«Незамысловатые души»… Это прозвучало, пожалуй, несколько покровительственно, но именно так, если не хуже, Себастьян и его друзья обычно отзывались о представителях низших сословий, 'особенно о тех, кто в поте лица зарабатывал себе на хлеб. Только теперь он впервые задумался над тем, сколько в этих словах высокомерия.
К югу от Уикерли, там, где Главная улица, выбегая за околицу, пересекалась с дорогой на Тэвисток, он повстречал своего управляющего. Холиок уверенно сидел на невысокой коренастой местной лошадке, такой же крепкой, выносливой и надежной, как он сам. Увидев хозяина, он сказал: «Доброе утро» — и приподнял истрепанную фетровую шляпу.
— Куда путь держите, Уильям?
— В кузницу Суона, милорд. Хочу поговорить о той бороне, что мы решили заказать.
— Сперва проводите меня немного, будьте добры. Мне надо кое-что у вас спросить.
Холиок покорно кивнул и повернул лошадь. Они пустились шагом по неширокой, засыпанной прошлогодней листвой аллее, ведущей к Линтон-холлу.
— Вы родом из Девона, Уильям? — начал Себастьян, подавшись вперед, и потрепал по загривку гнедого.
— Да, сэр. Мой отец служил управляющим в Линтоне до меня.
— Вот как? Я этого не знал. Выходит, вы прожили в Уикерли всю свою жизнь?
— Никогда не бывал восточнее Эксетера, западнее Тэмера и южнее Плимута.
Такая простодушная гордость прозвучала в этих словах, словно Уильям Холиок считал свое замкнутое существование добродетелью, ставившей его на порядок выше тех бездельников, что шляются без толку по всему свету. А может, так оно и есть? — подумал Себастьян.
— Уильям, я нанял новую экономку, — продолжил он, немного помолчав.
— Я с ней уже познакомился сегодня утром, милорд.
— Правда? И что вы думаете?
— Милорд?
— Какое впечатление она на вас произвела? Она справится? Может, нам следует позаботиться о своей безопасности, пока она в доме?
Легкомысленный тон явно пришелся управляющему не по вкусу.
— Думаю, она справится, милорд, но надо дать ей время освоиться. Пока что она совсем еще сырая.
Он хочет сказать «неопытная», догадался Себастьян, хотя сам придавал слову «сырая» иное значение, когда речь шла о миссис Уэйд: она была незакаленной, незащищенной, чувствительной, как свежая рана.
— Говорят, она убила своего мужа, — небрежно обронил он. Холиок хмыкнул.
— Да, так говорят.
— А этот Уэйд, он из местных?
— У него был большой дом на полдороге между Уикерли и Тэвистоком, милорд.
— На какие доходы он жил?
— В точности не знаю, но вроде бы владел на паях рудниками. И это не все, были у него и другие занятия. Он заключал сделки. Кажется, вел какие-то общие дела с мэром.
Себастьян обдумал услышанное.
— Должно быть, он был намного старше своей жены, когда они обвенчались.
— Угу, — пробурчал Уильям.
— Шум, наверное, поднялся страшный, когда его убили.
Уильям промолчал.
— Как он был убит?
— Его забили до смерти кочергой.
Себастьян выругался сквозь зубы, в ужасе глядя на Холиока.
— Она призналась? Неужели не было сомнений в ее виновности?
— Сомнения были. И она не признала себя виновной.
Управляющий немного помолчал, потом добавил с явной неохотой:
— Ее бы повесили, если бы не обстоятельства.
— Какие обстоятельства?
У Холиока была привычка вытягивать уголки губ в некоем подобии полуулыбки, когда вопрос требовал размышлений, или когда он пребывал в нерешительности, или чувствовал себя смущенным. В эту минуту он, похоже, испытывал все три состояния сразу.
— Насколько я припоминаю, они были женаты всего с неделю. У него была дочка, школьная подружка миссис Уэйд, Лидией ее звали. Она и сейчас живет в Уикерли под присмотром своей тетушки, вдовы по имени миссис Армстронг.
«Разрази меня гром!» — мысленно простонал Себастьян. Он не просто нанял в экономки женщину, признанную виновной по суду в мужеубийстве, но, как оказалось, семья ее жертвы живет по соседству! Черт бы побрал Вэнстоуна, почему он не предупредил его?
Однако Уильям еще не закончил свою мысль.
— На суде, — продолжал он медленно, как будто каждое слово давалось ему с трудом, — выяснилось, что у мистера Уэйда были некоторые… гм… странности.
— Странности?
— Склонности. Неестественные по своей природе. Можно сказать, он был не вполне нормален в своих пристрастиях. К тому же ей было всего восемнадцать. Поэтому ее осудили на каторжные работы, а не на виселицу. По крайней мере так тогда говорили. И это все, что мне известно, милорд.
