Нет, — презрительно ответила Тарна.

— Я хорошо играю на свирели, — улыбаясь, произнес Дикарь.

— Ну-ка покажи!

Он достал свою свирель и прислушался к мелодии, которую цыган наигрывал на гармонике. Тарна и цыганка удивленно смотрели на него. Наконец он приложил свирель к губам.

При первых же звуках свирели сидящие в харчевне замерли. Гармоника заиграла быстрее, свирель пела в полную силу. Цыганка зазвенела колокольчиками, приняла позу, и вот ее руки, извиваясь, словно змеи, поплыли в необыкновенно красивом танце.

Через несколько минут их кольцом окружила толпа. Взгляды зрителей, задержавшись на извивающемся стане и горящих глазах цыганки, скользили и останавливались на огромных глазах Тарны, сидящей рядом с цыганом, полуоткрыв рот. Когда зрители, придя в экстаз, начали криками подбадривать танцовщицу, цыган снял свою черную шляпу и, передавая ее Тарне, сказал:

— Обойди всех по кругу, они дадут тебе денег. Но не стой как мумия, улыбайся!

Тарна, улыбаясь, обошла собравшихся. В шапку посыпались монеты — пайсы, анны. А какой-то развязный парень бросил даже две рупии, громко вздохнув при этом, и выкрикнул:

— Хай, красавица!

Тарна рассердилась, но сдержала себя и продолжала улыбаться. Шляпа была полна монет. Взгляд Тарны не раз обращался в сторону харчевни, откуда доносился вкусный запах золотистых лепешек. Она была ужасно голодна.

— Эй, Гоби, где ты взял эту новую красотку?

— Господин, она даже не умеет танцевать. Это сестра моей жены, она только что приехала из деревни. Я научу ее танцевать и покажу вам через месяц.

— Через месяц! Бог знает где мы будем через месяц! Пусть станцует! Да ладно, если не умеет танцевать, пусть хоть пройдется, притоптывая ножкой.

Гул голосов и свист становились все громче. Круг смыкался все уже. Гоби испуганно сложил гармонику. Издалека послышался свисток полицейского, и цыган облегченно вздохнул, потому что среди собравшихся были всякого рода бродяги, хулиганы и пьяные бандиты. Он боялся, что еще немного — и толпа унесет и его жену, и эту красивую девушку. Услышав полицейский свисток, люди стали расходиться. Гоби быстро перебросил гармонику через плечо и, взяв за руку жену, сделал знак Дикарю и Тарне: «Бегите».

Они бросились в темноту. Впереди — цыган с женой, позади — Тарна с Дикарем. Когда свистки и топот ног почти стихли, цыган остановился и осмотрелся.

Они оказались на пустыре. Стояла тишина.

— Сюда они не побегут, — облегченно вздохнул Гоби.

— А почему мы убежали? — спросил его Дикарь.

— Полицейский шел.

— Ну и что же?

— Без разрешения устраивать представления на улицах нельзя.

— Почему? — удивился Дикарь. — В своей деревне я мог играть на свирели, когда мне вздумается.

— То в деревне, а это — город, — вмешалась в разговор цыганка. Она бросила жадный взгляд на сильное, мускулистое тело Дикаря. Тарна заметила это.

— Пойдемте ко мне в шалаш, я накормлю вас, — сказал Гоби.

— А где он?

Что-то черневшее невдалеке оказалось шалашом.

Они жадно набросились на кукурузную лепешку и вареные овощи, а когда утолили голод, Гоби высыпал содержимое шляпы и старательно пересчитал: пять рупий, девять анн. Гоби взял две рупии и отдал Тарне.

— Это для вас двоих.

Цыганка не отрывала взгляда от Дикаря.

— Ты так хорошо играешь на свирели! Оставайся с нами, мы будем много зарабатывать, — сказала она ему.

— Я тебя за месяц обучу танцевать. Ты будешь всех сводить с ума. Оставайтесь с нами оба, — добавил Гоби, обращаясь к Тарне.

Дикарю пришлось по душе это предложение. Он уже хотел согласиться, но Тарна вспылила:

— Я не для того училась пять лет, чтобы стать уличной танцовщицей! Этим занимаются всякие бродяги.

— Голод на все вынуждает, — удрученно ответил Гоби.

— Это что же, из-за живота и чести своей лишиться?

— А что в этом зазорного? — вознегодовала цыганка. — Я хожу гадать по разным домам и знаю, что даже в богатых семьях девушки выходят замуж и становятся рабой мужчины из-за того же. Пять лет она училась или двадцать — все равно выходит замуж, заводит детей. Если заводить детей не позор, то почему же танцевать — позор?

— Вот твои две рупии. — Тарна швырнула их на пол и вышла, бросив на Дикаря испепеляющий взгляд. — Можешь оставаться! Я уйду одна! — сказала она ему вызывающе.

Дикарю очень хотелось остаться, но ноги сами вынесли его. Гоби с сожалением покачал головой:

— Возьми деньги, пригодятся. Но, скажу тебе, слишком гордая у тебя девушка. Если бы вы остались со мной, я за месяц выбил бы из нее дурь, а ты и за всю жизнь не сможешь сделать этого.

