Тарквин приподнялся на локте и, щурясь от света, спросил:

— А почему меня будишь ты, а не камердинер?

— Я подумал, ваша светлость, что чем меньше людей будет посвящено в это дело, тем лучше.

Тарквин резко выпрямился, сон как рукой сняло. Он бросил взгляд на шкаф, скрывающий потайную дверцу. Джулиана! Когда он заходил к ней вечером, она еще не вернулась из гостей, но он не придал этому никакого значения — ужин мог затянуться. Он не волновался за нее, поскольку Джулиана выехала из дома в сопровождении достойнейшей и почтеннейшей леди Боуэн в его собственном экипаже.

— Говори.

— За дверью ждет кучер Джон, ваша светлость. Пусть он сам вам все расскажет, — с поклоном ответил Кэтлет.

— Позови его.

Дрожа всем телом и спотыкаясь на каждом шагу, кучер Джон подошел к кровати графа. Он сжимал в руках свою шляпу, а на его щеках появился лихорадочный румянец, когда он начал выкладывать графу, что произошло этой ночью с ним и с леди Эджкомб. Тарквин слушал молча и абсолютно бесстрастно, его лицо словно окаменело, на лбу залегла глубокая суровая складка.

Когда кучер закончил свой рассказ и замолчал, потупив взор, граф вскочил с кровати и сказал:

— Я разберусь с тобой позже. А сейчас убирайся.

Кучер беззвучно выскользнул за дверь. Кэтлет потянулся к шнурку колокольчика:

— Вам, наверное, понадобится камердинер, ваша светлость.

— Нет, — остановил его Тарквин. — Я прекрасно могу одеться сам. Пусть немедленно закладывают коляску. — С этими словами он бросился к шкафу и достал оттуда бриджи и чистую сорочку.

Кэтлет поклонился и вышел. Тарквин даже не заметил этого, погруженный в свои думы. Как он ни старался, но не мог придумать никакого логичного объяснения тому затруднительному положению, в котором оказалась Джулиана. Но, с другой стороны, как показывает опыт, ей вовсе не нужны какие-то особенные причины, чтобы влипнуть в историю. Тарквин был уверен, что Джордж Ридж здесь ни при чем — вряд ли он решится открыто бросить вызов графу после их недавнего разговора. Скорее это было похоже на месть Люсьена, но ему не под силу задумать и претворить в жизнь такой сложный, хитроумный план. Люсьен всегда действует, повинуясь внезапному внутреннему порыву — длительная и продуктивная умственная работа никогда еще ему не удавалась. Но что же тогда, черт побери, потянуло Джулиану среди ночи в Ковент-Гарден, несмотря на все его строгие запреты и предостережения, несмотря на ее собственный плачевный опыт?

Желание досадить ему? Глупая шалость? Отказ признать его правоту и стремление настоять на своем любой ценой? Нет, здесь что-то другое. Джулиане вовсе не свойственно ребячество… вспыльчивость, опрометчивость — да; но вместе с тем она на редкость взрослая для своих лет — вероятно, самостоятельность является результатом обделенного родительской любовью детства. Наверное, ее втянули в какое-нибудь безумное предприятие вроде поездки в Маршалси. Похоже, здесь не обошлось без влияния девиц госпожи Деннисон.

Распихивая по карманам пачки банкнот, Тарквин подумал, что не помешало бы оставить ее в Брайдвеле на несколько деньков. Пусть посидит там и подумает, что дружба с проститутками может привести и к более трагическим последствиям.

На самом деле Тарквин в гораздо большей степени испугался за Джулиану, чем злился на нее. От мысли, что ее могут оскорбить или испугать до смерти, его бросало в дрожь. Никогда прежде он не ощущал ее боль, ее страх, как свои собственные, — ему казалось, что Джулиана стала частью его самого. Чертовщина какая-то! Тарквин выскочил за дверь и бросился к лестнице.

— Доброе утро, Тарквин. Куда это ты собрался в такую рань? — через приоткрытую дверь библиотеки окликнул его, Квентин, когда граф пробегал через холл.

— Джулиана ухитрилась сделать так, что ее посадили в Брайдвел, — на ходу бросил граф. — Делать нечего, придется ее вызволять. Хотя, видит Бог, мне уже так надоели ее выходки, что я готов оставить ее там навсегда.

— Господи, как же это могло случиться? — изумленно пробормотал Квентин.

— Понятия не имею. Эта девчонка решила свести меня с ума. Клянусь, если удастся ее благополучно вернуть домой, я посажу ее на цепь!

— Я поеду с тобой.

— В этом нет необходимости. Я и один могу привезти ее.

