Эльза Вернер - Дорогой ценой

– Ну, меня ему не подчинить себе! – воскликнула девушка, упрямо закидывая головку. – Он думал и меня запугать своим мрачным взглядом, пронзившим меня насквозь, но я нисколько не боюсь его. Посмотрим, подчинит ли он меня, подобно остальным.

Баронесса испугалась; она не без основания боялась, что ее избалованная дочь, не привыкшая стеснять свою свободу, и в отношении барона будет так же своевольна. Она исчерпала весь свой запас просьб и доводов, однако напрасно – Габриэль находила своеобразное удовольствие в упрямом выражении вражды по отношению к опекуну и не собиралась сдавать свои боевые позиции против него. К тому же она слишком долго была серьезна и потому поспешила вернуть себе свой обычный легкомысленный тон.

– Мама, мне кажется, ты чувствуешь настоящий страх перед этим волком в образе дяди, – с веселым смехом воскликнула девушка. – Я смелее. Я подойду к самой его морде, и – ручаюсь тебе – он не сожрет меня!

Дом губернского правления в Р. был некогда замком и в продолжение многих лет служил жилищем одной княжеской семьи. Затем он перешел в казну, и теперь в нем помещались главное управление провинции и квартира губернатора. Обширное здание было расположено вне города, на возвышении, и, несмотря на свое нынешнее предназначение, сохраняло вид средневекового замка. Его высокие башни и вышки и вообще господствующее положение над окрестностью – все было очень живописно.

Из окон замка свободно просматривались город и вся долина, окаймленная венком гор. Главное здание было в исключительном пользовании губернатора, занимавшего его верхний этаж, а в нижнем помещалась канцелярия; в двух боковых флигелях были расположены прочие присутственные места и казенные квартиры чиновников.

Несмотря на такую планировку здания, его внутренние помещения носили тот же, что и наружный вид, старинный характер, заложенный в самой архитектуре, и годы не в силах были изменить его. Комнаты со сводчатыми потолками, с глубокими дверными и оконными нишами были наследием восемнадцатого столетия. Длинные мрачные коридоры и галереи скрещивались в самых разных направлениях. Из одного этажа в другой вели каменные, гулко резонирующие лестницы. Старинный замковый двор и сад все еще сохраняли свой первоначальный вид.

Теперешний губернатор уже много лет бессменно занимал свой пост. Он был сыном простого бедного чиновника, умершего молодым, однако и жизненный уклад, и впечатление, производимое лично им, были безукоризненно аристократичны. Никто не знал, каким, собственно, образом Равен стал любимцем некогда всемогущего министра, которому он был обязан своей карьерой. Проницательный взор министра, вероятно, обнаружил в молодом человеке недюжинные способности. Многие склонны были видеть в этом другие, тайные причины, сыгравшие роль в возвышении Равена. Как бы то ни было, он был вдруг назначен секретарем министра, и в этой должности ему представилось обширное поле для применения своих способностей. Равен быстро стал доверенным лицом министра, при всяком удобном случае отличавшего его и даже открывшего перед ним двери собственного дома. Нижние ступени служебной лестницы были быстро пройдены, и однажды высшие слои столичного общества ошеломила неожиданная весть о том, что старшая дочь министра помолвлена с его молодым советником. Тотчас же последовало возведение Равена в баронское достоинство, и перед ним открылись ослепительные возможности.

Однако не только этому был обязан Равен своим головокружительным возвышением. Его действительно блестящие способности, по-видимому, лишь теперь нашли себе достойное применение и вскоре были так бесспорно проявлены, что всякая протекция стала совершенно излишней. Всего через несколько лет вполне объяснился «непонятный поступок» министра, который, вместо того чтобы противодействовать браку своей дочери, благожелательно отнесся к нему. Он знал, чего мог ожидать от своего зятя в будущем, и действительно, его дочь в качестве баронессы Равен играла в свете гораздо большую роль, чем ее сестра, вышедшая замуж за барона Гардера, человека древнего происхождения, но весьма ничтожного.

Назначенный на ответственный пост в Р., барон Равен нашел там очень тяжелое положение. Правда, буря, потрясшая несколько лет назад всю страну, на время затихла, но не была уничтожена в корне. В особенности в Р-ской провинции повсюду шло брожение, и Р., главный ее город, стоял во главе оппозиции правительству. Губернаторы тщетно пытались искоренить эту оппозицию, но им недоставало ни решительности, ни полноты власти, и они ограничивались полумерами, необходимыми для усмирения то и дело возникавших беспорядков, которые продолжали разрушать провинцию.

