– Я никогда вас не забуду, – всхлипывала она. – При жизни я никогда не сказала бы того, в чем сознаюсь сейчас, перед лицом смерти: я люблю вас вечной, невыразимой любовью, люблю вас здесь и буду любить за гробом. Ведь не грех думать об усопшем и вместе с молитвой посылать ему привет за грань жизни. И я буду делать это каждый день, когда вступлю в стены монастыря.

Как трогательно ни звучало это признание, оно не доставило удовольствия Максу. Ему вовсе не улыбалась перспектива быть любимым за гробом, и приветствия, посылаемые «за грань жизни», были ему совершенно не по вкусу.

– Хорошо, все так и будет в том случае, если я умру, – сказал он. – Ну, а что если я останусь в живых?

Агнеса изумленно взглянула на него. Она, очевидно, и не подумала о такой возможности.

– Мне кажется, это было бы вам неприятно, – сердито воскликнул Макс.

– Мне? О Боже! – вырвалось у молодой девушки. – Если бы можно было, я пожертвовала бы своей собственной жизнью ради спасения вашей!

– Жертвовать жизнью вовсе не нужно, – возразил Макс, почувствовавший угрызения совести при мысли о том, как огорчает бедную девушку. – Вам нужно пожертвовать лишь глупой, бессмысленной идеей, которая сделает несчастными нас обоих, если вы будете упорствовать в ней. Агнеса, вы ошибаетесь, считая мое положение безнадежным. Оно едва ли представляло какую-нибудь опасность, а с сегодняшнего утра исчезло всякое сомнение в благополучном исходе. Если я и не открывал вам правды в течение последней четверти часа, то сделал это с единственной целью во что бы то ни стало вырвать у вас взаимное признание. Я ведь знал, что, выздоровев, никогда не добьюсь его. Теперь я слышал его и не возвращу вам вашего слова! Ваше желание взять его назад или отречься от него будет бесполезно. Хоть трижды говорите «нет», ничто не поможет: вы будете моей женой!

– Никогда! – испуганно вскочила Агнеса. – Об этом не может быть и речи. Я ведь принадлежу монастырю и вскоре вернусь туда…

– Я протестую! – возразил молодой врач. – О монастыре нужно забыть. Вы ведь еще свободны для счастья, вы же не давали обета.

– Я сама наложила его на себя. Я обещала настоятельнице и своему духовнику, и это обещание связало меня, как клятва, данная перед алтарем.

– Совершенно согласен с тем, чтобы вы принесли клятву перед алтарем, – ответил Макс, – но я должен лично быть при этом и тоже клясться вместе с вами, как принято делать при венчании. И если настоятельница и ваш духовник вздумают помешать, то им придется иметь дело со мной. Я уже как-нибудь покончу с ними, я поспорю с духовенством всего мира о том, что…

– Ради Бога, не горячитесь так! – с неподдельным страхом взмолилась молодая девушка. – Волнение ведь опасно для вас!

– Прежде всего нам необходимо выяснить все, – сказал Бруннов, а затем забросал Агнесу такими неопровержимыми уверениями и доводами, так ясно доказал ей, что она – его невеста и должна быть его женой, что бедная девушка в замешательстве в конце концов сама начала верить тому, что он прав и что обстоятельства сложились именно так, чтобы это осуществилось.

Нужна была более энергичная натура, чтобы противоречить Максу в таких условиях. Мнимо умирающий, с которым только что простились и которому обещали духовное общение по ту сторону бытия, вдруг делает в высшей степени земное предложение руки и сердца и чуть ли не силой готов вырвать согласие, в котором ему отказывают! Агнеса, правда, все еще настаивала на своем намерении удалиться в монастырь, но когда молодой человек привлек ее в свои объятия и стал целовать, она не сопротивлялась. Не оставалось никакого сомнения в том, что он победил, и Макс подумал про себя:

– Слава Богу, все кончилось благополучно. Да здравствует глупость моего коллеги!

Довольно скоро доктору Бруннову пришлось убедиться в том, что глупость его коллеги повлекла за собой и более серьезные последствия.

День миновал совершенно спокойно. Несмотря на перенесенные волнения, больной чувствовал себя так хорошо, что и Агнеса начала верить в его спасение.

Вечером, когда уже почти стемнело, она вошла в комнату больного с лампой в руках и сообщила ему, что пришел какой-то пожилой господин, некий доктор Франц, подробно расспросил о его здоровье и выразил желание видеть его. У него будто бы есть поручение от одного коллеги, и он во что бы то ни стало желает лично ознакомиться с состоянием доктора Бруннова, которому посылает несколько слов.