— Конечно, — ответил Квентин, выходя вместе с братом на крыльцо. — Но тебе может понадобиться моральная поддержка. Кто знает, что тебя ожидает в Брайдвеле!

Тарквин бросил на него встревоженный взгляд, и с минуту братья молча смотрели друг на друга. Каждый знал, что тревога Квентина отнюдь не беспочвенна. Потом граф вскочил в коляску и взял в руки поводья. Квентин последовал за ним.

Квентин видел, что с Тарквином творится нечто странное. Он заглянул ему в лицо и не обнаружил в нем и намека на взволнованность. Но внешнее спокойствие скрывало под собой бурю противоречивых эмоций, которые раздирали душу Тарквина на части. В последнее время Квентин замечал, что нежная снисходительность, с которой Тарквин относился к Джулиане, стала перерастать в более глубокое и сильное чувство.

Тарквин погонял лошадей, стараясь не думать о Джулиане. Его воображение рисовало самые страшные картины, на какие было, способно. Ведь она такая прямолинейная, упрямая, несговорчивая, что с легкостью может вывести из себя тюремщиков. А они владеют жестокими, но безотказными методами, позволяющими сломить гордый человеческий дух.

Глава 25

Джулиана получила грубый толчок в спину и, споткнувшись о порог, упала на пол длинной и узкой камеры. Тяжелая железная дверь с грохотом захлопнулась за ней. Всего пару минут назад телега, на которой их везли, въехала в маленький зловонный внутренний дворик тюрьмы. Служители помогли девушкам спуститься на землю и потащили в низкую, грязную хибару. Розамунд запуталась в оборванном подоле и, не удержавшись на ногах, упала на колени. Один из тюремщиков хладнокровно ударил ее и, осыпая проклятиями, заставил подняться. Розамунд горько зарыдала и, размазывая слезы по лицу, поплелась дальше.

И вот теперь они все трое со связанными руками стояли посреди камеры под враждебными и любопытными взглядами женщин, обступивших их плотным кольцом и живо обсуждающих одежду и манеры новеньких. Кирпичные стены камеры позеленели от времени и постоянной сырости и покрылись отвратительным скользким налетом. Воздух был затхлым. Единственным источником света в камере оставалось крохотное, подслеповатое окошко под самым потолком, сквозь которое не пролез бы и ребенок.

Заключенные по большей части были одеты лишь в полуистлевшие нижние юбки, драные чулки и башмаки на грубой деревянной подошве. В камере стояло несколько огромных чурбанов, возле которых были сложены вязанки пеньки и деревянные молотки. Джулиана в ужасе заметила, что некоторые женщины были закованы в кандалы, которые глухо позвякивали по каменному полу при ходьбе. Этот звук зловещим эхом отзывался в ушах девушек. Розамунд застонала и, зашатавшись, оперлась о плечо Лили.

— А вы, похоже, здесь в первый раз, а? — ухмыльнулась женщина с разбитым носом, отложила молоток и подошла к ним поближе. Ее руки были содраны до крови от ежедневного непосильного труда. Джулиана задалась вопросом, за какое преступление эта женщина поплатилась своим изуродованным, расплющенным носом. В глазах у женщины засверкала недружелюбная, ехидная насмешка, когда она потянулась к муслиновой накидке Розамунд.

— Ишь ты, какая нарядная! Небось немалых денег стоит эта штуковина, а?

— Оставь ее в покое, — сквозь стиснутые зубы процедила Джулиана.

Женщина угрожающе прищурила глаза и сорвала с Розамунд накидку.

— Сначала я заберу ее одежду, а потом дойдет очередь и до тебя. Вот только закончу со своей работой! И ты прикуси язычок, если не хочешь, чтобы тебя раздели догола. Мы здесь и не таких обламывали. Верно, подружки?

Ее поддержал дружный хор голосов. Казалось, и без того плотное кольцо сжалось еще сильнее, хотя никто из заключенных не сделал к ним и шагу. Джулиана инстинктивно бросилась за помощью к тюремщику, который как раз в эту минуту вошел в камеру. Он лишь рассмеялся, увидев растерянное лицо Джулианы:

— Не советую тебе перечить Мэгги, а то и охнуть не успеешь, как она выцарапает тебе глаза. Она в этой камере старшая. А что у вас здесь происходит, днем ли, ночью ли, меня не касается. — Он обошел камеру и, вернувшись к двери, грозно приказал: — Принимайтесь-ка за работу, бездельницы. И вас троих это тоже касается. Вон свободные чурбаны. — Он указал им на пустующие рабочие места.

