— Нет, к сожалению, я не ошибаюсь, — настаивал Тарквин, сурово поджав губы и невозмутимо глядя на судью. — Вспомните: рыжие волосы, зеленые глаза, высокая.

— Да, я хорошо ее помню. Держалась крайне вызывающе. Я еще тогда подумал, что она совсем не похожа на проститутку. Но почему же виконтесса скрыла свое настоящее имя? И как получилось, что она оказалась…

— Простите, что я вмешиваюсь, — перебил его Квентин и выступил вперед. — Джулиана всегда сочувственно относилась к судьбам уличных женщин и искренне старалась им помочь. — Квентин сдержанно кашлянул. — Если ты помнишь, Тарквин, она приняла горячее участие в спасении Люси из долговой тюрьмы. Она настояла на том, чтобы мы оставили ее у себя в доме до полного выздоровления. Ее душа необыкновенно чутка и сострадательна к чужому горю, болезни, несчастью.

— Пожалуй, чересчур чутка и сострадательна, — язвительно заметил Тарквин.

— Простите, я не вполне вас понял, милорд, — обратился сэр Джон к Квентину. — Сама суть дела как-то ускользнула от меня. Какое же все-таки отношение может иметь леди Эджкомб к проституткам из Ковент-Гардена?

— Видите ли, виконтессу остро волнуют проблемы социального неравенства, — сухо пояснил Квентин.

— Она что же, увлечена идеей реформаторства? — поинтересовался судья, отхлебнув из позолоченной чашки горячий кофе.

— Ну что вы, сэр Джон. Джулиана на редкость здравомыслящий и практичный человек.

— Согласен, но не тогда, когда речь идет о ее собственном благополучии, — мрачно отозвался Тарквин.

— Если леди Эджкомб вмешалась в тайные делишки миссис Митчел и мадам Коксэдж, неудивительно, что эти фурии так взбеленились, — сказал сэр Джон. — Что же виконт так плохо следит за своей супругой?

— Уверяю вас, сэр Джон, отныне он будет держать ее в ежовых рукавицах, — пообещал Тарквин и, отставив чашку, резко поднялся. — Не соблаговолите ли выдать нам ордер на освобождение виконтессы, милостивый государь? Нам не хотелось бы дольше отрывать вас от важных государственных дел.

— Да, конечно, ваша светлость. — Судья подозвал секретаря, невзрачного юношу в сером камзоле, который очень внимательно прислушивался к беседе судьи с посетителями. — Хэнсон, составь бумагу о немедленном освобождении леди Эджкомб.

— Позволю себе напомнить, ваша честь, что леди Эджкомб изволила назваться Джулианой Бересфорд, — с поклоном сказал секретарь. — Именно под таким именем она значится в протоколе.

— Готов поклясться, что она скрыла свое имя и положение, чтобы не бросать тень на тебя, — шепнул Квентин брату.

— Она всегда была образцом порядочности и добродетели, — съязвил в ответ Тарквин.

Они терпеливо ожидали, пока секретарь закончит скрипеть пером. Когда бумага была готова, Тарквин буквально выхватил ее из рук Хэнсона, сунул в карман и, кивнув на прощание сэру Джону, быстро вышел из комнаты. Квентин учтиво поклонился судье и последовал за братом.

— Как ты думаешь, сколько часов она уже находится в тюрьме? — глухим, взволнованным голосом спросил Тарквин брата, погоняя лошадей, которые галопом неслись по оживленным улицам.

Квентин взглянул на часы. Было около девяти утра.

— У Филдинга они были на рассвете. Часа через два их, вероятно, привезли в Брайдвел.

— Значит, около семи. Получается, что Джулиана сидит в камере два часа.

Тарквин успокоился, понимая, что за такой короткий промежуток времени невозможно сломить волю Джулианы.

— Скажи, Квентин, она когда-нибудь поверяла тебе свои дела с этими шлюхами? — Тарквин старался, чтобы в его голосе не прозвучала обида на то, что Джулиана никогда не делилась с ним своими тайнами, обида прежде всего на самого себя. Он ведь даже не поинтересовался, зачем она ездила в Ковент-Гарден тогда, когда Тед вырвал ее из рук Джорджа Риджа. Теперь же было очевидно, что за этой поездкой скрывалось нечто гораздо более серьезное.

— Кое-что говорила, — ответил Квентин. — Мы тогда вместе сидели у Люси. Со слов Джулианы я понял, что собственный жизненный опыт побудил ее сочувственно отнестись к судьбе падших женщин. Она говорила, что их самым недопустимым образом используют.

— Черт побери! — Тарквин круто свернул в узенький проулок, так что коляску занесло и она встала на два колеса. — Используют! Надо же такое придумать! Кто, интересно знать, ее использовал?