Макс взял записку, набросанную карандашом, и равнодушно произнес:

– Доктор Франц? Мой почтенный коллега, кажется, все еще не может осмыслить сегодняшний невероятный случай и желает составить формальный протокол о нем. Этому господину…

Макс вдруг умолк. Как только его взор упал на записку, он с испуганным выражением на лице нервно скомкал ее.

Агнеса насторожилась и тревожно спросила:

– Что такое? Ты знаком с этим доктором Францем? Несмотря на все монастырские идеи, девушка уже успела в течение дня перейти с Максом на «ты».

– Да, знаю его давно, – ответил Макс, уже овладев собой, хотя голос все же изменял ему. – Я хочу поговорить с ним сейчас же, но прошу тебя, Агнеса, оставь нас вдвоем и постарайся, чтобы никто не помешал нам!

Агнеса немного смутилась. В продолжение всего дня Макс ни на минуту не отпускал ее от себя, а теперь сам отсылал прочь. Но она успокоила себя мыслью о том, что предстоит медицинский разговор, и пошла сказать пришедшему, что его ждут.

Вскоре в комнату вошел худощавый, слегка сутулый старик с седыми волосами. Он торопливо прикрыл за собой дверь и стремительно подошел к больному. Макс протянул руки ему навстречу и взволнованно воскликнул:

– Отец! Ради Бога, как ты попал сюда? Как ты рискнул сделать это?

Рудольф Бруннов вместо ответа положил руку на плечо сына и с мучительным страхом устремил на него пытливый взор.

– Тебе лучше? Мне уже сказали… Слава Богу!

– Но откуда ты узнал, что я ранен? – спросил Макс. – Ты не должен был знать об этом, пока я окончательно не поправлюсь. Я не хотел понапрасну беспокоить тебя.

– Я получил вчера телеграмму от твоего врача. Он сообщил мне, что ты тяжело ранен, что твое положение в высшей степени опасно и что я должен быть готов ко всему… Через час я уже был в дороге и с ближайшим курьерским поездом поспешил сюда.

– Проклятый коллега! – с яростью крикнул Макс. – Мало того, что он замучил своей глупостью меня и всех окружающих, он должен был еще вызвать тебя! Знай я об этом сегодня утром, досталось бы ему!

Старый Бруннов радостно перевел дух.

– Ну, если ты еще можешь так горячиться, то дело совсем не так плохо. Я боялся найти тебя в совершенно ином состоянии. Неужели опасность так быстро была устранена?

– Да и не было никакой опасности! Легкая лихорадка, слабость, вызванная потерей крови, – вот и все… Но скажи мне, отец…

– После! – перебил его отец, все еще заметно взволнованный. – Я хочу посмотреть твою рану. Пока я не сделаю этого, я не успокоюсь.

Он снял повязку и принялся за исследование раны. Лицо его прояснилось, и он тихо покачал головою.

– Ты совершенно прав. Рана довольно глубока и вначале могла показаться опасной, но она не угрожает жизни. Не могу понять твоего врача.

– Спаси и помилуй, Бог, тех больных, которые попадут в его руки! – выразительно заметил Макс. – Но как ты, несмотря на эту несчастную телеграмму, решился приехать сюда? Ты ведь знаешь, что прежний приговор еще не потерял своей силы. Тебя сразу же арестуют, едва лишь узнают, и посадят в крепость.

– Успокойся, пожалуйста! – возразил Рудольф Бруннов. – Нечего опасаться, что узнают, я принял необходимые меры. Приехав, я остановился в гостинице в предместье под именем доктора Франца. Да и никто не знает меня в этом городе, никто… за исключением, – лицо его нахмурилось, – губернатора, с которым я едва лишь встречусь. У нас много оснований избегать друг друга.

– Тем не менее! – воскликнул Макс. – Находясь здесь, ты ежеминутно рискуешь своей свободой, своей жизнью… Неужели ты не подумал об этом, отправляясь сюда?

– Нет! – возразил Бруннов взволнованно. – Я услышал, что мой единственный сын при смерти и, как врач, стремился приложить все усилия к тому, чтобы спасти ему жизнь… У меня не было времени раздумывать о своей безопасности.

Макс сжал руку отца и с увлажнившимся взором ответил:

– Я не думал, что так дорог тебе. Прости, отец! Но, сомневаясь по временам в твоей любви ко мне, я, право, не заслужил такого самопожертвования! Я причинил тебе немало забот и досады своим упрямством и нежеланием преклониться перед отцовским авторитетом.