Дикарь ничего не ответил. Он бросился вслед за Тарной, которая быстро уходила прочь. Снова те же темные улицы, безмолвный базар. Подойдя к грузовику, Тарна остановилась и, обернувшись, выпалила:

— Ты что это ходишь за мной по пятам? Иди-ка лучше к своей цыганке. Она же тебе очень понравилась, не правда ли?

— Кто? Та старуха? — удивленно сказал Дикарь.

С Тарны вся злость вмиг сошла. В голосе ее зазвучала нежность:

— Я для твоей же пользы говорила. Свяжешься с цыганами — и тоже станешь никчемным бродягой. Разве это жизнь — ни дома, ни пристанища. Поедешь в Бомбей, так станешь человеком. Пойдем, помоги мне забраться в машину.

Оглянувшись по сторонам, Дикарь осторожно приподнял брезент, взял Тарну на руки и посадил в кузов. Девушка исчезла в глубине. Дикарь влез вслед за ней и тоже начал пробираться вглубь, но наткнулся головой на деревянный ящик и застонал.

— Осторожно. Здесь стоят ящики. Их погрузили после нашего ухода.

— А что в них?

— Откуда я знаю? Да и не все ли равно? Иди скорей сюда.

Тарна протиснулась к кабине, Дикарь следовал за нею. Пришлось раздвинуть немного тюки с шерстью, и вот они уже снова на прежнем месте. Им казалось, что они вернулись в свой дом. Оба были сыты, утомлены и вскоре уснули.

Они не почувствовали, как машина тронулась в путь, покинула Патханкот и выехала на дорогу, ведущую к Амритсару, а когда проснулись, солнце было уже высоко, а в желудке совсем пусто. В кабине Бахтияр беззаботно затянул свою песню.

Дикарь ножом сделал отверстие в одном из ящиков; там оказались орехи, в другом — фисташки, в третьем — сушеная хурма, в четвертом — кишмиш.

Первый орех он осторожно зажал между ладонями и раздавил. Им показалось, что прозвучал пушечный выстрел. Тарна побледнела от страха. Оба сидели несколько мгновений не шелохнувшись. Но Бахтияр продолжал петь. Шум мотора и голос Бахтияра заглушили звук раскалываемого ореха, он потонул как капля в море. Теперь Дикарь осмелел. Он раскалывал орех за орехом, вынимал ядрышко и протягивал его на ладони Тарне. Она брала половинку, другую оставляла ему. Потом Дикарь грыз фисташки и кормил ими Тарну. Потом настала очередь хурмы и кишмиша. Теперь они сидели сытые и довольные. Тарна шутливо сказала:

— Ну и повезло тебе! Будешь щелкать орешки до Бомбея.

— Поедем со мной, — попросил Дикарь. — Смотри, как хорошо едем, спокойно.

— Нет уж. Я сойду в Чаманкоте и останусь у своего дяди. Буду учиться дальше, окончу школу, колледж, тогда и приеду в Бомбей.

— Тогда ты станешь большой госпожой. Разве ты захочешь тогда со мной разговаривать? — печально произнес он.

В сердце ее поднялась волна теплоты и нежности.

— Раджу, ты очень хороший и такой благородный, — смущенно проговорила она.

Дикарь удивленно уставился на нее. Ему было приятно слышать из ее уст эту похвалу. Казалось, что в это мгновение все весенние ветви склонились к нему, и в сердце его забил фонтан радости. Лицо его покрылось румянцем. Тарна ласково засмеялась и тихонько добавила:

— Но ты очень глупый! — и зажала рот рукой, чтобы не расхохотаться громко. Дикарю страстно захотелось отвести ее руку и прижаться губами к ее шаловливым губкам. Он невольно подался вперед. Но тут машина резко затормозила, и его отбросило.

Тарна с трудом сдержала хохот, но глаза ее сверкали, словно распустившиеся цветы лотоса.

Махадев остановил машину у ручья. На берегу лежало высохшее дерево, корни которого, вывороченные из земли, казалось, молили о чем-то, вытянув свои узловатые, скрюченные пальцы. Ветви, омываемые водой, покрылись зелеными почками — жизнь продолжала борьбу.

Махадев и Бахтияр напились воды, уселись на ствол дерева и начали что-то жевать. Тарне и Дикарю тоже хотелось пить, но разве могли они сейчас вылезти из машины?

— Как хочется пить! — облизывая пересохшие губы, сказала Тарна.

— Мне тоже, — ответил Дикарь, поглядывая на Махадева и Бахтияра, сидящих у ручья.

Студеная, чистая вода, журча, перекатывалась с камушка на камушек. Так близка и так далека!

— А если мы выйдем из машины и напьемся воды, что они сделают? — спросил Дикарь.

— Ничего. Меня они увезут с собой, а тебя оставят здесь.

Шофер и Бахтияр поели и задремали, привалившись к дереву. Они сидели спиной к ручью, лицом к машине. Не выпускать машину из виду — это первое правило шоферов.

— Тебе встречалась когда-нибудь девушка, которой ты не мог добиться? — спросил вдруг Махадев.

Бахтияр порылся в кармане, вытащил складной нож с рукояткой из бычьего рога, нажал что-то, и в воздухе сверкнуло острое лезвие.