Когда губернатором был назначен Равен, все сразу почувствовали, в какие железные руки попали бразды правления. Он приступил к делу с энергией и беспощадностью, возбудившей против него настоящее возмущение. Посыпались протесты и жалобы правительству, но последнее хорошо знало и положение в провинции, и характер своего представителя, а потому оказывало ему поддержку. Другой, вероятно, испугался бы чрезвычайной непопулярности, вызванной крутыми мерами, или отступил перед неприятностями и затруднениями, но Равен остался на своем посту. Это был человек, скорее искавший в жизни борьбы, чем избегавший ее, а его деспотическая натура именно здесь нашла возможность развернуться. Он не задумывался над тем, что его постановления далеко не всегда были законны, и на все упреки в произволе и насилии отвечал непоколебимым «будет так!». Таким образом, он действительно усмирил недовольные правительством элементы. Город и провинция убедились, что не могут бороться с человеком, ставящим свою власть выше их прав, для открытого же восстания еще не пришло время. Поэтому все поневоле покорились, и губернатор, отлично исполнивший свою задачу, был осыпан милостями.

С тех пор прошло много лет. К деспотичному управлению барона мало-помалу привыкли, и он даже снискал себе уважение своих политических врагов. Он провел ряд экономических реформ, которых не могли не одобрить даже его противники. В экономической сфере Равен был настоящим благодетелем вверенной ему провинции, неутомимым тружеником там, где дело шло о проведении в жизнь общеполезных мероприятий! Он принимал горячее участие в развитии промышленности, земледелия, повышении благосостояния населения и тем самым привлекал к себе многих, видевших в нем усердного защитника их интересов, так что число его приверженцев вскоре стало столь же велико, как и число врагов. Управление Равена было образцом порядка, неподкупности и строгой дисциплины, и его нововведения, сделанные с практической проницательностью, процветали повсюду.

Большое содержание и значительные личные средства позволяли губернатору жить на широкую ногу. Его покойный тесть был очень богатым человеком, и все его состояние перешло к двум дочерям – баронессе Равен и баронессе Гардер.

Брак барона был заключен по расчету, однако Равен никогда не забывал, что обязан этому браку блестящей карьерой, и его супруга ни разу не могла пожаловаться на недостаток внимания и уважения с его стороны. Баронесса была ограниченной женщиной и едва ли вообще могла внушить к себе любовь. Муж охотно исполнял все ее требования относительно светской жизни и роскошных туалетов, и таким образом между супругами никогда не намечалось разлада. Их бездетное супружество через семь лет закончилось смертью баронессы. Равен, к которому, согласно завещанию, перешло все состояние жены, не пожелал вступить в брак во второй раз. Этот гордец, с головой, вечно занятой честолюбивыми планами, был недоступен любви и семейным радостям и, вероятно, не женился бы и в первый раз, если бы женитьба не являлась ступенькой для его возвышения.

На следующее утро после приезда баронесса Гардер сидела с зятем в своей маленькой гостиной. Баронесса, несмотря на еще сохранившиеся следы былой красоты, уже совершенно увяла, и яркий дневной свет безжалостно обнаруживал правду сидевшему против нее барону.

– Не могу избавить нас, Матильда, от этого разговора, – произнес барон, – хотя и отлично понимаю, как он мучительно тягостен для вас. Согласно вашему желанию я занялся приведением в порядок дел барона. То был хаос, с которым я едва справился с помощью нашего адвоката. Теперь наконец все приведено в ясность. О результате я уже сообщал вам в Швейцарию.

Баронесса, прижав платок к глазам, взволнованно прошептала:

– Грустный результат!

– Но не неожиданный. К сожалению, нельзя было спасти даже ничтожную часть состояния. Я посоветовал вам на некоторое время уехать за границу, так как для вас было бы слишком унизительно присутствовать при продаже вашего особняка и всего имущества в столице. Ваше отсутствие давало возможность истолковать все это скорее добровольным решением, чем необходимостью, и я позаботился о том, чтобы никто в свете не узнал истинного положения дел. Во всяком случае, честь имени, которое носите вы и Габриэль, сохранена, и ни один из кредиторов не прибьет его к позорному столбу.

– Я знаю, какое вы проявили самопожертвование, – сказала баронесса. – Мой поверенный писал мне обо всем… Благодарю вас!

В искреннем порыве она протянула ему руку, но барон отклонил ее таким ледяным движением, что теплое чувство разом остыло.

– Я сделал только то, к чему меня обязывало уважение к памяти моего тестя; его дочь и внучка при любых обстоятельствах могут рассчитывать на мою защиту, и я во что бы то ни стало должен сохранить чистоту вашего имени. Только ради этого я принес свою жертву. Здесь ни при чем нежные чувства, да они и не имели оснований, потому что покойный барон и я отнюдь не были друзьями.