– Успокойся, Макс! Забудем о том, что было. Последние сутки, проведенные в мучительном страхе за твою жизнь, показали мне, что значит потерять единственную надежду и отраду в жизни. Не обвиняй себя! Я тоже часто был не прав по отношению к тебе и никак не мог понять, что ты создан иначе, чем я. Но, несмотря на все это, настоящая минута, мне кажется, показала, как ты дорог своему отцу…

Бруннов склонился над сыном и поцеловал его в лоб. Такой нежности уже давно не было между ними. Макс, с детских лет не видевший ласки отца, ответил на нее с сердечной теплотой:

– В будущем тебе не придется жаловаться на своего упрямца, на «реалиста». Я никогда не забуду того, чем ты рисковал ради меня, отец! Однако теперь обещай мне тотчас же уехать обратно. Ты ведь уже доказал, что ради меня не считаешься ни с какой опасностью, но пока ты не переедешь границу, она будет висеть над твоей головой. Еще раз прошу тебя, уезжай как можно скорее!

– Завтра же уеду, – ответил Бруннов, – только завтра утром еще раз навещу тебя… И не думай возражать, Макс! Не мучь себя напрасной заботой! Говорю тебе, нечего опасаться, что мое инкогнито будет раскрыто. Теперь я ухожу от тебя. Тебе необходим покой, а ты и так уже чересчур взволнован.

– Да это мне ничуть не вредно, у меня очень крепкий организм, – возразил Макс. Он подумал о том, что в течение этого дня без всякого вреда выдержал горячий медицинский диспут и сделал предложение, но предпочел пока не говорить отцу о своих любовных делах и продолжал: – Не правда ли, ты был немало удивлен тем, что нашел меня в этом казенном здании?

– Конечно, тем более что имя советника Мозера, чиновника губернаторской канцелярии, мне тоже совершенно незнакомо. Ты, вероятно, познакомился с ним и даже подружился во время своего пребывания здесь?

– Положим, мы не очень-то дружны! Этот Мозер – идеальный образец бюрократа. При слове «революция» с ним происходит нервный припадок, и в первый же день знакомства он указал мне на дверь за то, что я ношу политически неблагонадежное имя.

– Ты должен быть ему тем более признателен, что, несмотря на это, он приютил тебя в своем доме. Мы оба очень обязаны ему. К сожалению, я не могу лично поблагодарить его…

– Ради Бога, не вздумай сделать это! Хотя он и не знает тебя лично, но его инстинкт благонамеренности безошибочно подскажет ему, что перед ним государственный преступник.

– Макс, не говори таким тоном о человеке, принявшем тебя под свой кров! – укоризненно сказал Рудольф Бруннов. – Ты остался таким же, как был. Кроме того, помни, что хотя твоя рана и не угрожает жизни, но она во всяком случае достаточно серьезна, чтобы отбить у всякого другого охоту говорить, а ты еще злишься на своего гостеприимного хозяина.

Макс подумал, что своим приютом он менее всего обязан Мозеру, но не сказал ни слова об этом и с вполне понятным беспокойством стал уговаривать отца поскорее уйти и соблюдать величайшую осторожность. Рудольф Бруннов уступил его желанию и, коротко простившись с сыном, вышел.

Выходя из квартиры Мозера, он вдруг столкнулся с самим советником. Последний подошел к незнакомцу и вопросительно произнес:

– Доктор Франц?

– Да, это – мое имя. Я, вероятно, имею удовольствие видеть господина Мозера?

– Совершенно верно. Моя дочь передала мне, что вы врач и пришли по поручению доктора Берндта; поэтому мне хочется лично услышать от вас, правду ли говорят женщины, что состояние больного значительно улучшилось и даже есть надежда на выздоровление. После сегодняшнего заявления вашего коллеги мне это кажется невозможным.

– Опасность Действительно миновала, – ответил Бруннов. – Я нисколько не сомневаюсь в спасении жизни доктора Бруннова. Конечно, он почти всецело обязан этим самоотверженной помощи, оказанной ему в вашем доме. У вас, вероятно, было немало хлопот из-за него.

– Да, да, очень много, – тяжело вздохнул советник, совершенно не зная, радоваться ли ему или досадовать на то, что ангел смерти обошел его дом: ведь в конце концов также неприятно было прочесть в газетах, что «доктор Бруннов, сын известного революционера, благополучно выздоровел в доме советника Мозера».

Рудольф Бруннов между тем с большим участием смотрел на старика, видимо удрученного заботой. Он ничего не знал о своевольном поступке Агнесы и приписывал всецело Мозеру попечение о его сыне. Вместе с тем, благодаря характеристике, данной ему Максом, он видел в советнике человека, великодушно отрекшегося от своих личных взглядов и симпатий и принявшего к себе своего политического противника.