– Ты хочешь отразить в отчете, что людям полагается жить в любви и мире? – улыбнулся брат Пьетро.

– Нет! – тряхнул головой Лука. – Милорд приказал мне быть точным и беспристрастным. Мягкосердечие, не подкрепленное фактами, – пустая трата времени. Однако напиши, что хотя танцевальная чума и обернулась ужасающими бедствиями, но она ни в коей мере не является признаком конца света. Танцоры рассеялись по миру: кто-то даже излечился и вернулся домой. Но если бы меня спросили, что я думаю об увиденном, я бы ответил, что наше отношение к еврейскому народу – одно из самых страшных знамений грядущего конца.

– Полагаешь, их положение может усугубиться? – взволновалась Изольда.

– Думаю, если люди считают своих соседей источником вселенского зла или опасными сумасшедшими, то достаточно искры, чтобы вспыхнуло пламя. Когда мы относимся к сынам человеческим как к собакам и даже хуже, что это, если не начало конца? А теперь представь, что следующий лорд Варгартен обвинит евреев в грабительских процентах и вместо того, чтобы расквитаться с долгами, расквитается с кредиторами. А теперь представь, что такая, как леди Варгартен, придет к власти. А теперь представь, что горожане, устав жаловаться на соседство с евреями, решатся прогнать их прочь да еще начнут убивать.

Старый клирик посмотрел в лицо Луки.

– Подобного никогда не случится. Да, люди кровожадны и глупы, некоторые, наподобие лорда Варгартена, попросту звери. Но никому не под силу уничтожить целый народ. Это невозможно. Невообразимо.

Дочка хозяйки гостиницы стукнула в дверь и сказала, что готова подавать на стол, если они уберут письменные принадлежности.

– Входи! – радостно завопил Фрейзе. – Я помогу тебе расставить тарелки.

Фрейзе так поспешно смел со стола бумаги, что Лука рассмеялся.

– Прости, Воробушек, но ежели наша госпожа-хозяйка хочет угостить нас ужином с пылу с жару, мы обязаны ей поддаться. И без того мы ей достаточно хлопот сегодня доставили. Хватит уж чинить ей препоны.

Молодая женщина внесла жареное и холодное мясо, свежий хлеб, сыр и сладкий пенистый силлабаб с горой пышных сливок. Фрейзе пододвинул стул, еле дождался, пока брат Пьетро прочтет до конца длинную благодарственную молитву на латыни, и набросился на принесенную еду: низко склонив голову к тарелке, он принялся жадно есть, ни на что не отвлекаясь, почти не дыша.

Долгий день подошел к концу, все валились с ног от усталости. Лука поцеловал руки девушкам, и они, кое-как пожелав своим товарищам доброй ночи, отправились спать. Ишрак улыбнулась Луке, прежде чем покинуть обеденную залу, но ничего не сказала.

Очутившись в своей комнате, девушки, как у них было заведено, расчесали друг другу волосы, заплели их в косы, переоделись в ночные сорочки.

– Тебе не страшно здесь спать? – спросила Ишрак.

– Нет. Танцоров больше нет, чего мне бояться? А тебе – не страшно?

– Нет. Торгаша опасаться нечего, я уверена, сейчас он на пути к Джорджо. Плясунов я тоже не боюсь. Все прошло, сгорело дотла. Но мне кажется, Лука прав и худшее еще впереди. Не для нас, нет, но для евреев.

Изольда, преклонив колени у изножья кровати, погрузилась в молитву, а Ишрак легла на кровать и с блаженным вздохом натянула одеяло до самого подбородка.

– Как я устала, – выдохнула она.

Изольда забралась под одеяло рядом с ней.

– А теперь поведай мне все без утайки, – потребовала она. – Про коробейника, про то, как ты гналась за ним.

– И с чего мне начать?

Изольда широко зевнула.

– Начни с того, как ты примерила сережки и поднялась в комнату хозяйки, чтобы полюбоваться на себя в зеркало.

