– Идите без меня! Я схожу узнать, как себя чувствует Дороти, и побуду с ней. Впрочем, никто и не переодевается для первого после отплытия ужина!

– А я так надеялся пригласить вас! – воскликнул Вобрен с гримасой разочарования. – Мы оба, разумеется! – добавил он так поспешно, что вызвал у Морозини улыбку.

– У вас будет масса времени, чтобы сделать это! И, полагаю, вам есть что рассказать друг другу, раз вы так давно не виделись.

– Это неплохая мысль, – тут же согласился Жиль. – Кажется, на борту две звезды и еще несколько известных лиц, которые в первый вечер не покажутся. Можно будет спокойно поговорить....

– Вот оно что! – прошептал Альдо, провожая взглядом Полину фон Этценберг, которая направлялась к лестнице. – Как приятно иметь такое средство для исцеления! Полагаю, ты опять влюбился? Должен признать, что твой выбор заслуживает всяческого одобрения.

– Разве она не великолепна? – вздохнул антиквар с таким чувством, что Альдо понял: ужин пройдет под аккомпанемент восхвалений прелестей красавицы-американки.

– Изумительна! И давно ты с ней знаком?

– Неделю. Я встретил ее в «Бёф-сюр-лё-Туа», куда привел одного клиента из Швейцарии. Она была там с друзьями, а мой клиент, оказывается, хорошо ее знал. Он представил нас друг другу.

– Овдовела полгода назад и появилась в «Бёф-сюр-лё-Туа»? Тебе не кажется, что с мужем распростились весьма поспешно?

– Он пил, как лошадь, и в пьяном виде поднимал на нее руку. Учитывая, что он всегда был под парами вина или шнапса, она, как ты понимаешь, не слишком о нем жалеет. Вместе с тем одевается она только в серое или в белое. Но что это с тобою сталось, отчего ты так придирчив? Надеюсь, у тебя все в порядке? Я имею в виду Лизу!

– В полном порядке. Она готовится подарить мне третьего ребенка, а сейчас должна быть в Австрии вместе с близнецами. Однако не могу отрицать, что стал несколько подозрительным. Не без причины...

– Ты мне расскажешь об этом за ужином! Пойдем вымоем руки, выпьем по стаканчику и вперед...

К парадным помещениям парохода в стиле чистейшего ар деко вела монументальная мраморная лестница с полированными медными перилами и зеркалами на стенах, соединявшая простоту линий с самой утонченной роскошью. Интерьеры создавались величайшими мастерами своего дела: Рюльману принадлежал общий салон, называемый также Чайным, со стенными панелями из светлой древесины ясеня, прошитыми полосками посеребренной бронзы; Ричарду Бауэнсу – громадный холл; Сю и Мару – Большой салон с его канапе, накрытыми обюссинскими коврами, на которых были изображены самые прекрасные дворцы парижского региона – Версаль, Шантийи, Ментенон, Нуайон; Анри Пакону – Большая кофейная терраса и Курительная комната трех уровней. Повсюду были великолепные украшения из кованого железа Раймона Сюба, громадную столовую Пату с потолком в три уступа освещали сто десять светильников Лелика из янтарно-жёлтого стекла, в середине ее возвышался удивительный фонтан Навара – пирамида из золотых и серебряных цилиндров. Именно около этого фонтана расположились Морозини и Вобрен, посетив предварительно бар со стенами красного дерева, уже заполненный американцами, которые жаждали воспользоваться благами страны, избавленной от ужасов сухого закона.

В столовой далеко не все места были заняты. Многие дамы, не только знаменитости, предпочли заказать ужин в каюту, чтобы получше подготовиться к завтрашнему появлению. Удобно устроившись в красивых креслах из сикоморы, обтянутых переливчато-зеленой тканью Веронезе, оба друга с наслаждением углубились в изучение столь же разнообразного, сколь превосходного меню – при этом каждый клиент мог дополнить его по своему усмотрению, заказав любимые блюда. Вобрен доверился рекомендации метрдотеля: ему принесли взбитые яйца с трюфелями и вино, которое он выбрал.

Как и предвидел Альдо, большая часть ужина была посвящена баронессе Полине, превозносимой ее воздыхателем до небес. Морозини узнал – хотя это уже было ему известно! – что она из Белмонтов, стало быть, принадлежит к одной из лучших нью-йоркских фамилий, а также – вот об этом он даже не подозревал! – что она талантливый скульптор, хотя еще не получила признания, прежде всего, разумеется, со стороны родственников, явно не одобрявших столь эксцентричных склонностей.

