— Частично.

Губы Себастьяна гневно сжались. Он не привык к уклончивым ответам со стороны подчиненных.

— Почему же вы не предупредили меня заранее, что собираетесь каждую неделю использовать часть рабочего времени на личные нужды, миссис Уэйд?

Ее сердце неровно и часто забилось от испуга, Как глупо! Он же намеренно ее пугает — это сразу видно. Тем не менее его тактика достигла цели: Рэйчел все понимала, но ничего поделать с собой не могла. Ей было страшно.

— Милорд, у меня и в мыслях не было вас обманывать. У миссис Фрут был выходной на полдня по субботам, и я полагала, что это правило распространится и на меня. По приказу констебля мне приходится посещать его по средам, и это занимает не больше двух часов вместе с дорогой туда и обратно…

— Ну что ж, прекрасно, — огрызнулся Себастьян, и на этот раз Рэйчел не смогла понять, чем вызвано его раздражение. — В таком случае вам бы следовало поспешить, не так ли? Меньше всего нам хотелось бы, чтобы констебль явился в Линтон-холл собственной персоной и обвинил нас в укрывательстве беглых.

Его необъяснимая враждебность больно задела Рэйчел. Ей хотелось нанести ответный удар. Спросить, например: «Это королевское „мы“, милорд?» Но она, конечно, промолчала. Он прошел мимо нее, не сказав больше ни слова, и широким шагом направился к дому.

Поспешая через мостик и направляясь по извилистой аллее к городу, Рэйчел беспрестанно перебирала в уме только что состоявшийся разговор. Ей хотелось понять Себастьяна, но бесплодность попыток постичь его в конце концов утомила ее. В эту ночь под самое утро он ей приснился, но она уже не помнила, что именно видела во сне. Она ощущала полное бессилие. Правда, в этом ничего нового не было. Он, наверное, не спит ночей, изобретая коварные способы досадить ей, заставить ее сделать то, что ей не нравится. Например, разговаривать с ним. Интерес Себастьяна к ней ничуть не уменьшился за те несколько недель, что она провела в Линтоне; напротив, этот интерес еще больше возрос. Рэйчел не понимала, чем это обусловлено, и ей становилось страшно. «Что он со мной намерен сделать?» — этот вопрос она задавала себе каждый день. Еще совсем недавно ей казалось, что уже ничто на свете не может ее затронуть, разве что новый тюремный срок. Но если тюрьма ей больше не грозит, что он способен придумать, чтобы ранить ее еще глубже? Ничего! И все же она боялась Себастьяна Верлена.

Разумеется, он хотел с ней переспать. Надо было быть каменной, чтобы об этом не догадаться. Что ж, если только это ему и нужно, можно считать, что она дешево отделалась. Ее тело ничего не стоило. Оно не имело с ней ничего общего, она никогда о нем не думала. Но она боялась, что Себастьян потребует от нее большего, отнимет у нее нечто, чему она не могла подобрать определения, если они станут близки. Терпеливый и беспощадный, с вкрадчивой, завораживающей повадкой хищника, он имел полную власть над ее жизнью, и она целыми днями только и делала, что пыталась его ублажить и тем самым спасти себя. Но если, ублажая его, она навлечет на себя гибель, что тогда?

«Перестань думать о нем». Еженедельные посещения деревни доставляли Рэйчел одни неприятности, но зато ей нравилась ведущая туда дорога. С каждым разом окружающий мир становился все прекраснее. Девоншир лежал в зеленых объятиях мая. Ее сердце радовалось пению птиц, благоуханию полевых цветов, свежему дыханию ветерка. Порой вся эта роскошь начинала ее подавлять. Цветы казались слишком яркими, листва чересчур пышной, запахи ударяли в голову, неуемная щедрость весеннего цветения грозила затопить ее своим разнообразием и богатством. Иногда ей приходилось даже опускать глаза и брести вперед, глядя только в землю. Рэйчел привыкла к серым и коричневым тонам, к металлу и камню, к запахам тюремных уборных и дезинфекции, к хлопанью дверей, лязгу засовов и сердитым окрикам. Однообразие и жестокость, бездушный, раз и навсегда заведенный распорядок правили ее жизнью еще совсем недавно. Теперь она попала в новый мир, и он ставил ее в тупик. Его невозможно было разложить по полочкам, он был бесконечен, непредсказуем и чреват множеством опасностей.