— Ты.

Тарквин стал мрачнее тучи, его глаза яростно сверкали. Но он ничего не возразил брату, а Квентин решил не развивать эту тему дальше.

Впереди показалось здание исправительного дома. Тарквин остановил лошадей около массивных железных ворот. Тут в них открылась калитка, и из нее вышел заспанный служитель. Он оценил гербы на дверцах коляски, внимательно оглядел исполненных чувства собственного достоинства сиятельных господ и, обнажив голову, спросил:

— Вы уверены, что не ошиблись адресом, ваши милости?

— Прими поводья, — кратко бросил Тарквин, не считая нужным вступать в объяснения со слугой. — Где мы можем найти начальника тюрьмы?


— Ваша честь, наверное, он завтракает, — растерянно пробормотал служитель, тревожно взирая на бьющих копытами роскошных лошадей, порученных его заботам. — Он у себя дома.

— А где его дом? — ласково поинтересовался Квентин, чувствуя, что бестолковость служителя окончательно вывела из себя графа и он готов кинуться на него с кулаками.

— Пройдите через двор и налево.

— Спасибо. — Квентин сунул служителю соверен. — Это тебе за труды. — С этими словами он заспешил вслед за братом, который уже скрылся за калиткой.

Тюремный двор был обнесен высокой стеной. Посреди него возвышался позорный столб, у основания которого была сложена поленница дров. Неподалеку со скрипом поворачивался топчак. Группа женщин в рванье, босиком уныло брела по кругу, толкая перед собой тяжелые жердины, а тюремщик безжалостно подгонял их ударами кнута.

Одного мимолетного взгляда братьям хватило, чтобы убедиться: Джулианы нет среди этих несчастных. Тарквин постучал в дверь низенького домика, мало чем отличающегося от остальных убогих строений на территории узилища.

— Сейчас… сейчас иду… открываю. — Дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина. Когда-то давно, в молодости, она, наверное, была хорошенькой, розовощекой толстушкой с веселыми голубыми глазами и золотистыми волосами. Теперь ее лицо было изрыто оспинами, перекошено злобой и отмечено тупой покорностью и равнодушием, а поседевшие волосы засаленными, слипшимися космами падали на плечи. Когда женщина увидела графа, от изумления у нее расширились глаза.

— Я хотел бы поговорить с начальником тюрьмы, — церемонно поклонился Тарквин. — Позови его, добрая женщина.

— Он завтракает, милорд, — пробормотала она в ответ и сделала книксен. — Не откажитесь войти в дом, милорд. — Она отступила в сторону, и за ней открылась темная тесная прихожая.

Тарквин принял приглашение, и они с Квентином вошли в дом. Прихожая, как оказалось, вела в квадратную комнатушку, насквозь пропахшую луком. Человек в замызганной нижней куртке с расстегнутым воротничком и закатанными рукавами сидел за столом и, пользуясь ножом, как вилкой, отправлял в рот куски вареной требухи.

— Агнесса, я же велел тебе никого не пускать, — недовольно проворчал он, не глядя на дверь. Когда же он увидел вошедших, у него вытянулась физиономия. Он приподнялся, вытер ладонью рот и с заискивающей улыбкой сказал: — Иеремия Блоггс к вашим услугам, господа. Чем могу служить?

Тарквин заметил, что начальник тюрьмы с первой минуты их появления на пороге комнаты уже стал прикидывать в уме, сколько можно будет содрать с этих джентльменов. Ему по закону не полагалось жалованья, но он волен был брать деньги с осужденных и их посетителей за предоставление свиданий и по любому другому поводу.

— У меня при себе ордер на освобождение женщины, которая попала сюда сегодня утром по ошибке, — сказал Тарквин и положил документ на стол перед начальником тюрьмы. — Я был бы вам очень признателен, сударь, если бы вы отдали распоряжение освободить ее незамедлительно.

— Все не так просто, как вы, вероятно, думаете, достопочтенный сэр, — ответил Блоггс, озабоченно нахмурившись.

— Напротив, все очень просто, — высокомерно заявил граф. — В этом документе написано, что заключенная Джулиана Бересфорд должна быть немедленно освобождена. Если вы испытываете затруднения в исполнении своих прямых служебных обязанностей, я позабочусь о том, чтобы ваша должность перешла к кому-нибудь другому.

Блоггс не на шутку испугался, но старался не подавать вида.

— Дело в том, что я понятия не имею, где именно она содержится, ваша честь, — принялся юлить он. — За последнее время осуждено очень много проституток. Может быть, вы согласитесь взглянуть на них? Так мы быстрее отыщем ее.

— Хорошо.