Мэгги злобно ухмылялась, подбоченясь, и наблюдала, как тюремщик достал из корзины три охапки пеньки и швырнул их на пол под ноги Джулиане. Потом она подошла к Розамунд и, взглянув на ее тонкие, дрожащие руки, сказала:

— Ничего, ничего, к этому быстро привыкают. — Она взяла ее руку, перевернула ладонью вверх и для сравнения показала свою — мозолистую и всю в ссадинах. — Бьюсь об заклад, не пройдет и часа, как твои ладошки превратятся к кровавое месиво и будут так болеть, что ты не сможешь держать молоток. — Она хихикнула и обвела взглядом остальных женщин, которые оторвались от работы, чтобы посмотреть, как поведут себя новенькие.

— Тот, кто откажется работать, будет отправлен к позорному столбу, — объявил тюремщик.

Розамунд дрожала от страха и рыдала в голос, плохо понимая, о чем говорит надзиратель, а Джулиана и Лили посмотрели туда, куда он указывал. Здесь же, в камере, имелось орудие пыток: два металлических кольца были вбиты в кирпичную кладку на такой высоте, чтобы закованная жертва едва касалась носками пола и при этом испытывала жесточайшие муки и боль. Над этим сооружением красовалась табличка: «Лучше работать, чем висеть здесь».

Джулиана подняла молоток и, сильно размахнувшись, опустила его на вязанку пеньки. Молоток оказался неожиданно тяжелым, однако ее удар не произвел никакого эффекта. Между тем следовало молотить до тех пор, пока сердцевина стеблей не размягчится и не отделится от толстой волокнистой коры. После третьего удара у Джулианы заныли руки, на ладонях выступили кровавые мозоли, а пенька какой была, такой и осталась. Джулиана взглянула на Розамунд, которая, не видя ничего от застилающих глаза слез, еле-еле тюкала молотком по чурбану. Лили, поджав губы и побледнев от напряжения, сильно замахивалась молотком и с какой-то удивительной ожесточенностью опускала его на чурбан, словно вымещая душившую ее злобу на целый мир. Джулиана с ужасом подумала, что Лили очень скоро выдохнется, не сможет продолжать работать и подвергнется страшному наказанию.

Джулиана снова перевела взгляд на чурбан Розамунд, потом потихоньку сгребла свою, наполовину измочаленную охапку пеньки и поменяла ее на нетронутую долю подруги. Лили одобрительно кивнула и прошептала:

— Правильно. Нам надо как-то поддержать ее.

— Эй, вы, хватит болтать! — крикнул тюремщик. — К полудню вы должны сделать по шесть охапок, иначе висеть вам на дыбе.

Глубокое отчаяние охватило Джулиану. Она не видела никакого пути к спасению. Обратиться за помощью было не к кому. Они втроем оказались заключенными в этой отвратительной, грязной дыре, были полностью оторваны от внешнего мира. Неужели никто не ищет ее? Ведь должен же был кучер встревожиться и пуститься на поиски! Не могут же все забыть о ней, бросить на произвол судьбы!

А почему, собственно, кто-то должен спасать ее? Какое она имеет право рассчитывать на это? Ведь для того, чтобы добиться ее освобождения, граф неминуемо должен будет публично признать свою связь со шлюхой.

Правда, его может сподвигнуть на такой шаг желание сохранить свою собственность, в которую были вложены немалые деньги. Джулиана яростно замахала молотком, не обращая внимания на страшную боль, пронзившую ладони, и на капли крови, от которых рукоятка молотка вскоре стала скользкой и липкой. Неистовая злоба, вдруг охватившая ее, как ни странно, пошла ей на пользу, поскольку вытеснила глубокое отчаяние, которое Джулиана справедливо расценивала как первый шаг к собственной погибели.

Они с Лили должны сделать за полдня по шесть вязанок и, кроме того, помочь Розамунд, чтобы спасти ее от дыбы или, того хуже, от наказания плетьми. В этом аду, населенном отбросами общества, слабый неминуемо погибнет. Джулиана инстинктивно чувствовала, что до тех пор, пока она будет сохранять физические силы и не допустит, чтобы пораженческие настроения сломили ее волю, она сможет противостоять и грубым тюремщикам, и отвратительной, распущенной Мэгги. Лили тоже, судя по всему, не так легко одолеть. А вот Розамунд ни за что не выстоит. Она уже пала духом, и они с Лили не вправе допустить, чтобы это стало поводом для издевательств и унизительных насмешек опустившихся шлюх.


Сэр Джон встретил знатных посетителей на пороге гостиной с нескрываемым удивлением.

— Вы говорите, что леди Эджкомб находится среди шлюх, которых я отправил в Брайдвел? Уверяю вас, вы ошибаетесь! — воскликнул судья, узнав причину визита в свой дом графа Редмайна.