– Это не имеет значения, – радостно сообщил Вобрен. – Она совершенно независима, особенно после того как овдовела, нее есть собственный дом и мастерская на Вашингтон-сквер, а состояние ее покойник не успел растратить. Но могу тебя заверить, что вещи она создает просто изумительные! Без преувеличения! Мне бы хотелось устроить ей выставку в Париже...

Так все и шло вплоть до десерта, когда несколько выдохшийся антиквар вновь проявил интерес к присутствию своего друга Альдо на пароходе. Тот был уже изрядно раздражен и потому изложил свои намерения в самых общих чертах: он разыскивает гарнитур из сокровищницы Медичи и одновременно надеется положить конец преступной деятельности лица, скорее всего, и завладевшего этими драгоценностями.

– А доказательства у тебя есть? – спросил Жиль Вобрен, удобно устроившись в комфортабельном кресле и прикурив ароматную гаванскую сигару о свечу в курительной комнате, куда они перебрались из столовой.

– Доказательства? Нет. Но у меня имеются сильнейшие подозрения, которые разделяет и главный суперинтендант Гордон Уоррен из Скотленд-Ярда, с которым, как ты знаешь, я уже давно нахожусь в дружеских отношениях.

– Кумекаю я, ты даром потратишь время! – сказал антиквар, который любил вставлять в свою речь простонародные словечки в ущерб классическому олимпийскому стилю. – И навлечешь на себя большие неприятности. Когда ты в последний раз был в Соединенных Штатах?

– В тринадцатом году! Признаю, что перерыв получился большой!

– Да уж! Это означает, что ты понятия не имеешь о нравах и обычаях, которые расцвели после войны, и если твой тип – мафиозо, тебя ждет верная гибель. Слушай, если хочешь, давай обсудим это завтра с Полиной. Она тебе скажет...

– Ради бога! – с возмущением оборвал друга Морозини. – Это мои дела, и я предпочитаю, чтобы они оставались в тайне! Пусть Полина становится центром твоей жизни, это касается только тебя, но я в твои любовные истории влезать не хочу, так что позволь мне удалиться! Я хочу спать!

– Похоже, характер у тебя совсем испортился! – сказал Жиль, ничуть не обидевшись. – Это потому, что на сей раз твой сумасшедший археолог не поехал с тобой?

Подобное определение никак не могло смягчить гнев Альдо. Он знал, что между двумя его друзьями существует некое соперничество, но Вобрен никогда прежде не высказывался на сей счет с такой откровенностью.

– Если ты действительно хочешь знать, он сядет на этот пароход сегодня вечером в Плимуте, но для меня будет совершенно бесполезен, поскольку с ним дело обстоит точно так же, как с тобой: он уподобился ученой собачке, танцующей на задних лапках перед красивой женщиной. Спокойной ночи!

– Неужели? Но тогда...

Продолжения Альдо не услышал: он уже спускался по большой лестнице с намерением вернуться в каюту, как вдруг ему захотелось выкурить сигарету на верхней палубе. Ночь была черная, без звезд, поднявшийся холодный ветер предвещал понижение температуры в зоне айсбергов, через которые предстояло пройти кораблю. Под черной обшивкой длинного корпуса плескались волны. На палубе никого не было, и Альдо наслаждался полным одиночеством. К несчастью, он забыл захватить пальто, и по спине у него пробежала неприятная холодная дрожь. Не хватало еще подхватить простуду в самый неподходящий для этого момент! Бросив за борт недокуренную сигарету, он вернулся в свою уютную плавучую комнату, почистил зубы, лег в постель и без всякой книги или газеты сразу же заснул, убаюканный далекими отзвуками бортового оркестра. Он спал так крепко, что даже не пошевелился, когда посреди ночи «Иль-де-Франс» сделал остановку в Плимуте, чтобы забрать британских пассажиров. Завтра можно будет узнать, сел Адальбер на пароход или нет. Пока же ему было вполне достаточно новых любовных приключений Вобрена.

Тем не менее именно мысль об этом разбудила его, хотя атлантические волны продолжали мерно раскачивать судно, убаюкивая тех, кто еще нежился в постели. Он встал, принял душ, побрился и, облачившись в махровый халат с монограммой Главной Трансатлантической Компании, позвонил, чтобы ему принесли завтрак. Вскоре появился стюард с подносом всякой снеди, достаточной для прокормления целой семьи. Помимо кофе, которое Альдо попробовал не без тревоги и нашел превосходным, там были яйца вкрутую, апельсиновый сок, грейпфрут, мягкие булочки и хрустящие круассаны, безупречно поджаренные тосты, различные джемы, свежее масло, молоко, сметана и сыр.