И при всем при том он был прекрасен. Ей ничего не стоило расплакаться, просто глядя на лиловые лепестки болотной фиалки у себя в руке или на медленно расправляющую пестрые крылья бабочку-крапивницу. Непаханый луг был усеян лютиками; желтые чашечки первоцвета высыпали по обочинам дороги вместе с дикими гиацинтами, вероникой и щавелем. Рэйчел увидела зеленого дятла, впервые за десять лет услышала кукушку и наткнулась в придорожных кустах на гнездо завирушки с четырьмя голубыми яичками. Сквозь зеленеющую листву дубов небо ослепляло синевой, а пушистые облака белели, как только что выпавший снег. Но самым большим чудом было солнце. Сердце не умещалось в груди у Рэйчел. Ей даже хотелось, чтобы пошел дождь: в ненастье легче было бы вытерпеть прелесть природы. При такой чудесной погоде ее дары казались чрезмерными.

Преодолевая последний подъем перед перекрестком, Рэйчел вздрогнула, заслышав стук копыт. Не успела она хоть немного прийти в себя и успокоиться, как на вершине холма прямо перед нею возник всадник. Она торопливо отступила на обочину, чтобы дать ему проехать, но он натянул поводья, как только ее увидел, и шедший резвой рысью золотисто-гнедой жеребец заплясал на месте, поравнявшись с ней. Рэйчел растерянно подняла голову, и перед ее испуганным взором предстал златовласый великан на богатырском коне. Он был поразительно хорош собой. А самое удивительное — она уже видела его раньше! Но когда? Где? Разве такое возможно? Тут он снял шляпу, и ее осенило: это был преподобный Моррелл, он раз пять или шесть посещал Дартмурскую тюрьму за последние два года и проводил воскресную службу в качестве приглашенного капеллана.

— Доброе утро, — приветливо поздоровался он, щурясь на солнце, в лучах которого его золотистые волосы светились подобно нимбу.

Он был скромно одет в черное, но без пасторского стоячего воротничка; Даже точно зная, что он священник, Рэйчел никак не могла в это поверить: он выглядел слишком уж здоровым и сильным, слишком плотским для служителя церкви.

— Меня зовут Кристиан Моррелл, — представился он, лаской удерживая на месте своего фыркающего и рвущегося вперед коня. — Я викарий церкви Всех Святых.

— Как поживаете? — Рэйчел боялась называть свое имя кому бы то ни было, но прямота этого человека не оставила ей выбора. — Я Рэйчел Уэйд. Работаю экономкой в Линтон-холле.

Его лицо не выразило удивления: стало быть, он уже наслышан о ней. Зато сама она была несказанно поражена, когда он наклонился с седла и протянул ей руку. Растерянно и кратко ответив на рукопожатие, Рэйчел вновь посторонилась, уступая дорогу, но он так и не тронулся с места.

— Очень рад встретить вас, миссис Уэйд. Я как раз направляюсь в Линтон-холл. Хочу нанести визит вежливости новому лорду д’Обрэ.

— Вы застанете его дома, сэр. Я только что оттуда.

— О да, я уведомил его запиской, так что он меня ждет.

— Да-да, конечно.

— Я приехал бы раньше, но я был в отъезде. Я несколько недель провел за границей. Медовый месяц, — пояснил он улыбаясь. — Мы с женой вернулись всего два дня назад. Мы были в Италии.

Рэйчел не умела поддерживать светский разговор, поэтому слова, сорвавшиеся у нее с языка, поразили ее саму.

— Надеюсь, путешествие прошло удачно?

— О да, благодарю вас, мы получили огромное удовольствие. Все было… бесподобно.

Тут Рэйчел вдруг пришло в голову, что расспрашивать малознакомого человека о том, как прошел его медовый месяц, наверное, не совсем прилично, и в ту же самую минуту она заметила легкую краску, проступившую на щеках у преподобного Моррелла. Значит, он тоже об этом подумал. Как ни странно, его смущение помогло ей справиться со своим. Немного успокоившись, Рэйчел сказала:

— Я знакома с вашим отцом, преподобный Моррелл. Правда, мы встречались всего лишь раз.

Она и сама не подозревала, что способна на подобную вольность.

— Правда? — спросил он с интересом.

— Да. Он… венчал меня с мужем.

У преподобного Моррелла были удивительные глаза — проницательные и в то же время добрые. У нее возникло ощущение, что эти ясные голубые глаза видят гораздо больше, чем ей хотелось бы обнаружить. Поскольку он никак не ответил на ее последние слова, Рэйчел поспешила добавить:

— Надеюсь, он в добром здравии?

— Мой отец умер пять лет назад.

— Мне очень жаль. Он мне показался… очень добрым человеком.

— Так оно и было.

До чего же странный у них вышел разговор! А может, и нет. Может быть, он показался странным только ей одной — ведь она не привыкла к самым обычным разговорам.