Начальник тюрьмы тяжело вздохнул, отодвинул миску с требухой, глотнул джина из фляжки и, сняв с гвоздя связку ключей, вышел во двор.

Запах человеческих испражнений и пищевых отбросов ударил им в нос, когда Блоггс отворил дверь первой камеры. Квентин закашлялся, Тарквин поднес к лицу носовой платок и поморщился. Начальник тюрьмы легко нес свое грузное тело по извилистому коридору, время от времени останавливаясь и открывая камеры одну за другой.

Из полумрака камер на графа смотрели усталые, безразличные глаза. Женщины поднимали головы на скрип металлических дверей и ни на секунду не выпускали деревянных молотков. В соломе у них под ногами пищали и шныряли взад-вперед огромные, раскормленные крысы, на особом стульчике сидел надсмотрщик, который, позевывая, следил, чтобы заключенные не отлынивали от работы.

Обстановка, царившая в камерах, и вид заключенных женщин привели Квентина в ужас. Разумеется, для него не было секретом, что подобные исправительные учреждения существуют, более того, он признавал их необходимость и важность для благополучного развития общества. Но, увидев воочию нищету и убожество тюрьмы, Квентин был готов пересмотреть свои взгляды на этот счет. Тарквин сохранял полнейшую невозмутимость — это означало, что в его душе клокочет буря негодования. Они подошли к последней, шестой двери в конце коридора. Блоггс, отыскивая в связке нужный ключ, сказал:

— Если ее и здесь нет, тогда я вообще не понимаю, где она может быть. Значит, либо она свихнулась — такое случается — и ее отвезли в лечебницу для душевнобольных, либо она наказана и висит на позорном столбе. Но будем надеяться, что этого не произошло. Видите, к чему приводит простое недоразумение. — Он хмыкнул, словно мысль о том, что судья Филдинг такой же смертный, как и все остальные, а значит, может ошибаться, необыкновенно радовала его. Он открыл дверь камеры и отступил в сторону.

Джулиана ушла в работу с головой, глаза ее не отрывались от чурбана, на котором лежала охапка пеньки. Она вскоре обрела некоторые навыки, и теперь верхние волокна быстрее отделялись от стеблей, обнажая сердцевину. Она ни о чем не думала, кроме выполнения положенной до полудня нормы. Ее ладони давно утратили всякую чувствительность, и Джулиану радовало, что теперь боль не отвлекает ее от работы. Рядом с ней трудилась Лили. В полном молчании и не глядя друг на друга, девушки по очереди подкладывали на чурбан Розамунд готовые охапки. Но, несмотря на все их усилия, руки Розамунд давно превратились в сплошную кровоточащую рану, и на ее пеньковые охапки падали капли крови вперемежку с горючими слезами.

Джулиана перестала думать о том, как спастись от этого кошмара. Она отупела от однообразных движений, шума и нечеловеческой усталости. Девушка не спала уже целые сутки, а закончить работу раньше, чем наступит ночь, ей никто не позволит. Так что делать нечего. Если забыть обо всем и думать только о работе, есть надежда выстоять.

В тот миг, когда открылась дверь, раздался душераздирающий крик. Это кричала Розамунд. Молоток выпал из ее рук и стукнулся о чурбан. Девушка в ужасе посмотрела на свои ладони, потом недоуменно обвела взглядом камеру, как будто впервые осознавая, что оказалась в тюрьме, и через секунду с глухим стоном упала в обморок.

Джулиана бросилась к девушке, Лили за ней. Никто из них не обратил внимания на людей, застывших на пороге камеры. Лили приподняла голову Розамунд и положила ее себе на колени. Джулиана хотела взять ее руки в свои, но не решилась, боясь причинить девушке боль. Теперь Джулиана почувствовала, что все ее тело ломит от усталости, однако мертвенная бледность Розамунд заставила ее позабыть о собственной боли.

— Принесите нашатырь и воды, скорее! — крикнула Джулиана через плечо надзирателю.

— Подумать только! Нашатырь! — хмыкнула Мэгги. — А нюхательная соль для миледи не подойдет?

Джулиана вскочила на ноги и повернулась к глумливой шлюхе с таким яростным видом, что та в ужасе отступила.

— Джулиана! Не усугубляй свое положение.

Она круто развернулась на звук спокойного голоса, и ее бесконтрольный гнев как рукой сняло. Глаза Тарквина светились, как раскаленные угли, около рта залегла суровая складка, у виска нервно пульсировала жилка. Джулиана видела перед собой воплощение ярости — в ту минуту, когда Тарквин убедился, что Джулиана жива и здорова и никакого серьезного вреда ей не причинили, он успокоился и забыл о сострадании, которое испытывал к ней еще полчаса назад.