– Желаете еще что-нибудь, мсье? – спросил предупредительный стюард.

– Вы хотите сказать, что если бы я вздумал заказать баранью ножку, то получил бы ее?

– Конечно, мсье! Правда, мне пришлось бы просить о снисхождении: вам пришлось бы немного подождать.

– Великолепно, но успокойтесь, я ничего такого не сделаю. Превосходно... Послушайте! Где вы взяли эту газету?

Действительно, на подносе лежала свернутая газета, которую Альдо стал разворачивать, не прекращая вести разговор.

– Это «Атлантик», мсье, – газета, издаваемая на борту. Частично она печатается в Париже, но все основные материалы каждое утро выпускаются здесь: депеши и данные о биржевом курсе, которые мы получаем по радио, а также программа дня.

Поистине, все было продумано до мелочей: можно заняться спортом в гимнастическом зале со всеми мыслимыми снарядами и приспособлениями, или же пройтись по прогулочной палубе, или устроиться с книгой в одном из многочисленных шезлонгов, и ноги вам закутает пледом внимательный грум. Поскольку погода стояла прохладная, в одиннадцать часов пассажирам предложат горячий бульон. В полпервого начнется обед, за которым последует кофе, который будет подан в два часа в красивом салоне Рюльмана. В три часа – демонстрация «Джазового певца», первого звукового фильма. В четыре часа – представление театра марионеток для детей, в распоряжении которых имеются также игровые комнаты. В пять часов – чай с сандвичами, мороженым и разнообразной выпечкой. В восемь часов – ужин. В девять часов – концерт польского пианиста с непроизносимой фамилией, после чего танцы до середины ночи с шампанским и другими напитками. На рассвете – праздничное угощение с луковым супом в качестве главной приманки.

– Скажите мне, неужели на этом пароходе все время едят? – с изумлением осведомился Морозини.

– Это французское судно, Ваше превосходительство. Мы делаем все, чтобы пассажиры оценили изысканность нашей кухни и вин. К тому же не забывайте про морской воздух! Ваше превосходительство представить не можете, до какой степени он возбуждает аппетит! Даже молодые дамы, которые очень заботятся о фигуре, не могут устоять...

– Счастье, что плавание длится меньше месяца! Иначе с трапа вашего корабля спускались бы толпы толстяков.

– На пароходах, обслуживающих Дальний Восток, кормят тоже неплохо, однако тамошние пассажиры не боятся ожирения, ну а для тех, кому изысканная пища вредна, всегда есть английские корабли! На них никому не грозит опасность переедания...

Не желая больше дремать, пусть даже в шезлонге с видом на океан, Альдо предпочел выйти на прогулочную палубу, огромную и огороженную перилами из тикового дерева, с раздвижной крышей, которую открывали в хорошую погоду. Сегодня утром об этом не было и речи: море, как и небо, отливало всеми оттенками серого, а ветер силой в шесть-семь баллов гнал дождевые облака к европейским берегам. Потому в «трансатлантических» шезлонгах было совсем немного людей: лишь около десятка пассажиров полулежали в удобных креслах у цинковой стены, окрашенной в кремовый цвет с чередованием матовых и блестящих полос. Отдыхающие надели твидовые или габардиновые костюмы: мужчины были в фуражках из такого же материала, женщины – в мехах или в узких фетровых или бархатных шляпках, но все без исключения закутали ноги шотландскими пледами идентичных цветов. Альдо бросил на них лишь мимолетный взгляд с целью убедиться, что там нет знакомых, и продолжил прогулку по кругу, радуясь, что встречает на пути только энергично вышагивающего американца, выгуливающего на поводке трех жесткошерстных фокстерьеров, грума и няню с коляской, в которой восседала очаровательная девчушка лет двух: она одарила его радостной улыбкой и захлопала в ладошки, но тут же, без всякого перехода, разревелась, когда мимо нее прошел длинный пассажир в черной шляпе и в столь же темных очках на носу. Дойдя до конца верхней палубы, он с удивлением увидел там миниатюрный гидросамолет, тщательно укрытый брезентом и поставленный на катапульту. Один из моряков объяснил ему, что этот летательный аппарат, выпущенный в определенной точке маршрута, позволяет доставить почту на сутки быстрее. Он все еще беседовал с молодым моряком, когда к нему подошла баронесса фон Этценберг.