Больше из него ничего нельзя было вытянуть. У моста через речку он повернул свою терпеливую коротконогую конягу и потащился обратно в деревню. Себастьян собирался после полудня отправиться в Тэвисток, чтобы посмотреть, какие развлечения предложит ему этот город, но передумал и остался дома на весь день. Его мысли были заняты новой экономкой.
5
Стояла весна 1856 года. На второй неделе после Пасхи лондонский сезон был в полном разгаре. К этому времени все его знакомые с головой ушли в водоворот торжеств, придворных балов, концертов и скачек. За всю свою сознательную жизнь Себастьян еще не пропустил ни одного лондонского сезона, если находился в это время в Англии. Не то чтобы кружение мишурной карусели доставляло ему какое-то особое удовольствие (нет, оно давно уже ему приелось), просто больше делать было нечего.
Но в этом году, сам себе удивляясь, он не поехал. «Сяду на поезд в среду», — говорил себе Себастьян, но следом за средой приходил четверг, а он оставался на месте, утешаясь мыслью о том, что поедет в пятницу, однако всякий раз что-то расстраивало его планы. То у него руки не доходили, то он забывал предупредить Приста, чтобы тот собирал чемоданы. Апрель сменился маем, а Себастьян, так и не приняв никакого определенного решения, оставался в деревне.
Ради чего? Ради пересчета овец, высеивания ячменя, подрезки садовых деревьев и внесения навоза в почву? Никто из его знакомых не поверил бы в это, но Себастьян действительно увлекся земледелием. Ему хотелось помериться силами с природой, хоть раз в жизни увидеть своими глазами весь оборот от сева до сбора урожая. Только так, не докапываясь до более глубоких причин, Себастьян мог объяснить свое увлечение расцветающей природой Девоншира. Положение землевладельца было ему в новинку, вероятно, это тоже сыграло свою роль, равно как и совершенно непривычное ощущение, которое он испытывал, когда люди обращались к нему за советом и руководством. Люди, чье благополучие и даже жизнь зависели от него. Он мог бы заседать в палате лордов, любоваться картинами в Королевской академии искусств, играть в карты, флиртовать с дамами в Аскоте или забавляться с девицами в заведении миссис Флеминг. Вместо этого он объезжал верхом двадцать тысяч акров [22] своих угодий — полей, пастбищ, садов и лесов, встречался с арендаторами и прикидывал, хватит ли ему запасов сена, а по вечерам читал каталоги и брошюры по племенному овцеводству и движению рыночных цен на шерсть.
Капитан Карнок в свободное от судейских дел время уже давно занимался фермерством. Себастьян пригласил его на обед и почерпнул из разговора с ним множество полезных сведений о целесообразности выращивания кукурузы на силос, об увеличении надоев молока и наилучшей планировке коттеджей для арендаторов. Но настоящим наставником стал для него Уильям Холиок. О состоянии и ведении дел в поместье немногословный управляющий знал все до тонкости, к тому же он с куда большей охотой готов был делиться опытом, чем сплетничать о местных скандалах десятилетней давности. Они говорили часами, и Себастьян невольно радовался, видя, как постепенно, день ото дня растет уважение Уильяма к нему. Управляющий был о нем невысокого мнения, когда они встретились впервые. Разумеется, он и словом не обмолвился, даже бровью не повел, но Себастьян и так все понял. Он никак не мог взять в толк другое: почему хорошее мнение Уильяма Холиока столь много для него значит. Но вынужден был признать, что так оно и есть.
И еще одна серьезная причина удерживала его в деревне: ему все никак не удавалось соблазнить миссис Уэйд. Просто не было удобного случая. Она скользила по дому, как привидение, не раскрывая рта. Хотя… пусть не с ним, но с кем-нибудь должна же она была говорить! Себастьяну был виден только результат: его домашнее хозяйство велось гладко и спокойно, безо всякого вмешательства с его стороны. Именно на это он и рассчитывал, когда нанимал ее на работу. Но она была неуловима, словно эльф, а ее умение избегать его граничило с гениальностью. Если удавалось увидеть ее хотя бы мельком, он считал, что ему крупно повезло. Поэтому Себастьян разработал хитроумный ритуал: под предлогом, что ему нужно быть в курсе домашних дел, велел ей приходить к нему в кабинет каждое утро в девять «с докладом» о вещах, которые его совершенно не интересовали, — счетах от торговцев, обеденном меню, весенней уборке в доме, найме новой прачки.