— Ну что ж, не смею вас больше задерживать. Доброго вам утра, сэр.

Рэйчел полагала, что преподобный Моррелл переведет дух с облегчением, избавившись от нее, но ничего подобного не случилось. Напротив, он, казалось, был удивлен и разочарован столь скорым окончанием разговора. Интересно, спросила себя Рэйчел, долго он еще собирался стоять посреди дороги, обмениваясь любезностями с женщиной, осужденной за убийство? Был ли он знаком с Рэндольфом? Наверняка. Эта мысль встревожила ее.

— Моя жена будет рада знакомству с вами, — заявил между тем викарий, и не будь его лицо таким открытым и честным, Рэйчел приняла бы его слова за откровенную и довольно жестокую при данных обстоятельствах ложь, высказанную только ради соблюдения светских приличий. — Ее зовут Энни. Ее покойный муж был кузеном лорда д’Обрэ.

Да, эту сплетню она уже узнала от служанок, спешивших поделиться удивительной новостью с любым, кто готов был слушать: бывшая виконтесса д’Обрэ стала обыкновенной Энни Моррелл, женой викария.

— Буду рада познакомиться с ней, — осторожно заметила Рэйчел, — для меня это большая честь.

Ей не верилось, что знакомство когда-либо действительно состоится.

Викарий вновь водрузил на голову свою черную шляпу.

— Спасибо за приятную встречу, — сказал он совершенно искренне и улыбнулся ей на прощание. — Возможно, я увижу вас в церкви в воскресенье, миссис Уэйд?

Вопрос прозвучал так робко, что не показался, Рэйчел оскорбительным. В Дартмуре ей не нравилось посещать церковь, не нравились засушенные, как мумии, и столь же бездушные священники, которые ежедневно, иногда по два раза в день, изводили ее и остальных заключенных своими нудными проповедями, постоянно твердя им о том, какие они страшные грешники, как им повезло, ибо тюрьма великодушно открыла им дорогу к искуплению, и как они должны благодарить за это Бога. Но преподобному Морреллу она ответила:

— Я с нетерпением жду воскресной службы. — И провожая его взглядом, пока он не скрылся из виду, она с удивлением почувствовала, что тоже говорила совершенно искренне.

* * *

Сварливое настроение не покинуло Себастьяна, пока он срывал с себя забрызганную рабочую одежду, мылся над раковиной в своей новой ванной и натягивал чистую рубашку, брюки, жилет и сюртук под бдительным приглядом вездесущего Приста. Он и сам себе не смог бы объяснить, почему его так взбесило известие о том, что миссис Уэйд обязана еженедельно посещать проклятого констебля. Почему его это задевает как личное оскорбление? Что ему за дело, в конце концов? Чувствуя себя глупо, он все же никак не мог унять злость. Черт подери, это покушение на ее свободу! Она же заплатила за свои предполагаемые грехи, не так ли? Десять лет! Неужели этого не достаточно? Он чувствовал себя оскорбленным за Рэйчел и в то же время сердился на нее за то, что она все принимает как должное. Или, по крайней мере, делает вид. Впрочем, она вообще редко обнаруживала свои чувства. В ее бесконечной сдержанности было что-то завораживающее, но в последнее время все эти недомолвки ему осточертели.

В дверь спальни постучали. Прист пошел открывать и через минуту вернулся с сообщением:

— Милорд, преподобный Моррелл ждет вас.

Себастьян тихо выругался. «Вот, стало быть, до чего дошло, — усмехнулся он своему умытому и причесанному двойнику в зеркале. — Местный викарий, разрази его гром, явился к тебе с визитом!» В придачу к титулу и полуразрушенному особняку ему навязывали респектабельность, будь она неладна… Почетное бремя стало сильно действовать ему на нервы. Когда Прист начал суетиться вокруг него с одежной щеткой, Себастьян раздраженно повел плечами и, пробормотав на ходу: «Засунь ее куда подальше», — вышел из комнаты.

Горничная провела викария в гостиную, отделанную розовым деревом. Его широкая спина вырисовывалась силуэтом на фоне окна. Он был так поглощен созерцанием реки и перекинутого через нее моста, что не заметил прихода Себастьяна, пока тот не воскликнул:

— Преподобный Моррелл!

Священник стремительно обернулся, словно очнувшись от глубокой задумчивости. Они сошлись на середине комнаты и пожали друг другу руки. Оказалось, что у викария крепкое и энергичное рукопожатие. Он был высок ростом и хорош собой, а главное, ему было лет на тридцать меньше, чем почему-то заранее представлялось Себастьяну.