Медленно-медленно, чуть слышно Ишрак завела свой рассказ:

– Поднимаюсь я наверх, чтобы полюбоваться в зеркале на сережки…

Но Изольда ее больше не слушала, она спала, дыша глубоко и размеренно. Опустив голову на подушку, Ишрак несколько минут глядела на побеленный потолок, прислушиваясь к покряхтыванию старого деревянного дома, готовящегося отойти ко сну. Затем она закрыла глаза и – уснула.


Глубокой ночью, уже перед самым рассветом, когда луна медленно опускалась за горизонт, Изольде приснился сон. Странный сон – не греза о желаемом, не видение произошедших недавно событий, но – кошмар, чужой, даже не ее собственный, невесть как прорвавшийся сквозь пелену ее дремы. Изольду подбросило в постели, и она закричала – душераздирающе, истошно, словно желая докричаться до будущих, не рожденных еще поколений.

Во сне она шла по дороге, той самой, по которой совсем недавно танцевала в своих красных башмачках, но теперь она направлялась к Маутхаузену, а дорога превратилась в две странные, блестящие в лунном свете параллельные линии – узкие металлические бороздки, сверкающие серебром. Дорога змеилась по долине, вдоль берега реки, летела, будто отравленная стрела, пущенная в трепещущее сердце города.

А по дороге, изрыгая клубы дыма из огромной трубы и ревя, как дракон, неслось на неимоверной скорости механическое чудовище, выбивая железными колесами искры из серебристых бороздок, сея вокруг себя страх и трепет.

Изольда перевернулась на другой бок и застонала. Впервые сталкивалась она с подобным монстром, который мчался, как ураган, быстрее, чем самый чистокровный скакун в мире, стремительнее, чем самый бурный поток. Куда бежит он столь зловеще и неумолимо, зачем – она не имела понятия. Она металась из стороны в сторону, пытаясь сбросить путы сновидения, но тщетно.

Из трубы над головой чудища повалил черный дым, заскрежетали тормоза, и Изольда увидела вереницу закрытых наглухо вагонов, скользящих по серебристым бороздкам. Подкатив к высокому каменному помосту, который, если бы плескались о него безмятежные волны, напоминал бы собою причал, вагоны дрогнули и остановились. Повисла гнетущая тишина. На платформе стояли мужчины, похожие на лорда Варгартена – с такими же, как у него, жесткими, непреклонными лицами. У ног их сидели свирепые волкодавы, высунувшие языки в предвкушении свежей крови.

Двери первого вагона разъехались в стороны, и несколько десятков, а может, и сотня изнуренных от голода, напуганных людей – людей, которых засунули в эти закрытые вагоны так, что им было не пошевелиться, которые задыхались, словно вытащенные из воды рыбы, которые слизывали ночную росу со стен вагона от жажды, – нехотя выбрались на озаренную лунным светом платформу. Кто-то не удержался, повалился на холодный камень. С ужасом озирались они, не ведая, куда их привезли и что их ждет дальше, но смутно подозревая, что живыми им отсюда не выбраться.

Изольда подскочила в кровати, и вопль ужаса вырвался у нее из груди. Ишрак тотчас же пробудилась, обняла ее, погладила по спине.

– Проснись! Проснись! Все хорошо. Это сон, просто сон. С тобой все в порядке, Изольда. Что тебе привиделось?

– Кошмар, – медленно разлепила губы Изольда. – Невероятный, жуткий кошмар.

– Неудивительно, что тебе мерещатся кошмары. Что ты видела?

– Не знаю, что это было. Не знаю, где это было. – Голос Изольды предательски задрожал. – Это… Это не описать. Это так ужасно, что не подобрать слов. Я не знаю, что я видела, но даже если бы смогла тебе рассказать об этом, ты бы мне не поверила. И они, люди из моего кошмарного видения, знали – никто не будет слушать, когда они станут рассказывать о том, что пережили, а те, кто их все-таки выслушает, им не поверит. Мне снились евреи: бестелесные, в полосатых штанах и рубашках, они шли, обреченные на смерть. А вокруг них бесновались мужчины и женщины – беспощадные, бессердечные нелюди. Ни я, ни они ничего не можем поведать тебе – это не описать словами.

Сполохи пережитого ужаса в темно-синих глазах подруги потрясли Ишрак до глубины души.