Поначалу ему нравилось держать ее на ногах, пока он сидел, развалившись в кресле, за своим широким письменным столом. Почему? В отношениях хозяина и служанки, основанных на господстве и подчинении, ощущался волнующий чувственный момент, доставлявший ему острое удовольствие. Но дня через два он начал предлагать ей стул: таким образом у него появилась возможность задерживать ее подольше и исподволь переводить разговор на предметы, не связанные с домоводством.
Она выполнила его приказ и купила новое платье — черное, весьма далекое от моды, явно недорогое, но отличавшееся от прежнего как небо от земли. При первой встрече отнюдь не красота миссис Уэйд привлекла Себастьяна и заставила его нанять ее на работу, но когда он смотрел на нее сейчас… В строгом шерстяном наряде экономки с высоким воротничком-стойкой и обтягивающими рукавами, в скромном белом фартучке, она выглядела… не то чтобы красивой, но просто неотразимой. Она поражала воображение. Встречая ее день за днем в одном и том же костюме, Себастьян заявил, что платье ему нравится, но он хотел бы для разнообразия увидеть на ней какую-нибудь обновку. Пусть сходит в деревню и купит еще одно платье или даже два, приказал он. И пусть на сей раз отступит от традиции всех экономок и выберет не черное. Все, что угодно, только не черное. На следующий день она появилась в его кабинете во вновь приобретенном наряде. Он оказался темно-коричневым. Но, как ни странно, новое платье было ей к лицу, может быть, потому, что подходило по цвету к волосам. Поэтому он не стал протестовать.
Ее, конечно, нельзя было назвать цветущей красоткой, однако по сравнению с той бледной немочью, не смевшей поднять взгляд или открыть рот, которую он видел в суде, контраст был просто разительным. Должно быть, все дело в еде, подумал Себастьян: она больше не казалась такой мучнисто-бледной, и даже угловатость ее фигуры несколько смягчилась. Она всегда прятала волосы под чепец, но короткие кудряшки уже начали выбиваться из-под него на шею, придавая ей трогательно-юный вид, почти как у девчонки. Увы, при этом она была неизменно серьезна, точно на похоронах, говорила, только когда к ней обращались, и никогда, никогда не улыбалась.
Поразительный рассказ Холиока еще больше раззадорил нездоровое любопытство, которое вызывала у Себастьяна эта женщина. Ему не терпелось узнать, что представлял собой ее брак длиной в неделю и в чем именно заключались «некоторые… гм… странности» покойного мистера Уэйда. Он забавлялся, воображая Рэйчел в непристойных позах, однако ее партнером во всех его фантазиях неизменно выступал он сам; при любой попытке представить на этом месте какого-нибудь извращенца, мучающего или унижающего ее, словом, кого бы то ни было, кроме себя самого, фантазии мгновенно исчезали, оставляя скверный привкус во рту.
Себастьян не упускал ни единой возможности шокировать ее, лишить самообладания. Как-то раз посреди спотыкающегося одностороннего разговора о засоренном дымоходе в парадной гостиной он вдруг небрежно перебил ее вопросом:
— Скажите, миссис Уэйд, вы убили своего мужа?
К его вящей досаде, ни один мускул не дрогнул у нее на лице. Она стиснула в руках гроссбух, который всегда приносила с собой, но в остальном осталась прежней. Помедлив совсем чуть-чуть, она ответила:
— Нет, милорд. Но в Дартмурскую тюрьму каждый попадает вследствие ужасной ошибки; по крайней мере, мне за все десять лет ни разу не встретился виновный среди заключенных. Английская исправительная система специально создана для того, чтобы держать в заключении невиновных. Разве вы этого не знали?
Себастьян не смог бы сказать, что его больше уязвило: прозвучавший в ее словах сарказм или полное равнодушие к тому, поверит он ей или нет. Он сухо отослал ее прочь. На этот раз шокированным оказался он сам, и ему это не понравилось. Очень не понравилось.
Он и сам не знал, зачем мучает миссис Уэйд, зачем готовит ей на будущее многочисленные капканы. Это было не в его духе, но в последнее время он стал замечать в себе неприятные перемены. Характер у него начал портиться. То ли от цинизма, то ли от скуки Себастьян все более становился злобным и раздражительным. Не одобряя своих собственных поступков, он тем не менее смотрел на них как на нечто неизбежное. Уже много лет назад он решил, что жизнь в высшей степени пуста и ошеломляюще бессмысленна; умному человеку ничего иного не оставалось, как примириться с этой печальной истиной и выжать из своего существования все, что только можно. К счастью, Себастьян Верлен родился в богатстве и не привык отказывать себе ни в чем, эти два обстоятельства в значительной степени помогали ему скрасить бессмысленность бытия.
"Достоин любви?" отзывы
Отзывы читателей о книге "Достоин любви?". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Достоин любви?" друзьям в соцсетях.