– Я всегда сожалела об этом, – стала уверять баронесса. – В последние годы своей жизни мой муж тщетно искал сближения – вы были недоступны. Он не мог дать большего доказательства своего уважения и глубокого доверия к вам, как передав в ваши руки самое дорогое для него на свете. На своем смертном одре он назначил вас опекуном Габриэль.

– Иными словами, после того как был разорен, он предоставил заботы о жене и ребенке мне, которому при жизни вредил при всяком удобном случае. Я прекрасно сознаю, как высоко должен ценить это доказательство его доверия!

– Арно, вы не знаете, как жестоки ваши слова! Неужели вы не пощадите чувств удрученной горем вдовы?

Вместо ответа взгляд барона скользнул по элегантному серому шелковому платью баронессы. Ровно в годовщину своего вдовства она сняла траур, так как знала, что черный цвет не идет ей. Нескрываемая насмешка во взгляде зятя вызвала на лице баронессы легкий румянец не то досады, не то смущения.

– Лишь теперь я начинаю оправляться от страшной катастрофы, – продолжала она. – Если бы вы знали, какие заботы и унижения предшествовали ей, какие потери обрушивались на нас со всех сторон! Это было ужасно!

Саркастическая усмешка появилась на губах барона. Он отлично знал, что все потери барона совершались за игорным столом, а все заботы его супруги состояли в том, чтобы затмить всех дам столицы. После смерти министра баронесса получила такое же состояние, как и ее сестра, и промотала его до последнего гроша, в то время как часть наследства, перешедшая к баронессе Равен, оставалась до сих пор нетронутой в руках ее супруга.

– Довольно! – оборвал речи баронессы Равен. – Оставим этот неутешительный предмет. Я предложил вам свой дом и очень рад, что вы приняли мое приглашение. После смерти моей жены я принужден был прибегать к помощи чужих женщин, которые, правда, умели вести хозяйство, но не удовлетворяли требованиям, предъявляемым к представительнице дома. Вы умеете и любите представительствовать, Матильда, а я именно в этом нуждаюсь. Следовательно, наши интересы согласуются, и, я надеюсь, мы будем довольны друг другом.

– Постараюсь удовлетворить вашим желаниям, – ответила баронесса Гардер, следуя примеру своего зятя, который поднялся с места и направился к окну.

Равен обратился к ней еще с несколькими безразличными вопросами относительно того, довольна ли она обстановкой и прислугой, но едва ли слышал поток слов баронессы, уверявшей, что она от всего в восторге: его внимание привлекло нечто совершенно другое.

Под самым окном перед квартирой смотрителя дома был разбит садик, и там прогуливалась Габриэль, вернее бегала взапуски с детьми смотрителя.

Девушка вышла на утреннюю прогулку, чтобы ознакомиться с окружающим. Так, по крайней мере, она объяснила матери. Но ее интересовала, собственно, лишь известная часть этого окружающего. Она знала, что Георг Винтерфельд ежедневно бывает в губернском правлении, значит, нужно было искать возможность почаще встречаться с ним, а это, по мнению Георга, было чрезвычайно трудно. Габриэль не разделяла такого взгляда, и ее рекогносцировка пока ограничивалась тем, чтобы разузнать, где именно помещалась канцелярия барона, в которой работал молодой человек. Тут на ее пути попались семилетний мальчик, сын смотрителя, и его сестрица, и она тотчас же завязала с ними знакомство. Веселые ребятишки доверчиво откликнулись на приветливость девушки, и новое знакомство тотчас же отодвинуло на задний план всякую мысль о разведке и о том, ради кого она была предпринята. Габриэль дала детям увлечь себя в садик, любовалась вместе с ними кустарником и цветочными клумбами и совсем подружилась с детьми. Уже через четверть часа началась шумная игра, в которой Габриэль принимала оживленное участие. Она прыгала вместе с ребятишками через клумбы и на все лады поддразнивала их. Как ни неприлично это было для семнадцатилетней девушки, да притом еще племянницы губернатора, но для беспристрастного наблюдателя сцена была прелестна. Все движения девушки были проникнуты бессознательной, естественной грацией. Стройная фигура в белом утреннем платье мелькала, как солнечный луч, среди темной листвы деревьев. Тяжелая коса распустилась во время веселой возни, и густые белокурые волосы рассыпались по плечам Габриэль, между тем как ее веселый смех и восторженные крики детей доносились до самых окон замка.