– Это просто сон! Мираж!

– Это происходило здесь! – исступленно закричала Изольда. – Здесь! В этом самом городе, в Маутхаузене!

– Тише, тише. Это всего лишь сон. Пустое. Все хорошо, Изольда. Нам ничего не грозит. Мы с тобой в безопасности.

– О, да, – прошептала Изольда. Она пришла в себя, посмотрела на выбеленные известью стены, на окно, в которое робко пробирался рассвет. – Мы в безопасности. Но они, они – как же?

Примечание автора

Танцевальная чума, которую исследовал Лука, свирепствовала не только в Средневековье, вспышки ее отмечались и в наши дни. Какие только теории не выдвигались, чтобы объяснить ее. Большинство современных исследователей сходятся во мнении, что в основе танцевальной мании лежит психическая эпидемия, известная как массовый психоз. В рамки теории подобное предположение укладывается как нельзя лучше, однако на причины массового танцевального помешательства оно проливает свет не более чем средневековое клеймо «одержимость бесами».

Голем, защитник еврейского народа, – персонаж еврейской мифологии, герой легенд. Гонения на иудеев, насильственное насаждение гетто – деревень, куда сгоняли всех евреев и где христианам было запрещено жить, бесчеловечные указы, антисемитизм, антиеврейские восстания, буйства обезумевшей толпы, убийства – черной полосой проходят через всю историю христианства, насчитывающую более двух тысяч лет.

Именно средневековая дикость, невежество и варварство проложили дорогу к Холокосту: узкое и ограниченное сознание, как те две бороздки из сна Изольды – прямой путь к Маутхаузену, нацистскому концентрационному лагерю, существовавшему с 1938 по 1945 год. Заключенные там люди работали на каменоломнях. Когда они становились слишком слабы, их убивали. До сих пор доподлинно неизвестно, сколько человек было истреблено и уничтожено в этом лагере смерти, цифры колеблются от 122 766 до 320 000 человек.

Во время Холокоста было убито и казнено около 6 миллионов евреев, 5,7 миллиона советских граждан, 2,5 миллиона советских военнопленных, около 1,9 миллиона поляков, 312 000 сербов, около 275 000 нетрудоспособных граждан, 196 000–220 000 цыган, 1900 свидетелей Иеговы, 70 000 так называемых преступников, а также неизвестное количество противников политической власти Германии того времени и солдат Движения Сопротивления в странах оси, сотни, а возможно, тысячи гомосексуалистов. Все эти люди погибли не в пожарище войны, не в сражениях. Нет, всех их – миллионы и миллионы ни в чем не повинных людей – уничтожили в Холокосте, операции по планомерному и массовому уничтожению людей. Холокост – больная тема для нашей истории. Как его описать? Понять? Объяснить? Мне кажется, у художественной литературы нет ответов на эти вопросы. Сочинитель вырывает какой-нибудь эпизод из контекста и рассказывает читателю ошеломляющую, трагическую, пронзительную повесть о судьбе одного человека, нескольких человек, попавших в жернова Холокоста, но рассказать о Холокосте целиком и полностью он не в состоянии, потому что Холокост – это немыслимо, это – невообразимо.

Сон Изольды я позаимствовала из воспоминаний Примо Леви, итальянского писателя, пережившего все ужасы заключения в Аушвице. Ему снился один и тот же сон, будто он входит в комнату, где его ждут друзья, и хочет рассказать обо всем, что он видел, что выпало на его долю, и – не может. Ему казалось, пережитое им настолько нереально, что описать его словами невозможно, более того – ему никто не поверит.

Вы, те, кто до сих пор заражен варварским средневековым сознанием, крепко-накрепко вбейте себе в головы, что ненависть, вражда и страх не приводят ни к чему, кроме геноцида и смерти. Ксенофобия и злоба, закостенелость и невежество – кривые дорожки, заманивающие человечество в зияющую бездну Тьмы. Дай Бог никогда больше нам не ступать по ним. И всякий раз, когда ослепляет нас ненависть к другому человеку, всякий раз, когда обуревает нас праведный гнев, давайте помнить, на какую дорогу нас это может завести.